Христиан присоединился к врачу:

— Давай помогу, Юго. Ты же знаешь, я умею.

— С радостью приму помощь, — согласился доктор. — Достань инструменты из того котла с кипящей водой.

Эрин тоже хотела помочь, но она знала, что должна оставаться на месте и держать Джордана за руку. В том, что касается физических повреждений, доктор сделает все необходимое, но Грейнджер осознавала, что раны Джордана тянутся глубже материального плана. Она провела пальцем вдоль извилистой линии на тыльной стороне его кисти, одновременно ненавидя эту отметину и молясь, чтобы сила, которая струится в ней, спасла любимого. Она знала, что эта сила может полностью поглотить его, похитить его у нее так же верно, как смерть, но будет ли это плохо для Джордана? Он мог превзойти свою человеческую природу и целиком принять ангельскую. Происходящие с ним изменения, похоже, не тревожили его так, как тревожили Эрин. Как могла она следовать своему эгоистическому желанию удержать его, когда у него есть шанс стать ангелом?

Предупреждение Гуго де Пейна эхом отдалось в ее памяти:

«Не дайте ему забыть о его человечности».

Но что это означало?

21 час 21 минута

Джордан плавал в изумрудном тумане, забыв себя, забыв обо всем, кроме тихого шепота мелодии. Это едва слышное пение обещало покой и влекло его все глубже в нежные объятия.Но оставался еще крошечный осколок его «я», единственная нота против могучего хора. Эта нота сворачивалась в твердый узел сопротивления вокруг одного-единственного слова.

Нет.

Вокруг этого слова собирались воспоминания, словно жемчужина, формирующаяся вокруг песчинки.

...спорит с сестрой о том, кто займет переднее сиденье в автомобиле...

...прилагает все силы, чтобы затащить раненого друга в укрытие под градом пуль...

...отказывается бросить нераскрытое дело, ища справедливости там, где остальные сдались...

Новое слово образовалось из этих мимолетных отблесков, определяя его натуру, ядро, вокруг которого можно было строить большее.

Упрямец.

Он принял это как свою суть и использовал для борьбы, для того, чтобы отбиваться и вырываться, чтобы искать за пределами того, что обещает песня, чтобы желать большего, нежели покой.

Его метания потревожили туман — разогнали его настолько, что он смог узреть вдалеке точку красноватого света. Он направился к ней, уже в достаточной степени ощущая себя, чтобы добавить новое слово.

Стремление.

Пламенная точка становилась больше, время от времени подрагивая, а иногда полностью исчезая. Но он сосредоточился на ней, связав с ней изрядную часть своего «я», зная, что это очень важно, даже когда нежная мелодия говорила ему, что это не так.

И наконец эта рубиновая точка оказалась достаточно близкой и достаточно стабильной, чтобы можно было различить новый звук: стук барабана. Он звучал наперекор хору, противостоял этим мягким нотам. Барабан стучал и выбивал дробь, полную хаоса и смятения, он был всем, чем не была музыка.

Сформировалось новое слово, определяющее это беспорядочное совершенство.

Жизнь.

С этой мыслью Джордан ощутил себя заново рожденным, и рождение сопровождалось пронзительной болью, которая пробилась сквозь туман и дала ему тело, плоть, кровь и кости. Он поднял свои новые руки и прикрыл только что возникшие уши, заглушая эти сладкие ноты.

И все же алое биение становилось громче и громче.

Теперь он узнал его.

Стук человеческого сердца, хрупкого и маленького, простого и обычного.

Он открыл глаза и увидел над собой лицо.

— Эрин...

21 час 55 минут

— Наш герой приходит в себя, — произнесла Элизабет, стараясь сохранять насмешливый тон, но и сама расслышала в своих словах благодарность и даже радость.

«А разве могло быть иначе?»

Эрин поцеловала Джордана, лицо ее светилось счастьем. Тревожные складки на ее лбу разгладились, глаза излучали нежность. Когда-то Рун так же смотрел на Элизабет. Графиня невольно дотронулась пальцами до собственных губ, вспоминая об этом, но потом сознательным усилием заставила руку опуститься.

