– От этого не жди добрых дел.
И не ошибся. Про кривого сказал, что тот любое дело сглазит, и тоже оказалось верно. Про горбатого – что у него дурные наклонности; про хромого – что делает ложные шаги; про левшу – что у него неправые ухватки; увидел плешивого, разглядел, что гольтепа; шепелявого – что злоречив. На каждого природой меченного Угадчик пальцем указывал, предупреждая странников, чтобы остерегались. Вот встретили они знатного растеряху, который терял поспешно то, что приобреталось постепенно, и Угадчик немедля сказал:
– Нет, богатство не он наживал – кто сам не заработал, тот не бережет.
Но это еще пустяки. Угадывал он вещи более удивительные и скрытые, словно воочию видел; так, встретив карету, от которой хозяин был без ума, а хозяйка без памяти, сказал:
– Видите эту карету? Двух-трех лет не пройдет, как станет телегой.
Что и случилось.
Глядя, как строили нарядную и пышную тюрьму, где даже цепи были позолочены, тюрьму, больше похожую на дворец, Угадчик сказал:
– Кому придет в голову, что тюрьма станет лазаретом! [559]
Слова его сбылись – поселились в этом здании недужные, обездоленные бедняки.
О вельможе, у которого было много друзей-приятелей, он сказал, что тот, видимо, ловко вертится, и действительно, псе его хвалили как искусного танцора. Напротив, о другом, у которого недружелюбие написано было на лице, сказал:
– Этот ни с одним замыслом не справится, ни одно дело не сладит.
И еще удивительней: подошел к нему человек и спросил, сколько лет проживет. Угадчик, поглядев ему в лицо, ответил, что сто лет, а станет еще надоедать таким вздором, то скажет, что двести. Другому такому же глупцу посулил, что тот самого Мафусаила побьет на этого рода публичных торгах. Но поразительней всего – на кого ни взглянет, тотчас угадает, какой он нации. О выдумщике сказал:
– Этот, дело ясное, итальянец.
Суетный оказался англичанином; увалень – немцем; простак – баском; высокомерный – кастильцем; малодушный – галисийцем; грубиян – каталонцем, ничтожество – валенсиицем; подстрекаемый подстрекатель – мальоркинцем; неудачник – сардинцем; упрямец – арагонцем; легковерный – французом; обмороченный – датчанином, и так далее. И не только нацию, но и сословие, и занятие угадывал. Увидел человека весьма обходительного, всегда со шляпой в руке, и сказал:
– Ну кто бы подумал, что это чародей.
И впрямь, человек этот всех околдовывал.
В зеваке угадал астролога, в гордеце – возницу; в невеже – дворцового привратника; в ободранце и шкуродере – солдата; в сладострастнике – вдовца; в голяке – идальго.
О должностном лице, которое всех кормило завтраками, сказал:
– Глупцы будут довольны и сыты
О другом, тароватом на хорошие слова, заметил, что тут нечего ждать хороших дел; на языке мед – в кармане яд.
Про человека, который то и дело входил и выходил из какого-то дома, сказал:
– Надеется долг получить.
Тому, кто резал всем правду-матку, напророчил, что его прирежут; болтуну с языком на плече – свидание с заплечных дел мастером. Каждому предсказывал, чем тот кончит, – точка в точку, будто в воду глядел. Расточительным – лазарет: корыстным – ад; недовольным – тюрьма, а бунтовщикам – виселица; клеветникам – удары палкой, пьяным наглецам – бутылкой; карманщикам – плети, домушникам – пеньковый воротник; гулящим девкам – палисандр; ворам отъявленным – рожок, закоренелым – прогулка; пропащим – оглашенье; нахалам – презренье; кому земли мало – море; стервятникам – воздух; ястребам – путы, а ящеркам – темная; благоразумным – благоденствие; ученым – почет; добродетельным – радости да награды.
– Вот редкостный дар! – восхищался Андренио. – Дорого бы я дал, чтобы обладать им. Не обучишь ли меня твоей астрологии?
– Сдается мне, – сказал Критило, – не требуется тут ни астролябии, ни гороскопов.
