– О, сударь, – сказал ювелир, – не в обиду вашей светлости, камень сей – для человека, человека в полном смысле слова, это философский камень, который учит мудрости глубочайшей и одним словом показывает, что в жизни важней всего.

– Каким образом?

– Всему выставляя фигу, ни во что не ставя все блага мирские – не теряй ни сна, ни аппетита, коль ты не дурак. Это значит – жить по-царски, но пока еще немногие это умеют.

– Дайте его мне, – сказал герцог, – я буду вечно хранить его в своем доме.

– Здесь продается, – кричал другой, – единственное лекарство ото всех бед.

Народ к нему валом валил – еле в лавке умещались, хоть на головы лезь. Нетерпеливый Андренио тоже вошел и попросил дать ему поскорей этого товару.

– Сейчас, сударь, – ответили ему, – сразу видно, что вы в нем очень нуждаетесь. Имейте терпение.

Через минуту Андренио снова попросил подать ему их товар.

– Что вы, сударь? – сказал торговец. – Разве вам его не дали?

– Как так – дали?

– Ну да, сам видел своими глазами, – подтвердил другой торговец.

Андренио, осердясь, стал отрицать.

– Хотя он неправ, но говорит правду, – ответил первый.

– Товар ему дали, да он не взял. Наберитесь терпения.

Народу все прибывало, и хозяин лавки крикнул;

– Господа, будьте любезны выйти и освободить место для других покупателей – вас ведь уже удовлетворили.

– Да что это такое? – возмутился Андренио. – Издеваетесь над нами, что ли? Вот так расторопность! Дайте нам то, что просим, и мы уйдем.

– Ступайте с богом, сударь, – сказал сиделец, – товар вам уже подали, даже дважды.

– Мне?

– Да, вам.

– Вы мне только сказали – имейте терпение.

– Ох, и чудак! – сказал сиделец, расхохотавшись. – Так ведь это, сударик мой, и есть наш драгоценный товар, его-то мы и ссужаем, оно-то и есть единственное лекарство ото всех бед. А у кого его нет – от короля до пешки, – тому и жить не стоит. Терпи, солдат, капитаном будешь.

– А здесь, – говорил другой, – продается товар, заплатить за который во всем мире не хватит золота и серебра.

– А кто ж его станет покупать?

– Тот, кто его не потеряет, – был ответ.

– Что это?

– Свобода. Величайшее благо – не зависеть ни от кого, особливо от глупца или невежды. Нет горшей пытки, чем ходить, втянув голову в плечи.

В одну из лавок зашел покупатель и попросил купца продать свои уши [189]. Все вокруг смеялись, кроме Эхенио.

– Да, это первое, что надо покупать, – сказал он. – Нет товара более необходимого. Раз уж мы торговали языки, умеющие не говорить, купим здесь уши, умеющие не слышать, в придачу к терпеливым плечам поденщика или мельника.

На ярмарке этой торговали и самой торговлей. Ибо уметь торговать – большое искусство: товар ценится не за то, каков он, а за то, каким кажется. Большинство людей видит и слышит чужими глазами и ушами, живет тем, что сообщат чужой вкус и чужое суждение.

Наши друзья заметили, что все знаменитые мужи, сам Александр собственной персоной (уж он-то ею был!), два Цезаря – Юлий и Август, – и другие им под стать, а из нынешних непобедимый сеньор дон Хуан Австрийский [190], входили в лавку без вывески.

Любопытство привело также их туда. Начали они спрашивать, чем тут торгуют; никто не признается. Им еще любопытней стало, особенно же когда заметили, что продавцами тут ученые да мудрецы.

– Это неспроста, – сказал Критило.

Подошел он к одному из сидельцев и по секрету спросил, что здесь продают.

– Не продают, – отвечали ему, – а дают – за великую цену.

– Что же это?

– ' Бесценная жидкость. Наделяет она людей бессмертием, делает их знаменитыми среди многих тысяч в нынешних и будущих поколениях, тогда как всем прочим суждено кануть в вечное забвение, словно и на свете не жили.

