Пока ретивость легионеров распространялась на мужскую часть населения, всё было ничего. Но в полученных строгих инструкциях прямо говорилось, что преступники могут переодеться в женское платье, и легионеры принялись досматривать женщин. Именно это и привело к крикам, ругани и неразберихе.

Следует заметить, что сциллийки придерживаясь вековых традиций, скрывали нижнюю часть лиц за разноцветным шёлком. Фавну такой обычай нисколько не нравился. Что хорошего, если из всего женского личика можно наслаждаться видом одних только глаз да бровей, согласно местной моде густо намазанных чёрной краской. Похоже, легионеры придерживались сходной точки зрения.

Торки видел, как солдат грубо схватил за руку высокую дородную матрону, лицо которой скрывал синий шёлк. Она неторопливо шла с рынка в сопровождении босоногой девчонки-прислуги, согнувшейся под тяжестью покупок. Другой легионер, не говоря ни худого, ни доброго слова, сдёрнул с почтенной дамы платок, обнажив крашеные хной седые волосы и мясистое лицо с двойным подбородком.

Сперва сциллийка онемела от неожиданности. В Сциллии подобное деяние являлось для женщины жесточайшим оскорблением и позором. «Честная девушка предпочтёт обнажить ноги, но не лицо», — гласит народная мудрость. Горожанка дёрнула назад свой головной убор и завопила. Силе её лёгких позавидовал бы монах, пять раз в день сзывающий верующих на молитву. Энергичные вопли подкреплялись ударами палки с козырьком, защищающим владелицу от солнца. Девчонка выронила корзину и корчилась в беззвучном смехе, её хозяйка лупила обидчиков, призывая в свидетели весь честной народ Осэны, что её оскорбили ни за что, ни про что. И народ собрался. Вскоре горожанку в кое-как накинутом платке оттеснила недобро рокочущая толпа. Солдаты поняли, что ещё немного, и недовольство выльется в столкновение. Поэтому они вяло извинились перед оскорблённой женщиной, а толпу сумели разогнать, подпихивая щитами и рукоятками мечей. Фавн, наблюдавший всё это со стороны, зашаркал к Сухим воротам. Нет, в его планы не входило покидать город, не собирался он также посещать священную пещеру, где с рассвета до заката стояли вереницы паломников, чтобы возложить руку на Камень плача. Торки интересовало насколько хорошо охраняются ворота, и можно ли ещё разок воспользоваться тем замечательным лазом, что и в прошлый раз.

То, что он увидел, оказалось даже хуже его опасений. Солдат было очень много. На стене виднелись силуэты людей с арбалетами, а непосредственно у ворот толпилось человек двадцать.

Торки прогулялся вдоль стены с озабоченным видом человека, ожидающего приезда родственников, как-то так получилось, что он двигался при этом в сторону пролома. У пролома его ожидало очередное разочарование: рабочие наскоро заколачивали проём под присмотром дюжих легионеров. Доски они выбрали что надо: прочные и толстые, а уж про гвозди и говорить нечего. Один их вид отбивал всяческое желание пробовать отодрать их. Было совершенно ясно, ни солдаты, ни арбалетчики не собираются покидать посты с наступлением вечера. Торки имел достаточно опыта, чтобы знать: все другие ворота города охраняются точно так же. Значит, выбраться из Осэны посуху не получится.

Осокорь проснулся до того, как пришёл адъютант, которому было велено разбудить легата не позднее восьми часов. Не открывая глаз, он осторожно прислушивался к себе, опасаясь ощутить головную боль, которая грызла затылок в последние дни. Но сегодня боли не было. Легат поднялся, засветил лампу (секретное гнёздышко коменданта порта не имело окон), и когда адъютант, нагруженный подносом с завтраком, тихонько отворил дверь, он был уже на ногах.

— Входите, входите, — легат сделал рукой приглашающий жест, — сегодня я обошёлся без вашей побудки.

Волосы Осокоря были влажными от недавнего умывания, и он ещё раз привычно разгладил их пальцами.

— Как дела у нашего картографа? Из Прокуратории приходил кто-нибудь?

— Пока нет, экселенц, — ответил адъютант, ловко расставляя на столе тарелочки с завтраком, приготовленным личным поваром коменданта. Осокорь почувствовал, что проголодался, и с удовольствием налёг на пряную ветчину.