– Так полагаю и я, – сказал Угадчик. – Но пойдемте вперед, и я обещаю, о, Андренио, сделать тебя таким же ведуном – нужны только опыт да время.
– Куда ж ты нас ведешь?
– Туда, откуда все бегут.
– Ежели бегут, мы-то зачем туда идем?
– Именно поэтому. Чтобы от всех сбежать. Но прежде я хотел бы повести вас в знаменитую Италию, самую славную страну Европы.
– Говорят, это край личностей.
– Но также личин.
– Странный привкус остался у меня после Германии, – сказал Андренио.
– Еще бы! – заметил Критило.
– Ну и как? Понравилась вам сия обширная страна, бесспорно, самая большая в Европе? Говорите, не стесняйтесь.
– Что до меня, – отвечал Андренио, – нигде я не испытал такого удовольствия.
– А я – такого неудовольствия, – заметил Критило.
– Вот-вот. Вкусы разные. Потому-то мир не живет на один лад. Но что тебе больше всего в Германии понравилось?
– Вся понравилась, – сверху донизу.
– – Ты хочешь сказать – Верхняя и Нижняя?
– Вот именно.
– Полагаю, имя ей было дано как определение. «Германия» – от germinando [560]: земля, которая все производит и порождает, плодовитая мать всего живого и для жизни потребного, всего, что только может представить воображение.
– Верно, – сказал Критило, – простору много, но толку мало, взяла количеством, не качеством.
– Так ведь там не одно государство, – возразил Андренио, – а много, составляющих одно; коль приглядеться, каждый князь – почти король; каждый город – столица; каждый дом – дворец; каждый замок – цитадель; и вся она – собрание многолюдных городов, блестящих столиц, пышных храмов, прекрасных зданий и неприступных крепостей.
– На мой взгляд, – сказал Критило, – это и причиняет ей наибольший вред и приведет к гибели – больше княжеств, больше голов; больше голов, больше причуд; больше причуд, больше раздоров. И, как сказал Гораций, когда государи сумасбродствуют, подданные страдают [561].
– Но ты не можешь отрицать, – сказал Андренио, – что земля эта тучна и обильна. Подумай, она всем одарена – недаром говорят: Испания богатая, Италия благородная, а Германия сытая. Сколь обильна она зерном, скотом, рыбой, дичью, овощами и фруктами! Как богата минералами! Какими густыми лесами одета! Какими рощами украшена, какие луга радуют глаз! Сколько рек полноводных да судоходных! Право, в Германии больше рек, чем в других странах ручейков; больше озер, чем в других местах источников; больше дворцов, чем в иных краях домов; и больше столиц, чем в прочих государствах городов.
– Это верно, – сказал Критило, – признаю, ты прав; но именно в этом я вижу ее беду, само изобилие ее губит – оно как бы подбрасывает дрова в пламя испепеляющих ее непрестанных войн, кормя против своей же страны многие и многочисленные армии, что другим государствам не под силу, в особенности Испании, та в такие игры не играет.
– Но поговорим о достолюбезных обитателях Германии, – сказал Угадчик. – Как вы с ними ладили?
– Что до меня, превосходно, – сказал Андренио. – Очень они мне понравились, вполне в моем вкусе; уверяю вас, прочие нации ошибаются, называя немцев скотами; смею утверждать, что немцы – самые большие люди в Европе.
– О да, – сказал Критило, – но не самые великие.
– В теле каждого немца уместятся два испанца.
– Да, но только половина испанского сердца.
– Какие полнотелые!
– Но бездушные.
– Какие хладнокровные!
– И холодные.
– Какие храбрые!
– Даже жестокие.
– Какие красивые!
– Но отнюдь не изящные!
– Какие высокие!
– Но ничуть не возвышенные.
– Какие светловолосые!
– И желторотые.
– Какие сильные!
– Но не мужественные. Телом гиганты, духом карлики.
– Скромны в одежде.
– Но не в еде.
– Умеренны в расходах на домашнее убранство и утварь.
– Но неумеренны в питье.
– Э, у них это не порок, а нужда. Чем была бы этакая туша без вина?
