Час проходил за часом. Где-то около полудня Кейн заприметил пещеру, судя по всему, очень глубокую. Она находилась в той части Промонтори-Пойнт, где всегда лежала глубокая тень, и потому здесь сохранились и снежный покров, и причудливые ледяные фестоны на стенах, где из трещин непрестанно сочилась вода. Могло оказаться, что как раз подо льдом и таилась золотоносная порода.

Кейн провел целый час за методичным сбиванием льда со стен у самой горловины пещеры, где было достаточно света. Пропотев насквозь, он сбросил рубашку и возобновил свое занятие. Только когда измученные мышцы уже стонали, требуя отдыха, он позволил себе сделать перерыв и вышел из сырого полумрака на свет, на ходу сворачивая самокрутку. Он как раз прикуривал, заслонив огонек руками, когда, неподалеку всхрапнула лошадь.

Кейн медленно поднял голову и заметил чуть в стороне, на заснеженном скальном выступе, трех верховых. Индейцы! Три пары черных глаз пристально изучали его. Вернувшись к своей самокрутке, Кейн не спеша раскурил ее, затянулся и выпустил в холодный воздух длинную ленту дыма.

Троица начала спускаться к нему. Двое были молоды и горячо доказывали что-то на своем гортанном языке третьему, очень старому, с безобразным лицом и космами седых волос, Не дослушав, тот жестом призвал их к молчанию.

Приблизившись, двое прыжком соскочили с лошадиных спин и бросились к Кейну, который напряженно смотрел в их сторону. Старик спешился с осторожностью и только тогда прокричал что-то своим нетерпеливым спутникам. Те тотчас остановились. Еще окрик — и они неохотно отошли.

Не обращая внимания на их очевидное неудовольствие, старик подошел к Кейну вплотную. Тот продолжал покуривать с таким видом, словно не происходило ничего из ряда вон выходящего. Старик оглядел широкие, влажные от пота плечи, смуглую кожу, сильные руки. Затем он отвел взгляд, обошел Кейна сзади и шумно поскреб подбородок при виде шрамов у него на спине. Взгляд его был таким пронизывающим, что его невозможно было не ощущать.

Два других индейца стояли наготове, ловя каждое движение Кейна, готовые наброситься на него при малейшей провокации. Он тоже держался настороже, прикидывая, кем из них займется тогда в первую очередь.

— Мои провожатые молоды и полны сил, — наконец заговорил старик. — Они мечтают убить тебя.

— А ты? — полюбопытствовал Кейн.

— Я хочу сделать это сам.

— Тогда мы уйдем из жизни вместе.

— Ты безоружен, — резонно заметил старик.

— Не совсем. — Кейн показал ему голые руки и отстранился от скалы, приняв позу для схватки,

— Как много страха в твоем сердце?

— В нем нет страха.

— Так не бывает! — Старик пренебрежительно усмехнулся, и двое других обменялись возбужденными замечаниями. — Я еще не встречал белого, который не знает, что такое страх.

— Я знаю, что это такое. Я говорю, что страха нет в моем сердце.

— А я говорю, что так не бывает! — настаивал индеец. — Дай мне послушать стук твоего сердца, и я скажу, есть ли там страх.

Он протянул темную узловатую руку и положил Кейну на грудь — туда, где под смуглой кожей раздавались размеренный внятные удары. Прошла, казалось, целая вечность, пока он убрал руку.

— Ты сказал правду, — признал старый индеец. — В твоем сердце нет страха. Ты храбрый воин, и потому я оставлю тебя в живых. Перед тобой Тахома, шаман и целитель племени капоте-юте.

Неожиданно он протянул Кейну руку для пожатия. Несколько удивленный, тот ее почтительно пожал.

— Кейн Ковингтон.

В глазах старика мелькнула искра узнавания, как будто он уже слышал это имя.

— Как и когда ты получил свои шрамы, Кейн Ковингтон? — спросил он без обиняков.

— На войне, от одного северянина.

Индеец отступил на шаг и рывком вздернул свою рубаху до подмышек, открыв исполосованную грудь. Эти шрамы шли зигзагами, они явно были получены в ходе яростной схватки. Выше Кейн успел заметить амулет — лапу снежного барса.

— Я тоже сражался с людьми в синих мундирах, — с гордостью заявил шаман, опуская рубаху.

Он знаком велел своим провожатым оставить его, и те, бормоча что-то гневное, ускакали прочь. Кейн мог их понять: быть в выгодной позиции, иметь численное превосходство — и убраться несолоно хлебавши. Здесь было на что досадовать. Зато сам он мог наконец расслабиться. Он улыбнулся старику, а тот, не отвечая на его улыбку развязал под седыми волосами кожаный шнурок и снял амулет. Молча и торжественно он обошел Кейна, уложил амулет у него на груди и снова начал возиться со шнурком. Должно быть, это было непросто для узловатых старческих пальцев.

— Тебе грозит опасность, Три Шрама, — объяснил он затем в ответ на вопросительный взгляд. — Я всегда убиваю белую кошку в положенный день и час, поэтому мой амулет приносит удачу и бережет от зла. Не снимай его, если дорожишь своей жизнью.

— Но, Тахома, не могу же я лишить тебя амулета! — запротестовал Кейн, осторожно трогая лапу снежного барса, покоившуюся теперь на его груди чуть ниже впадины между ключицами. — Как же тогда ты сам?

— Я уже стар, Три Шрама. Ты даже не представляешь, до чего стар. Годом раньше, годом позже — какая разница. А у тебя впереди целая жизнь. — Старик пошел к лошади, но вдруг передумал и вернулся. — И ты знаешь Костер На Снегу.

— Прости, но я не понимаю…

— Костер На Снегу. Так я зову свою богоданную дочь, Натали Валланс, белую женщину с рыжими, как пламя костра в ночи, волосами и глазами, как драгоценные зеленые камни. Ты ее знаешь.

— Д-да… — с запинкой подтвердил пораженный Кейн. — Я знаком с миссис Валланс.

— От нее я слышал о тебе.

— Правда?

В свете того, что Натали могла о нем наговорить, расположение старого шамана казалось совершенно необъяснимым.

— Ты ее любишь, Три Шрама.

— Что? — снова изумился Кейн. Он помотал головой. — Ты ошибаешься! Ни о какой любви нет и речи!

— Я ничего не сказал о речах, — строго возразил индеец. — Для меня важно только то, что в сердце, а в твоем сердце живет любовь.