«Рун...»

Люцифер издал новый печальный зов, и Корца прижал женщину к себе. На его лице было написано неимоверное облегчение. Он знал, что она вновь стала человеком. И все же для радостных объятий не было времени. Вместо этого Рун схватил ее за руку, и они вместе помчались по льду к берегу.

Демоны и жуткие твари всех видов пробегали мимо них, отвечая на гулкий призыв их повелителя, спеша собраться вокруг Люцифера.

Эрин заметила Джордана, стоящего на берегу рядом с Элизабет. На лед выбежал львенок, описав дугу вокруг Эрин и Руна и кинувшись обратно. Каждое движение его было наполнено радостью, он словно просил их побыстрее собраться всех вместе.

Грейнджер в подобных просьбах не нуждалась.

Она высвободила ладонь из пальцев Руна и метнулась к Джордану. Тот сделал неверный шаг навстречу ей, одна его рука была плотно прижата к животу.

— Осторожнее, леди, — предупредил он, но его улыбка была теплой и радостной.

Не замедляя бега, Эрин налетела на Джордана и крепко обняла его, словно намереваясь никогда не отпускать.

Однако Рун погнал их прочь от озера.

— Уходим, — приказал он. — Мы должны оказаться как можно дальше ото льда.

Они повиновались и начали подниматься по уступам под защиту двух деревьев. Лишь там трое остановились и обернулись. Эрин прижалась к Джордану, над головами их нависали заснеженные ветви.

Демоны уже собрались вокруг Люцифера, их тени заслоняли свет, исходящий от ангела.

Ангел посмотрел туда, где стояла Эрин. Лицо его сияло, точно серебро, и в выражении этого лица читались покой и смирение, равно как и ясное понимание того, чем он намеревался пожертвовать. Люцифер высоко воздел крылья и с силой ударил ими о лед. Вспышка света ослепила всех — но Эрин успела увидеть, как под собравшейся ордой разверзлась черная пропасть, и все эти тени полетели вниз... забрав с собой сияющую звезду, Несущего Свет.

Когда блеск померк, поверхность озера была пуста и вновь затянута льдом.

Слезы струились по лицу Эрин.— Он решил вернуться назад, — промолвила она. — Он мог бы вознестись в небеса, но вернулся в ад, чтобы стеречь демонов, не давая им нести зло миру.

— Потому что ты принесла ему спасение. — Рун коснулся своего наперсного креста. — Перед лицом подобного величия он выбрал служение Господу в Преисподней, а не на Небесах.

22 марта, 10 часов 42 минуты

по центральноевропейскому времени

Ватикан

Два дня спустя после событий в Непале Элизабет сидела у постели Томми.

Охранник-сангвинист провел ее сюда и теперь ждал за дверью. Это была мелкая уступка, на которую ей пришлось пойти, чтобы получить разрешение повидаться с Томми и вообще узнать, где разместили мальчика в Ватикане. Элизабет намеревалась оценить состояние Томми и составить план. Она знала, что в худшем случае сможет легко одолеть одинокого стража и похитить мальчика прежде, чем кто-либо спохватится.

Войдя, она обнаружила, что Томми спит, и вид у него был куда более больной, чем ей представлялось. Его сердце повествовало о страданиях и слабости. Бледная кожа почти не отличалась по цвету от подушки, на которой покоилась голова Томми, а руки, сложенные поверх одеяла, были испещрены темными пятнами.

«Я должна что-то быстро предпринять».

Как будто почувствовав ее присутствие, мальчик открыл глаза — карие, круглые и невинные, точно у оленя. Он моргнул, потом протер глаза кулаками.

— Элизабет? Это правда ты?

— Конечно, это я! — Ее слова прозвучали резче, чем она хотела.

— Я слышал, что ты вернулась.

Он с огромным усилием сел, но Элизабет не стала ему помогать, зная, как он ценит свою независимость. И все же, чтобы скрыть потрясение при виде его слабости, она протянула руку и переложила подушки так, чтобы мальчику было удобнее опираться на них спиной.

— Еще я слышал, что вы спасли мир... опять, — с усталой улыбкой сказал Томми. — И что сангвинисты считают тебя героиней.

— Я никогда не хотела считаться героиней среди сангвинистов, — ответила она.

Он нахмурился.

— Но я думал, что ты теперь одна из них.

— Да, я приняла их обеты.

