— Успокойся, — Руда невозмутимо налила пива себе и Фалину, — ишь, как мысль о подвале тебя расстрашила.

— Вы, штатские, и половину правды не знаете о том, как в последнее время в Лирийской империи ведутся дознания. Я рисковать жизнью абы чего не собираюсь.

— Абы чего? — орехово-карие глаза чародейки сузились в нехорошем прищуре, — получается, встать на сторону сына Барса и законного наследника престола для тебя не достаточное основание? Выходит, педераст на троне тебя вполне устраивает?

Фалин смутился, слова гадалки задели его за живое.

— Конечно, Аурон — выродок, — крякнул он, — прежде, пока был жив император, он ещё кое как сдерживался, а с недавних пор, — гном махнул рукой, словно не находил слов, чтобы выразить возмущение, — естественно, я не хочу жить в стране под управлением извращенца и урода.

— Наконец-то, разумные слова, — Руда отпила из своей кружки и сказала: — Аэцию выпала корона, значит, парень будет императором. При этом он не забудет тех, кто поспособствовал ему тогда, когда он ещё оставался никем. У нас на руках шанс, Фалин, замечательный шанс, такой не каждому выпадает.

— Права ты, моя умница, ещё как права, — центурион откинулся на спинку стула, восхищённо посматривая на Руду, — посоветуй же теперь, как осуществить твой блистательный план, хотя я и не понимаю, чем мы можем быть полезными будущему императору.

— Твоё дело — подготовить армию к появлению Аэция. Расскажи им о моём гадании, не прямо, обиняками, но стой на предсказании о Короне клинков. Выбери в своём окружении двух-трёх человек поразговорчивее и сообщи им тайну. При удачном стечении обстоятельств, уже через пару дней про твою тайну будет болтать половина города.

— Ну, это я сумею, — довольно сказал Фалин, прикидывая, с кого лучше начать. Он встал, потянулся и привлёк к себе подругу. — Меня беспокоит только твоё положение во всей этой истории.

— Моё? — удивилась гномка, — а что не так с моим положением?

— Аурон. Он в два счёта сообразит, от кого пополз слушок о гадании. Боюсь, он постарается расправиться с тобой, моя дорогая Руда.

— Пока пойдут слухи, пока они доползут до принца-регента, покуда он сообразит и вспомнит о моей скромной персоне, пройдёт уйма времени. Это при условии, что вообще вспомнит. Тогда я что-нибудь придумаю.

— Поражаюсь я прямо, до чего даже самые умные женщины оказываются глупыми в некоторых вопросах, — Фалин притворно вздохнул, — прямо-таки настоящими дурами. Когда Аурон о тебе вспомнит, поздно будет что-либо придумывать. Да и насчёт долгого времени не обольщайся. Слухи, это я точно знаю, доходят до самых отдалённых провинций за пять-шесть дней. С учётом осведомителей, которыми Бестия наводнил столицу, отчёт на стол принца-регента ляжет уже к вечеру. Риск слишком велик, дорогая. Не думаю, что стану играть в эти игры, ты нужна мне живой и по возможности целой.

— Хорош ветеран! — Руда упёрла в бока маленькие кулачки, — готов сдаться, даже не начав боя! протянешь время, Аурон подошлёт убийц к сыну Барса (уж можешь мне поверить, он меня несколько раз спрашивал, не суждено ли его брату умереть безвременной смертью). Такой приложит все старания, чтобы моё предсказание не осуществилось. Скажи, ты сможешь спать спокойно, зная, что не попытался помешать Аурону?

— Но ты…

— Я уеду, — пожала плечами чародейка, — давно пора проведать мою многочисленную родню. Здесь, в Рие, ни одна живая душа не знает, откуда я родом, даже ты, — она засмеялась заразительным девчачьим смехом, — мы с Мересей будем в полной безопасности. Завтра же утром и уедем, мне чтобы собраться, много времени не нужно.

Гном подумал и кивнул.

— Раз так, я согласен.

Первый консул Флорестан Озёрный маялся болью в спине уже второй день. Накануне, ближе к вечеру, она пронзила его поясницу подобно предательскому кинжалу, заставив первого после регента человека в империи принять унизительную полусогнутую позу, более приличествующую вышколенному лакею.

