Тело Маннинга было уже увезено из дома, а я очень не люблю так поздно приезжать на место преступления. В спальне работали несколько сотрудников технического отдела. Первое, что бросилось в глаза, – это кровь Голдмана. Она была повсюду: на кровати, стенах и огромном бежевом ковре, покрывавшем пол целиком. Кровь забрызгала письменный стол, книги на полках и даже позолоченный канделябр на семь свечей. Я уже знал, почему Сонеджи с таким упоением разбрызгивает человеческую кровь: себя он уже не считал человеком.

Я чувствовал, что Гэри Сонеджи словно находится в этой комнате, я почти видел его, и меня поразило, что я могу вообразить его присутствие, как физическое, так и эмоциональное, с потрясающей четкостью. Мне вспомнилась та ночь, когда Сонеджи с ножом в руке забрался в мой дом. «Зачем ему понадобилось проникать сюда? – Удивлялся я. – Может быть, он хотел таким способом предупредить меня, запутать окончательно?»

– Он определенно решил заявить о себе, – пробормотал я, обращаясь, скорее, к самому себе, нежели к Гроузу. – Он знал, что Голдман ведет расследование об убийствах на вокзале в Нью-Йорке. Теперь он хочет продемонстрировать нам еще и то, что он в курсе всех полицейских мероприятий.

Но было здесь и кое-что еще. Я интуитивно чувствовал, что не только это имело значение для Гэри. Расхаживая по спальне взад-вперед, я вдруг заметил, что компьютер на письменном столе включен.

Я решил обратиться к одному из технических работников, тощему молодому человеку с угрюмым выражением лица (с такой внешностью в самый раз находиться на месте преступления).

– Скажите, когда обнаружили тело Голдмана, компьютер тоже работал?

– Да, – спокойно ответил тот. – Отпечатки пальцев с него уже сняты. Я взглянул на Гроуза:

– Нам стало известно, что он разыскивает Шарифа Томаса, а Томас родился в Нью-Йорке. Предполагается, что он сейчас в Нью-Йорке. Может быть, Гэри заставил Голдмана открыть ему файл на Шарифа, и только потом расправился с ним?

На этот вопрос детектив Гроуз ответить не смог. Он молча смотрел на меня и не произносил ни слова. Я и сам-то не был уверен в правильности своего предположения. Но я по-прежнему доверял собственным инстинктам, особенно, когда дело касалось Сонеджи. Я шел по его кровавым следам, и в этот момент мне вдруг почудилось, что идти осталось совсем немного.

Удивительно гостеприимная и заботливая полиция Нью-Йорка побеспокоилась обо мне и сняла на ночь номер в гостинице «Мариотт» на 42-й улице. К тому же они уже начали искать Шарифа Томаса. Одним словом, полиция делала все, что было в ее силах, и тем не менее Гэри Сонеджи спокойно разгуливал по городу и имел впереди целую ночь.

Шариф Томас некоторое время жил в Вашингтоне, но родился в Бруклине. Я был абсолютно уверен в том, что Сонеджи приехал сюда, чтобы разыскать его. По-моему, это было очевидно из того послания, которое он передал мне через Джамала Отри в Лортонской тюрьме. Ему надо было свести счеты с Томасом, а Сонеджи не любил откладывать такие дела. Уж это я знал наверняка.

Когда в половине девятого вечера я наконец покинул помещение полицейского управления, то буквально не чувствовал под собой ног от усталости. К гостинице меня доставили на служебной машине. Готовясь к поездке, я собрал огромную дорожную сумку, на тот случай, если придется задержаться в Нью-Йорке на пару дней, хотя втайне я надеялся, что этого не произойдет. Мне всегда нравился этот город, но только при других обстоятельствах. А сейчас, конечно, не Рождество, и приехал я сюда не за подарками для родных и близких и не поболеть за любимую команду на осенних спортивных соревнованиях.

Около девяти я набрал свой вашингтонский номер и услышал голос нашего домашнего автоответчика, роль которого неизменно выполняет Дженни:

– Это звонит Инопланетянин? Вы попали к себе домой.

