Каким-то неведомым образом предчувствуя нежелательный поворот событий, я заторопилась к зрительской трибуне, очень стараясь, чтобы со сцены, где стояли директор и Гольшанский, меня не заметили.

— …если олицетворение нашей всеобщей благодарности преподнесёт одна из наших лучших учениц, будущая медалистка и блестящая фигуристка, Вероника Лазовская!

Я так и застыла. Стоявшие рядом люди оглянулись на меня, а директор рьяно зааплодировал. Ему тут же начали вторить стоявшие рядом завучи, а через некоторое время, нехотя, подключились и зрительские трибуны.

Я бросила взгляд на Мирона, тот счастливо улыбался. В его осанке, взгляде и выражении лица я заметила, что-то похожее на гордость. Ну, что ж буду надеяться, что ему нравится происходящее.

Ощущая пронизывающее прикосновение десятков взглядов, я направилась к трибуне. Зачем Станислав Владимирович меня втянул меня в это? Мы ведь ничего такого не обсуждали, я вообще не знала, что сегодня к нам приедет Орест Гольшанский. И почему именно я должна вручать ему презент от школы? У нас полным-полно достойных учеников, которые точно справились бы не хуже. И мне, кстати, обязательно об этом напомнят.

Я взошла на сцену, робко оглядела всех взрослых. Два завуча, директор, ещё три каких-то, неизвестных мне, мужчины в пиджаках, и он, Орест Гольшанский. Я взглянула в его глаза, он приветливо улыбнулся мне, и кивнул, я ответила тем же.

Орест был похож на Сильвестра. Глаза, нос, скулы и брови. Всё это выдавало в нём черты Сильвестра Гольшанского и удивительно, что ничего из этого не было в облике Нифонта Алсуфьева.

Ощущая слабость в ногах и волнительную робость я приняла из рук директора сувенир, который он желал подарить Оресту.

Это была какая-то странного вида башня. Она была сделана из алебастра и щедро украшена эмалью, глазурью и прочими подобными красками для скульптур. Вместо привычных зубцов или конусовидной крыши, у башни была корона, покрытая золотистой эмалью, украшенная орнаментом и сдобренная несколькими цветными стекляшками, в виде драгоценных камней. Выглядит, конечно, красиво и тот, кто это делал большой молодец, но не знаю понравится ли такая штука такому человеку, как Орест Гольшанский. Я подошла к нему, протягивая башню. Он ринулся мне навстречу, и взялся руками за основании и корону башни.

В тот же миг перед моими глазами встала ночная улица. Поздняя ночь, шумный дождь, и пустые тротуары. По дорогам проносятся редкие автомобили. Орест и группа парней едут в какой-то не очень новой, чужой машине. Они угнали её буквально полчаса назад, и сейчас живо обсуждали это, упиваясь восторгом и пивом.

— О, смотрите какая! — вскричал вдруг сидевший справа от водителя, Орест.

Он возбужденно тыкал пальцем в девушку, что торопливо шла по узкому тротуару вдоль темного дома. Её мятного цвета платье выпускницы тускло сияло в темноте.

— Хороша, — плотоядно ощерился водитель.

Они остановились возле неё, и парень за рулем поинтересовался:

— Эй, красивая! Садись, поехали! Расскажешь, что случилось!

Девушка в мятном платье обернулась, и я с судорожным вздохом узнала в ней Валентину Любинскую, мать Рады!

Я видела, как Валентина обернулась, в свете фар старого автомобиля показалось её заплаканное лицо.

— Отвалите от меня, придурки! — резко и зло выкрикнула она.

— Чего?! — протянул водитель, и остановил автомобиль.

— Вообще нюх потеряла! — рявкнул разом рассвирепевший Орест.

Вдвоем с водителем они выскочили из автомобиля и бросились к Валентине. Девушка в ужасе попятилась и в следующий миг бросилась бежать. Вместе с Орестом и водителем помчались ещё двое парней.

Конечно, на каблуках, в платье, перепуганная и заплаканная Валентина не смогла далеко убежать. Они поймали её, и кричащую затащили в угнанный форд.

