– Так знай же – это сама истина. Ведь каждый день можно услышать, как об одной и той же вещи один говорит «белая», другой – «черная». Каждый наделяет ее тем цветом, какой видит или ненавидит, согласно не ее натуре, а своей дури. Получается, суть вещей в том, как на них смотрят, – чем восхищался Рим, над тем потешалась Греция. Большинство людей – красильщики, они придают выгодный для них цвет любому делу, деянию, предприятию, событию. Всяк твердит на свой лад – как полюбится, так покажется. Каждый о ярмарке рассказывает так, как ему там повезло. Цвет любовью дается. Посему приглядывайся не только к предмету, который хвалят или хулят, но и к тому, кто хвалит или хулит.

– Вот, оказывается, в чем причина, что с часу на час меняется и цена вещей и их цвет! Как же тогда установить истинность того, что говорят, что утверждают, в чем убеждают?

– В том-то и наваждение – не так просто что-либо установить точно. Тут не обойтись без науки рассуждения, даже угадывания. И не потому, что с тобой говорят на чужом языке, нет, из-за нарочитых оттенков в голосе и искусно проглатываемых слов, слышишь сущую галиматью.

Были там и люди, что невидимы становились лишь по временам, в те дни, когда в них более всего нужда, – в беде, в болезни, в плену, в час, когда ищешь поручителя. За сто лиг чуяли они беду и убегали еще на сотню, но минует буря, и они тут как тут – по примеру Сантельмо [610]. В час обеда они на виду, особенно коль учуют вскормленного молоком каплуна, пикник, вечеринку, раздачу картежного выигрыша, – тут от них не отвязаться; куда ни скройся, увидишь рядом с собою этакого прихлебателя и прихвостня.

– Наверное, они, – говорил Критило, – те самые полуденные бесы [611], что весь день держатся в тени, зато в час обеда объедают нас до косточек. Когда в них нужда, прячутся, а когда не нужны, являются.

Критило и его спутник услышали лепет Андренио – самого-то не видно было, он, войдя сюда, также сделался невидим, пошлое и безвкусное волшебство пришлось ему по вкусу. Критило огорчился, что не может найти его, не видит, какого он цвета, на каком свете, – здесь все притворялись, будто ни с кем не знакомы, жульничество не любит играть в открытую. Сын скрывался от отца, жена – от мужа, друг не открывался лучшему другу. Никто не был искренен, даже с наперсником. Больше всего ненавидели свет – одни из лицемерия, другие из политичности, порочности или коварства. Критило сокрушался, что никак не может отыскать милого своего Андренио, не в силах разоблачить темный его образ жизни.

– Ну, какой толк, – жаловался он своему зоркому спутнику, – быть всю жизнь ясновидцем, коль в нужную минуту это не помогает? Что будем делать, если даже ты не проникнешь в эту тайну?

Но тот утешил Критило, пообещав вскоре обнаружить Андренио и разрушить колдовское наваждение. А ежели кто пожелает узнать, как он это сделал, и захочет научиться расколдовывать дома и людей – что может весьма пригодиться и прибыль принести, – пусть запасется терпением и стойкостью, дабы прочитать следующий кризис.

Любой учитель может стать учеником; любую красавицу может превзойти другая. Само солнце признает, что его превосходит жук, ибо. он живой. А человека превосходят многие: в зоркости – рысь; в чуткости слуха – олень; в быстроте – лань; в обонянии – собака; в остроте вкуса – обезьяна; в живучести – феникс. Однако среди всех этих преимуществ человек более всего позавидовал способности жевать жвачку; глядя на неких скотов, мы ею восхищаемся, а подражать не можем.

– Вот чудесное свойство! – говорил человек. – Проглотил что-то полупрожеванным, можешь еще разок пожевать; слопал впопыхах, можешь потом спокойно обработать.

