– Сдается мне, – сказал Андренио, обернувшись к тому, кто его искал, – что это человеческие головы.

– Так и есть, – отвечал старик, – и одна из них – твоя. Я хочу сказать, что это головы безголовых, в коих не ум, а дым; есть и другие, набитые словесной шелухой – плутнями да сплетнями. Мир наполняет их суетой, затем их подхватывают верхние игроки – это радости и удовольствия – и бросают нижним, своим противникам, – горестям и бедам, всяческим несчастьям. Так и мечется жалкий человек то средь одних, то средь других, то прибитый, то вознесенный; все его толкают, швыряют, пока он не лопнет и не найдет себе прибежище меж киркой и лопатой, в грязи и зловонии могилы.

– Кто ты и почему все это видишь?

– А кто ты и почему настолько слеп?

Мало-помалу посланец Артемии приобрел дружбу Андренио, завоевал его сердце, чтобы завоевать ум. Юноша признался ему в своих надеждах и в том, что при дворе ему сулят большие милости. Минута была подходящая и старик сказал:

– Будь уверен, что, идя таким путем, ты никогда не сумеешь увидеть короля, тем паче поговорить с ним. Ведь это зависит от его желания, а он никогда не пожелает, ибо его бытие держится на том, что его никто не видит. Министры, чтобы помешать его увидеть, ослепляют тебя – сам видишь, как мало ты видишь. Но мы кое-что сделаем. Что дашь, если я тебе его покажу нынче вечером?

– Шутишь? – сказал Андренио.

– Отнюдь, я всегда говорю только правду. А от тебя хочу одного – когда покажу его, гляди хорошенько.

– Твоя просьба – мое желание.

Условились о часе, и оба явились точно вовремя – один от нетерпения, другой – из правдивости. Андренио думал, что старик приведет его во дворец и проведет внутрь, пользуясь связями или же тайно; но тот, к его удивлению, повел прочь от дворца, все дальше и дальше. Андренио хотел было вернуться, ему показалось, что это обман почище всех прошлых. Но Прозорливый удержал его, говоря:

– Там, где нельзя увидеть лицом к лицу, надобно идти в обход. Взойдем на этот холм, я уверен, что, поднявшись над землей, мы многое для себя откроем.

Они взобрались на холм как раз напротив окон Фальшемира. Став на самом верху, Андренио сказал:

– Мне кажется, теперь я вижу намного больше, чем прежде.

Спутник его весьма обрадовался – ведь исцеление Андренио в том и заключалось, чтобы он видел и понимал. Во все глаза глядел Андренио на дворец, пытаясь различить там хоть что-нибудь существенное, но тщетно – перед ним были только окна: одни с плотными ставнями, другие с мутными стеклами.

– Нет, так дело не пойдет, – сказал старик. – Надо действовать наоборот – повернуться спиной: на все дела мира, чтобы видеть их лицо, следует смотреть с изнанки.

Тут он вытащил из-за пазухи зеркало и, развернув холст, в который оно было обернуто, поставил зеркало перед глазами Андренио так, чтобы в нем отражались окна дворца.

– Теперь смотри, – сказал старик, – приглядывайся хорошенько, и желание твое исполнится.

И тут – кто бы мог подумать! – Андренио вдруг испугался, затрясся,

вот-вот упадет в обморок.

– Что с тобой? Что ты видишь? – спросил старик.

– Что я вижу? Глаза бы мои не глядели, сам себе не верю! Вижу чудище, страшней которого отродясь ничего не видал, – не поймешь, где голова, где ноги! О, какая нескладная уродина! Ни одна часть тела другой не соответствует, все разные. Лапищи-то какие зверские, нет, звериные, и каждая – другого зверя! И зверь, и птица, и рыба – все разом. Пасть волчья – в ее мраке не светит и правда! Да против этакой уродины химера – детская игрушка! Какой чудовищный облик! Убери его, убери с глаз моих, не то умру от страха!

Но благоразумный спутник возразил:

– Нет, ты должен исполнить обещание: всмотрись в это лицо, которое, на первый взгляд, кажется человечьим лицом, а на деле лисья морда. Торс – змеиный, все тело винтом извивается, нутро крученое-верченое, не выпутаешься; спина верблюжья, и даже на носу горб; от пояса вниз – сирена, а то, судя по делам, еще хуже. Прямо держаться неспособен – видишь, как вертит шеей? Ходит горбясь и склоняясь – но не к добру. Руки – крюки, ноги хромы, глаза кривы, говорит фальцетом – и в словах и в делах сплошь фальшь.

– Довольно, – сказал Андренио, – больше не выдержу.

– Согласен, довольно. С тобой происходит то же, что и со всеми: увидав его раз, сыты по горло, видеть больше не могут. Этого-то яи хотел.

– Кто же он, сей венценосный страхолюд? – спросил Андренио. – Кто сей грозный государь?