Хирургическая операция в домашних условиях длилась почти два часа, и теперь Джордан лежал на узкой кровати в дальней комнате фермерского дома, его тело было почти полностью перебинтовано, лицо испещрено швами. Врач проделал хорошую работу, но Элизабет знала, что подлинное исцеление исходило не от этих земных мер лечения.

Рун, сидевший в продавленном кресле в углу комнаты, пошевелился, потревожив юного льва, свернувшегося у его ног. Он позволил зверенышу присоединиться к ним в этом бдении у постели раненого. Христиан и София сначала молились над Джорданом, но затем вышли наружу — размять усталые колени и поговорить о дальнейших планах.

Рун поднялся, тронул Эрин за плечо, потом повернулся к Элизабет.

— Я передам эту добрую весть Софии и Христиану.

Когда он ушел, Элизабет подошла к Эрин и остановиласьза ее спиной, скрестив руки на груди. Любовь археологини к сержанту проявлялась в каждом ее прикосновении, в каждом слове, произнесенном шепотом. Эрин что-то сказала, Джордан улыбнулся, отчего швы на лице перекосились. Мужчина вздрогнул от боли, но продолжал улыбаться.

Несмотря на хорошее настроение, Элизабет пристально рассмотрела алые линии, тянущиеся через его тело, заползающие на лицо.

«Это правда, что ты по-прежнему дышишь, но ты не в порядке».

Однако она придержала эти мрачные мысли при себе.

Вернулся доктор, которому, вероятно, сообщили новости о пациенте, и принялся осматривать Джордана: посветил ему в глаза узким лучом, пощупал пульс, приложил ладонь ко лбу раненого.

— Просто невероятно, — пробормотал врач, выпрямляясь и покачивая головой.

Хлопнула дверь, в комнату ворвался Рун вместе с сотоварищами-сангвинистами. Еще раньше они все выпили освященного вина, даже Элизабет. Теперь она чувствовала себя бодрее, и та же самая энергия наполняла других, но под оживлением графиня читала на их лицах тревогу, их позы и движения выдавали нетерпение.

Они знали правду.

Этой ночью мир погрузился во тьму, по телевизору и по радио передавали жуткие новости о кровопролитии и чудовищах. Паника и тревога распространялись все шире с каждым часом.

Дольше медлить было нельзя.

Вбежав в комнату сразу вслед за Руном, Христиан поспешно заговорил:

— Наш «Сайтейшн» заправлен и ждет. Мы можем быть на аэродроме через пятнадцать минут и сразу пойти на взлет. Если выжать из моторов все возможное, мы окажемся в Катманду менее чем через семь часов. Времени у нас будет впритык, но, я думаю, мы должны успеть.

Этот план зависел от одной важной детали.

И Христиан спросил, присев в ногах постели:

— Как ты себя чувствуешь?

— Бывало и лучше, — ответил Джордан.

Рун повернулся к доктору:

— Как скоро он сможет отправиться в путь?

Врач с ужасом взглянул на Корцу, отрывисто выругался по-французски, затем ответил:

— Через несколько дней, если не недель.

— Я уже готов, — произнес Джордан, прилагая усилия, чтобы сесть. И это ему удалось. — Я могу поспать в самолете.

Эрин повернулась к Руну; глаза ее тревожно блестели, взгляд умолял его помешать Стоуну, согласиться со словами доктора.

Вместо этого Корца повернулся к ней спиной.

— Тогда мы отбываем немедленно. Приготовьтесь.

Лишь Элизабет видела лицо Руна, когда он проходил мимо нее. Она видела, чего ему стоило сказать Эрин эти слова.И при виде этого выражения на его лице Элизабет испытала не

меньшую муку, поняв, как сильно Рун любит эту женщину, эту смертную.И потому Элизабет отпустила его — и из комнаты, и из своего сердца.

«Есть и другой человек, которому я нужна больше».

19 марта, 22 часа 04 минуты

по центральноевропейскому времени