— Хорошо.Она выпрямилась.

— Почему это хорошо?

— Не знаю, — отозвался Томми, пожав плечами. — Но ты сможешь дружить с другими сангвинистами. Тебе не нужно все время быть одной. Тебе даже не нужно охотиться.

Его забота о ней тронула сердце Элизабет.

— Я нашла другой путь.

Она рассказала ему о том, что узнала во Франции — о том, что есть другой способ жить вне пределов Церкви и не стать жертвой собственной свирепой природы.

— Но если ты попытаешься уйти, разве сангвинисты не будут охотиться за тобою? — спросил мальчик.

— Они охотились за мной долгие годы, но я по-прежнему в этом мире.

Томми помолчал, теребя в пальцах край пледа и не поднимая на нее взгляда.

— В чем дело? — не выдержала Элизабет.

— Когда ты уходишь?

Она еще не приняла окончательного решения и именно так ответила ему:

— Я пока еще не решила.

— Тогда, быть может, ты останешься... пока я не умру? — Мальчик смотрел на распятие на стене, на дверь, на закрытое ставнями окно, куда угодно, только не на нее. — Я думаю, что этого не придется ждать долго.

— Я останусь с тобой, — пообещала графиня. — Но не для того, чтобы смотреть, как ты умираешь. А чтобы помочь тебе остаться в живых.

Томми прикрыл ладонью шею, явно понимая, что она имеет в виду.

— Нет.

— Нет?

— Я не хочу становиться чудовищем.

— Тебе и не нужно быть чудовищем. — Очевидно, она выразилась недостаточно ясно. — Я же рассказывала тебе о Франции и Гималаях, о другом пути.

Томми отчаянно затряс головой.

— Я готов умереть. Мне следовало умереть в Масаде вместе с мамой и папой.

— Умереть всегда успеешь, — возразила она. — Не надо с этим торопиться.

— Нет, — повторил он, откинувшись на подушки. Усилия, понадобившиеся ему для спора с Элизабет, дались ему немалой ценой. — Я не хочу быть бессмертным. Я не хочу жить, питаясь кровью или вином. Я видел такую жизнь и не хочу ее.

Она коснулась его руки. Эта рука была теплее, чем ее собственная, но холоднее, чем должна была быть. Его можно обратить без труда. Она сильнее. Она убила и преобразила больше человек, чем могла счесть. Сотни. Но он был бы первым, кого она убила бы из любви.

Томми сжал ее руку.

— Пожалуйста, позволь мне умереть.

— Ты не знаешь, о чем говоришь.

— Знаю, — возразил он. — Я видел Распутина, Бернарда, Руна и других. Я знаю, как они живут. Они несчастны, и я тоже буду несчастен.

Что он знал о счастье или о жизни? Ему было всего четырнадцать лет, и два года из них он провел в ожидании смерти от страшной болезни. Она могла обратить его. Возможно, со временем Томми сумел бы простить ее, а если бы даже и нет, он все равно остался бы в живых. Ей была невыносима мысль о том, что он умрет.

Его карие глаза смотрели ей прямо в лицо. За короткие годы жизни мальчика эти глаза видели многое, и все же в них отражались невинность и доброта. Глаза у Томми были темными, как у Руна, но Элизабет никогда не видела в глазах Корцы ни простого счастья, ни невинности. Руну тоже было навязано бессмертие, и оно не подходило ему. Он не был убийцей. Он действительно должен был стать священником — тем, кто служит другим. Превращение в стригоя стало искажением его сущности.

Точно так же, как оно стало бы искажением для сущности Томми.

«Как я могу навязать ему свою волю и извратить эту невинность?»

Это деяние было бы продиктовано себялюбием. Она забрала бы его душу, чтобы избавить себя от скорби из-за потери еще одного ребенка. Она не могла оберегать себя от горя, причиняя вред ему. Ни за что.

Должно быть, Томми увидел, как изменилось выражение глаз Элизабет; он расслабился, улыбнулся ей и прошептал:

— Спасибо.

Графиня отвела взгляд и сморгнула слезы. Он будет страдать и умрет, а она не сможет спасти его. Элизабет поднялась со стула, отошла к окну и повернулась лицом к ставням, чтобы мальчик не видел, как она плачет. Она должна вытерпеть это молча и остаться с ним до самого конца. Сделав глубокий вдох, Батори попыталась собраться с силами.