– Это, – сказал старик, – владыка знаменитый и непостижимый, вся земля ему подвластна из-за того, что нет на земле одной вещи. Он тот, кого все применяют, кем все пользуются, причем в своем доме никто его Ее желает, только в чужом. Это ловкий охотник, чьи вселенские тенета весь мир спутали; хозяин одной половины года, а затем и другой. Это могущественный (среди глупцов) судья, на которого глупцы вечно жалуются, сами себе вынося приговор. Это всевластный повелитель всего живого – не только людей, но и птиц, и рыб, и зверей. Короче, это знаменитый, пресловутый, растреклятый Обман.

– Чего же тут ждать? – сказал Андренио. – Бежим прочь, теперь, чем ближе я к нем)', тем дальше от него.

– Погоди, – молвил старик, – я хочу, чтобы ты познакомился и со всей его семейкой.

Он слегка повернул зеркало, и там появилось чудище более неистовое, чем в «Роланде», старуха более коварная, чем приятельница Семпронио [113].

– Кто эта Мегера? – спросил Андренио.

– Его мать, она им командует и распоряжается, это Ложь.

– Древняя старушка!

– Да, родилась она давненько!

– Ох, и пакостная! А когда открывается, видно, что хромает.

– Потому-то и легко тогда поймать ее с поличным.

– А сколько народу ее окружает!

– Весь мир.

– С виду люди знатные.

– Эти к ней ближе всего.

– А вон те два карлика?

– Это Да и Нет, ее пажи.

– Ай, сколько там посулов, предложений, извинений, комплиментов, ласк! Даже похвалы в ее свите!

Старик повернул зеркало в одну, затем в другую сторону; и в зеркале показалась толпа почтенных – то бишь, полупочтенных – особ.

– Вот это – Невежество, бабушка Обмана, – сказал старик, – дальше его супруга Злоба; потом Глупость, его сестра. А вон там детки: Недуги, Несчастья, Горе, Стыд, Страданье, Раскаянье, Погибель, Смятенье и Униженье. Рядом с Обманом стоят его братья родные и двоюродные: Мошенничество, Надувательство и Плутовство, – любимые чадушки нашего века и времени. Ну, Андренио, теперь доволен? – спросил старик.

– Не то, чтобы доволен, но прозрел. Пойдем, секунды здесь кажутся мне веками. Один и тот же предмет стал для меня дважды пыткой – вначале мучило желание его увидеть, теперь мучит отвращение.

Они вышли из этого Вавилона, Обмановой столицы, через ворота Света. Но Андренио шагал все еще чем-то недовольный – кто вполне доволен? – и старик осведомился, чего ему недостает.

– А как же! Ведь всего себя я еще не нашел.

– Чего ж тебе не хватает?

– Половины.

– Чего? Товарища, что ли?

– Больше.

– Брата?

– И это мало.

– Отца?

– Вот-вот, это ближе. Второго «я», иначе говоря, истинного друга. – Ты прав. Коль потерял друга, утрата велика, второго найти будет нелегко. Но скажи – разумный он был человек?

– О да, весьма.

– Тогда, пожалуй, потерялся неспроста. Куда он направился?

– Он сказал, что идет в столицу мудрой и великой королевы по имени Артемия.

– Ежели он, как ты говоришь, человек толковый, я уверен, что там он стал на якорь. Утешься же, мы тоже идем туда. Раз я избавил тебя от Обмана, куда еще могу привести тебя, как не к Знанию? Я разумею, в столицу велемудрой королевы.

– Но кто она, преславная эта жена, повсюду восхваляемая владычица? – спросил Андренио.

Старик ему в ответ:

– Ты правильно назвал ее владычицей – без знания нет власти. Необычайные вещи рассказывают о ней и высоком ее происхождении. Одни утверждают, что род свой она ведет от самого Неба и вышла из главы Вседержителя. Иные говорят – она дочь Времени и Наблюдения, сестра Опыта. Но другие, впадающие в другую крайность, настаивают на том, что она – дочь Необходимости и внучка Желудка. Я же твердо знаю, что она – дщерь Разума. В древние времена (ведь она не ребенок, но вполне и во всем личность) она, покровительствуемая монархами, обитала в знаменитейших столицах. Сперва в ассирийских, затем в египетских и халдейских, весьма почитали ее в Афинах, сем великом ристалище Греции, в Коринфе и в Лакедемсне; впоследствии, вместе с мировым владычеством, она перешла в Рим, где ее, соперницу доблести, увенчали лаврами, и тогда доспехи уступили место тоге. Невежественные племена готов подвергли ее пренебрежению и изгнали из своих пределов; варвары-мавры угнетали и едва не умертвили – пришлось ей искать прибежища в знаменитой тетрархии Карла Великого [114], где ее весьма уважали. Ныне же, привлеченная молвой о самом великом, самом обширном и могучем государстве испанском, объемлющем оба полушария, она переселилась в великолепный сей край своих почитателей.