Способность эта казалась человеку чрезвычайно важной (в чем он не обманывался), ибо доставляет и удовольствие, и пользу. И так ему захотелось ее, что, сказывают, обратился с прошением к Верховному Мастеру: дескать, поелику, он, человек, создан как венец всех совершенств, да будет благоугодно Творцу не лишать его и этой способности, которую он, человек, будет столь же высоко ценить, сколь горячо желает. В божественной консистории прошение рассмотрели, и ответ гласил: сей дар, о коем он ходатайствует, был ему пожалован с самого его, человека, рождения. Ответ привел человека в замешательство: как сие возможно, вопросил он, ежели он, человек, никогда в себе такой способности не замечал и ею не пользовался. Ему снова ответили: да будет ему известно, что он наделен способностью еще более ценной – пережевывать пищу не телесную, что поддерживает плоть, но духовную, что питает дух; пусть же возвысит помыслы свои и поймет, что его питание – знание, его корм – благородные науки; пусть извергает знания из закоулков памяти и передает их разуму; пусть усердно пережевывает то, что глотал без разбора, без размышленья; пусть повторяет не торопясь то, что усвоил быстро. Да, пусть думает, размышляет, вникает, углубляет да взвешивает, прикидывает да умом раскидывает и раз и два, соображает, что говорить, и того прилежней – как поступить. Так что его, человека, жвачка – это многократное размышление, жить он должен разумом и рассуждением.

Так Ясновидец наставлял Критило, когда тот впал в отчаяние, что никак не удается найти исчезнувшего Андренио.

– Не горюй, – говорил Ясновидец, – ведь, подумав, мы нашли вход в это колдовское царство, а подумав еще раз, найдем и выход.

Стал он размышлять, и вдруг открылась щель, чрез которую проник луч света, проблеск истины И в тот же миг, как забрезжило сияние света – о, чудо!. – вся громада сумятицы и смятения рухнула – при свете дня плутни видны До дна. Чары сгинули, всескрывающие стены пали – все стало ясно и явно. Люди увидели друг друга, увидели лица, увидели руки, которые, бросив камень, прятались. Поведение каждого стало очевидно. Воссиял свет прозрения – и рассеялась тьма притворства. Но увы, большинство людей привержено обману, особливо когда обманом кормятся, и едва они поняли, что рухнула их крепость, пошлый сей Вавилон, что отнят у них способ жить ложью, что не удастся, как прежде, садиться за накрытый стол с чистыми руками да с нечистой честью, – тотчас востосковали они по сладкой жизни и по дорогим даровым нарядам от лучшего портного – хоть даром бери, лишь кланяйся пониже. И разъярившись на того, что причинил такое зло, накинулись люди на Ясновидца, обличителя их плутней, обзывая его врагом всенародным. Он же, видя, что сейчас его прижмут, поднажал, заработал – не ногами, но крыльями – и укрылся в святилище созерцания и молчания, крикнув обоим нашим друзьям (которые уже встретились и обнялись), чтобы и они сделали то же, чтобы, продолжая путь жизни, направились в Столицу венценосного Знания, о которой он столько им наговорил, которую все мудрецы восхваляют.

– Хорош этот вход в Италию! – возмущался Критило. – А сколько еще подобных лабиринтов ждет нас на пути! Надобно быть начеку, как поступают люди разумные, приезжая в чужую страну: в Испании опасайся злобы, во Франции – подлости, в Англии – вероломства, в Германии – грубости, а в Италии – мошенничества.

Предосторожность оказалась не напрасной – через несколько шагов очутились они у странного распутья, у сомнительного перекрестка, где дорога разделялась на две и друзьям грозила опасность потеряться, как в мире часто бывает. Стали они раздумывать, какой из двух путей избрать, – оба пути казались крайними. Вначале спорили по несогласию в мнениях, потом – в склонностях, как вдруг увидели в воздухе стаю голубей, а на земле семейку змей. Мягко и спокойно кружа в воздухе, голуби словно мирили споривших и указывали истинный путь, на коем, однако, находились зловещие гады, что обоих друзей весьма удивило. Стали они смотреть, по какому пути полетят голуби. А те, оставив в стороне путь правый, полетели налево.

– Решено, – сказал Андренио. – Больше нечего сомневаться.