Иногда она умеет здорово подшутить надо мной. Просто умница. Дочка была уверена, что я обязательно дам о себе знать. Я всегда звоню им, когда уезжаю в другой город, что бы ни случилось.

– Как у тебя там дела, малютка моя? – лишь только я услышал этот родной до слез голос, я понял, как сильно успел соскучиться, как плохо мне здесь одному, без семьи.

– К нам заходил Сэмпсон. Кстати, сегодня у нас по расписанию урок бокса. Ты помнишь об этом, папочка? Бах-бах, бум-бум, бац-бац! – она неплохо имитировала голосом звуки, которые издает боксерская груша, когда по ней лупят перчаткой.

– Но я надеюсь, вы с Деймоном не пропустили занятия и попрактиковались без меня? – разговаривая, я ясно представлял себе ее лицо. И Деймона, и Нану, конечно, тоже. Я как наяву видел кухню, где сейчас находилась Дженни. И у меня снова защемило сердце. С каким удовольствием я бы сейчас сел с ними за стол поужинать!

– Ну, конечно. Он поставил блок, но его это не спасло. Я вырубила его так, что он теперь весь вечер будет в себя приходить. Но без тебя, конечно, не очень интересно. Не перед кем повыпендриваться, покрасоваться…

– А ты красуйся сама перед собой, – предложил я.

– Я именно так и поступила. Я воображала перед самой собой, а потом сама себе сказала: «Отличное было представление! Молодец!»

Я громко рассмеялся прямо в трубку:

– Мне очень жаль, что я пропустил такое зрелище, мои маленькие питбули. Простите меня за это еще раз, – потом я произнес нараспев, на мотив старинного блюза: – Ах, простите, извините, ах, простите, извините.

– Ну, ты так всегда говоришь, – перешла на шепот Дженни, и я уловил в ее тоне печальные нотки обиды. – Но когда-нибудь твои слова перестанут на меня действовать. Вот увидишь. И вспомнишь тогда, что я давным-давно тебя об этом предупреждала.

Я принял ее совет близко к сердцу, сидя один в номере с видом на Таймс-сквер и поедая казенный гамбургер. Я вспомнил, как когда-то шутили психиатры, говоря, что только настоящие шизофреники могут предпочитать принимать пищу в одиночестве. Я думал сначала о детях, потом о Кристине Джонсон, а уже затем мои мысли перекинулись на Сонеджи и Маннинга Голдмана, убитого в собственном доме. Я попытался почитать роман «Прах Анжелы», который почти машинально сунул в сумку. Однако в тот вечер я не мог сосредоточиться на красочных описаниях гетто.

Когда голова у меня пошла кругом от всевозможных рассуждений и размышлений, я решил позвонить Кристине. Мы разговаривали около часа. Это была легкая, непринужденная беседа. Какие-то положительные перемены явно происходили в наших отношениях. Потом я осмелел и спросил ее, не хочет ли она провести со мной выходные в Нью-Йорке, если я, конечно, буду вынужден здесь еще задержаться. Разумеется, мне очень нелегко дались эти слова, и теперь я боялся, что она заметит легкую дрожь в моем голосе.

И снова Кристина удивила меня. Она с радостью согласилась на мое предложение, заявив, что за рождественскими подарками никто еще не запрещал приезжать в июле, но потом заставила меня дать честное слово, что я буду уделять ей все свое свободное время.

Я торжественно поклялся, что все будет исполнено согласно ее воле.

Потом я, наверное, все же заснул, потому что, когда очнулся, то не сразу понял, где нахожусь. Все вокруг было чужое: и кровать, и комната, и город. При этом я обмотался простыней так, словно меня пытались закутать в смирительную рубашку.

Странная, беспокойная мысль родилась в моей голове и уже не покидала ее. Меня преследует Гэри Сонеджи. Именно так, а не наоборот.

Он являлся Ангелом Смерти и знал об этом еще тогда, когда ему исполнилось одиннадцать или, может быть, двенадцать лет. Как раз в то время он убил кое-кого просто для того, чтобы посмотреть, способен ли он на такой поступок. Между прочим, полиция так и не обнаружила тело. И до сегодняшнего дня они не смогли найти останки. Только он один знал, где захоронены все тела, но он, разумеется, никому об этом рассказывать не собирался.