– Изумительная вещь! – воскликнули все трое. – О, сколь превосходный вкус у Франциска Первого французского, Матьяша Корвина [191]и других! Скажите, сударь, а не найдется ли и для нас хоть капля?

– Найдется, коль взамен другую дадите.

– Другую каплю? Но чего?

– Собственного пота, ибо слава и бессмертие даются человеку в меру того, сколько пота и трудов он затратил.

Критило вправе был спросить себе этого товара, и ему дали пузырек чудесной жидкости. С любопытством стал он разглядывать, полагая, что она из астральной смеси, либо из квинтэссенции солнечного света, либо из дистиллированных кусочков неба, а оказалось-то в пузырьке всего лишь немного чернил, смешанных с оливковым маслом. Критило хотел было выбросить пузырек, но Эхенио сказал:

– Не делай этого, помни, что масло для бдений ученого и чернила для писателей, вместе с потом мужей брани, а то и кровью их ран – дают бессмертную славу. Так, Гомеровы чернила дали бессмертие Ахиллесу, Вергилиевы – Августу, Цезаревы – ему самому, Горациевы – Меценату, чернила Джовио [192] – Великому Капитану, Пьера Матье [193] – Генриху Четвертому французскому.

– Но почему тогда не все люди добиваются сего величия?

– Потому что не всем даны уменье и удача.

Фалес Милетский [194] продавал дела без слов, утверждая, что поступки – мужи, а речи – женщины; Гораций – бегство, особливо от невежд, уверяя, что сие – первый завет мудрости [195]. Питтак, другой из семи греческих мудрецов, определял всему цену, и весьма умеренную, постоянно выравнивая чаши весов и всюду советуя: Ne quid nimis [196].

Толпа народа стояла перед большой вывеской на одной лавке. Вывеска гласила: «Здесь по дешевке продается добро». Мало кто входил туда.

– Не дивитесь, – сказал Эхенио, – товар этот не больно-то ценится в мире.

– Пусть входят сюда люди мудрые, – говорил продавец, – кто за зло платит добром и за эту плату может получить все что пожелает.

– В долг у нас не верят, – говорил сиделец другой лавки, – даже лучшему другу, ибо завтра он станет врагом.

– И никому не доверяют, – говорил третий.

Сюда заглядывали лишь немногие валенсийцы, как и в лавку тайн.

В конце ряда стояла главная лавка, куда приходили из всех остальных осведомиться о цене и спросе на все товары… Оценивали же их весьма странным способом – товары разбивали на куски, бросали в колодец, жгли и уничтожали. Так поступали и с самым дорогим – со здоровьем, с имуществом, с честью, – короче, со всем ценным.

– Так определяют цену? – спросил Андренио.

– Конечно, сударь, – отвечали ему, – ведь пока не потеряешь, цены не знаешь.

Затем перешли они на другой ряд великого торжища жизни человеческой, по настоянию Андренио и вопреки воле Критило, – нередко и мудрецы ошибаются, дабы глупцы не лопались с досады. Там было также много лавок, но совсем в другом роде – каждая как бы соперничала с одной из лавок первого ряда. Так, над первой вывеска гласила: «Здесь продают того, кто покупает».

– Экая глупость, – сказал Критило.

– Как бы не подлость! – заметил Эхенио.

Андренио хотел войти, но Эхенио удержал его, говоря:

– Куда идешь? Ведь тебя продадут.

Поглядели они издали и увидели, что там один продает другого, даже лучшего друга.

На следующей была вывеска: «Здесь продается то, что дается». Одни говорили, это нынешние милости; другие – нынешние подарки.

– Наверно, дают здесь слишком поздно, – сказал Андренио, – а это все равно, что не дать.

– Нет, скорее то, что дают, надобно здесь выпрашивать, – возразил Критило, – а стыд дорого обходится просителю, тем паче, когда опасаешься услышать «нет».

Но Эхенио узнал, что продаются тут блага мира сего.