Дальше я вновь стала очевидцем того, как четверо подонков с непонятным мне ожесточением избивали и насиловали беззащитную девушку. И чем больше она плакала и молила их о пощаде, тем больше они заводились. Им нравились её мольбы и жалостливые просьбы, они наслаждались видя, как она отчаянно умоляет их. Все четверо получали искреннее удовольствие от её грязного уничижения. Эти четверо молодых изуверов упивались своей безграничной властью над обнаженной, избитой и связанной девушкой.

Я не могла и не хотела больше на это смотреть! Я замотала головой, зажмурилась… Я хотела прекратить этот ужас! Но я слышала их жестокий хохот, я слышала плач Валентины и её дрожащий голос:

— Не надо… не надо… пожалуйста!.. Не надо!..

И следом, как удар хлыста, грянул свирепый крик совсем молодого Ореста Гольшанского:

— А ну заткнись, тварь! Ты сегодня предмет общего пользования! Поняла меня?! Поняла?! Ты будешь делать, всё что тебе скажут! Поняла меня! Поняла?!

Он начал бить её. Просто молча, с ожесточением избивать несчастную девушку, а его друзья лишь аплодировали ему.

Я больше не могла терпеть… Это было невыносимо! Это было невозможно! Чудовищность происходящего прожигала душу, сердце, вызывало кошмарное потрясение и паническую истерику.

Я не могла…

— Ника! Лазовская!

Я несколько раз удивленно моргнула, я вновь была в реальности. Директор легонько тряс меня за плечо, стоящие рядом завучи смотрели с изумлением и беспокойством. Орест Гольшанский улыбался… И его переполненная фальшивой любезностью и добротой улыбка вызывала у меня отвращение.

— Ника отпусти кубок, — прогудел мне на ухо директор.

Я опустила взгляд на свои руки, я и Орест оба держались за кубок.

Я поспешно убрала руки и потупила взор. Стало жутко неудобно и стыдно, я отчетливо представляла, как глупо выгляжу со стороны.

Я украдкой оглянулась, быстро поймала на себе несколько взглядов с зрительских трибун и тут же, отведя взор, встретилась взглядом с Орестом. Противная улыбка не сходила с его губ.

— Благодарю, — произнес он, слегка покачав в руках врученный мною презент. — Очень приятно принимать такие душевные подарки, да ещё из рук столь очаровательной юной фигуристки.

Я поспешно кивнула, ощущая, как от звука его голоса мне становится не по себе. Я смотрела на него и вспоминала, как он с друзьями измывался над Валентиной, на матерью маленькой Рады. И ни он, ни его друзья так и не понесли за это наказание! Почему?.. Почему так происходит? Почему в нашем мире так часто творится абсолютно безнаказанное зло? Если в мире есть справедливость, светлые и темные силы, если есть добро и зло, почему те, кто творят подобные вещи, совершают такие тяжкие преступления так часто остаются на свободе, не понеся никакого наказания?

Меня угнетало тягостное чувство чудовищной несправедливости и осознания безнаказанности всякого рода подонков в человеческом обличии!

Когда мне, наконец, разрешили уйти с сцены я, сама не своя от новых сведений, поднялась на зрительскую трибуну и села рядом с Мироном.

Зубатый, явно красуясь перед друзьями и (ну, конечно же!) перед парнями нашей школы показательно обнял меня и поцеловал в щеку. Я перевела взгляд на Ореста, и тут же отвернулась, потому что Гольшанский опять смотрел на меня. Пока Станислав Владимирович заканчивал свою речь, Орест продолжал пялится на меня и странно ухмыляться. Он ведёт себя так, как будто что-то такое знает, о чем я даже не догадываюсь.

После праздничной речи, трибуну быстро убрали, Гольшанский и его свита уселись вместе с директором на обособленных местах, в первых рядах. А на поле вышли судьи и несколько старшеклассников, они быстро приготовили пол к баскетбольному матчу.

Я заметила Лерку и Лёву, которые сидели на другой зрительской трибуне. Лерка что-то быстро говорила Синицыну, а тот с недовольным выражением лица молча кивал. Перехватив мой взгляд, Лерка немедленно и взволнованно замахала мне в ответ. Я, вымученно улыбнувшись, все ещё ощущая на себе пристальный взгляд Ореста Гольшанского, помахала ей в ответ. Я старалась не думать о том, как выгляжу в глазах всей школы, сидя на трибуне болельщиков противоположной команды. Я очень искренне надеюсь, что меня за это потом не повесят.