— Какие ещё новости?

— Господин начальник городской стражи тут к вам человечка прислал, уже час в приёмной сидит.

— Что за дело?

— Вчера этот субъект заявился в комендатуру и потребовал срочного и приватного разговора с самым главным начальником. Дежурный вежливо предложил ему зайти утром, поскольку никого, кроме его, дежурного, в столь поздний час нет, если не брать в расчёт охранников тюремного отделения. И это было чистейшей правдой, — серьёзно заметил парень, наливая экселенцу кофе, — господин Петрокл ещё на закате отбыли на свою загородную виллу. Гражданин оказался упрямым и игнорировал доводы офицера, что по ночам принимают только экстренные заявления, об ограблении или убийстве, например. Он требовал немедленно препроводить его к самому главному начальнику, так как он имеет ценные сведения и желает получить за них вознаграждение.

— И как поступил дежурный?

— Что он мог сделать! Он озверел от одного упоминания о награде за Ясеня. Понимаете, — пояснил адъютант, — весь минувший день комендатуру осаждали проходимцы всех мастей в надежде подзаработать на ложных доносах на Ясеня. Только после того, как самых наглых лжецов принародно высекли, любителей лёгких денег поубавилось. Естественно, дежурный принял посетителя за ещё одного прохвоста и препроводил его прямиком в кутузку, пообещав, что поутру с ним разберётся начальство.

— Хорошо, и что дальше? Как вчерашний прохвост очутился в моей приёмной? — Осокорь с удовольствием слушал разговорчивого адъютанта, он него безо всяких усилий со своей стороны он узнал в подробностях всю подноготную местного начальства.

— Ночь мужичок скоротал в обществе бродяг и мелких воришек, а утром добился разговора с Пертоклом.

— Били? — поинтересовался легат и взял последний кусок пирога с фруктами.

— Ну, я не знаю, — протянул парень, картинно заведя глаза, — господин Петрокл провёл собственное дознание и отправил доброхота к вам.

— Давай его сюда.

Адъютант козырнул и вышел. Вскоре через дверь в кабинет протиснулся невысокий человечек, имеющий вид весьма невзрачный, можно даже сказать непрезентабельный. Он был настолько обыденным и неприметным, что даже внимательный Осокорь не взялся бы навскидку определить его профессию. Мужчина мял в руках сциллийскую войлочную шапку. Он поклонился и заговорил, слегка протягивая гласные, что безошибочно выдавало в нем уроженца северо-запада.

— Я не уверен, добрый господин, что сюда, в порт, меня привели правильно. Боюсь, как бы понапрасну не потратили драгоценное время.

Его взгляд скользнул по скромной одежде Осокоря, но обильный завтрак, сервированный прямо на столе коменданта порта, и лощёный адъютант, вытянувшийся у двери, поколебали уверенность вошедшего.

— Тебе надлежит обращаться к господину легату «экселенц», — наставительно произнёс адъютант, — иначе схлопочешь плетей за неуважение к власти государя императора.

— Покорнейше и нижайше прошу прощения у господина экселенца, — мужчина приложил руку к сердцу типично сциллийским жестом.

Осокорь, чуть склонив голову на бок, рассматривал незнакомца. Весь какой-то блеклый и обыденный, он моментально исчезал из памяти, как только глаза видели другой предмет. Это насторожило легата. Он жестом велел убрать со стола поднос и посуду, а сам попытался ещё раз запомнить внешность незнакомца, но напрасно. Черты лица ускользали, словно на нём невозможно было сфокусировать взгляд. Осокорь про себя хмыкнул: человечек-то не так прост, как кажется. Не каждый день сталкиваешься с тем, кто прикрывается чарами Неприметности. Конечно, не бог весть какое колдовство, но всё же колдовство.

«Тут привычными тычками по рёбрам не обойдёшься, — подумал легат, — мне жизненно необходимо, чтобы ты, голубчик, говорил правду, всю правду и ничего, окромя этой самой голой незамутнённой правды». От одной мысли о предстоящих усилиях слегка замутило. Мелькнула тоскливая мысль о головной боли. Мелькнула и ушла, потому как заклятие Очарования требовало сосредоточенности.