Несмотря на то, что камердинер со всевозможной тщательностью растёр больную спину перцовой настойкой и укутал шерстяным пледом, спал консул плохо и проснулся в отменно дурном расположении духа. Сегодня намечалось заседание Государственного совет, а Флорестан вряд ли сумеет высидеть три часа, сохраняя достойную позу.

Поэтому после обычного утреннего брюзжания по поводу и без, было послано за лекарем, который по словам всё того же камердинера самым чудодейственным образом умеет врачевать спинные прострелы.

И вот теперь консул лежал на ложе, а лекарь, невысокий человечек с грустным лицом и сильными не по росту руками, натирал его больную спину пряно пахнущей мазью. Всякий раз, когда лекарь нажимал чересчур энергично, Флорестан морщился, а иногда и крякал от боли. На что следовали неизменные почтительные извинения и уверения, что необходимо лишь чуточку потерпеть, и наступит полное и безоговорочное облегчение.

— Я — не барышня, мне не нужна успокоительная чушь, — взорвался Флорестан после очередной велеречивой сентенции, — могу и потерпеть. Делайте своё дело, главное, чтобы к полудню я обрёл вертикальное положение.

Тем временем из головы не шло Пламенеющее послание от Тита Северуса. Конечно, хорошо, что Бестия пока не заполучил мальчика. Но всё дело в этом проклятом «пока». Лицо Первого консула само собой приняло нахмуренно-кислое выражение. Бестия — вот ещё одна головная боль. Особенно огорчало, что он сам, своими руками способствовал возвышению этого молодого и честолюбивого человека. «Выходит, слишком честолюбивого», — пробормотал себе под нос Флорестан.

Последние несколько лет до неузнаваемости изменили того Марка Луция, которого он заприметил среди других молодых чиновников, жаждавших власти, почестей, славы. Первый консул патронировал многообещающего клирика и сделал ему отличную протекцию. После этого не укладывалось в голове, что тот пошёл на предательство. А художества Бестии в Лероне ничем кроме измены в форме омерзительного заговора не назовёшь. Оставалось лишь гадать, как далеко зашёл Марк, и что ему, Флорестану, в связи со всем этим делать. Как упредить или свести на нет замыслы протеже, ставшего самым натуральным врагом. В том, что Марк Луций прочно обосновался в списке его врагов, Первый консул не сомневался.

Постепенно приятное тепло от притираний начало действовать, и Первый консул расслабился, наслаждаясь облегчением. Вдруг дверь распахнулась. Так, без стука и вежливо испрашиваемого разрешения, имел привычку посещать Флорестана только один человек — его племянник принц-регент Аурон.

Врач и пациент одновременно повернули головы в сторону вошедшего. Это действительно был Аурон в роскошном домашнем туалете и с влажными после утреннего купания волосами.

— Доброго утра вам, дядя, — провозгласил он с порога тем фамильярно-развязным тоном, который ужасно раздражал консула, — ах, не вставайте. Надеюсь, процедура принесёт вам пользу. А вы, милейший, уж постарайтесь, — фраза была обращена к лекарю, всё также трудившемуся над поясницей Первого консула, — ценность спины под вашими руками намного превосходит ценность плешивой головы, что угнездилась у вас на плечах.

Принц громко хохотнул своей шутке.

— От лекарей в наши дни мало толку, — заметил он, прохаживаясь по комнате и распространяя вокруг себя тошнотворный аромат розового масла, — много они мнят о себе, о своей учёности и новомодных снадобьях. Спросите моего совета, — тут Аурон смолк, вероятно ожидая, что его совет будет немедленно испрошен, но Первый консул промолчал, и ему пришлось продолжить: — спроси вы моего совета, так нет ничего лучше и полезнее бани, да-да, старой доброй лирийской бани. Пропарить все косточки, после в бассейн, а на последок пару кубков крепкого серакского с мёдом и перцем. Укутаться пуховым одеялом, и к утру все хворобы выйдут вместе с потом. Поверьте моему слову. Я лично только так и врачуюсь. Но к вам я пришёл совсем по иному поводу. Разговор у меня имеется, причём пресерьёзного свойства.