Как мог он обратить ее — женщину, которую любил и продолжал любить?

Стригои были бездушной мерзостью, и тот, кто их создавал, совершал тяжкий грех. Давным-давно Корца сошел с тропы праведности, когда взял Элисабету, и из этого не вышло ничего, кроме зла. Из целительницы людей она превратилась в убийцу людей, принеся смерть сотням невинных жертв.

Рун посмотрел туда, где осталась Элизабет, — но жуткий туман уже расползся слишком далеко, скрыв от глаз то место, где она стояла. И все-таки столп лазурного огня продолжал полыхать в темном небе. Корца надеялся — это значит, что она еще жива. Сангвинист знал, что в ней еще осталось добро, пусть даже она сама не может разглядеть его. Он молился, чтобы она прожила достаточно долго, дабы узреть это добро в себе.

Рун вгляделся во тьму, туда, где больше не горела изумрудная колонна. Жив ли еще Джордан? В любом случае врата пробиты, и какая надежда могла оставаться после этого у любого из них?

С другой стороны огненной сферы на него рявкнул лев — словно порицая Руна. Золотистые глаза смотрели прямо на сангвиниста, напоминая ему о том, что надежда еще осталась, что эта надежда лежит прямо перед ним.

— Но это запретно, — ответил он юному зверю. — Взгляни на этих бездушных демонов. Хотел бы ты стать одним из них?

Ответ сорвался с губ Эрин, словно последний вздох:

— Прошу...

20 марта, 12 часов 14 минут

по непальскому времени

Долина Цум, Непал

Эрин балансировала на краю небытия. Хотя глаза ее были открыты, она видела теперь лишь тени. И все-таки сумела различить силуэт Руна на фоне огненной завесы. За его спиною сквозь тени пробивалось сияние возрождающегося солнца, но даже этот свет постепенно мерк в черном тумане, поднимающемся от озера, во мгле, которая грозила поглотить весь мир, если ее не остановить.

У Эрин уже не осталось ни доводов, чтобы убедить Руна, ни дыхания, чтобы высказать эти доводы, но ее разум все равно продолжал искать выход.

Она знала, что подобная битва разыгрывалась уже не раз.

Даже если другим удастся заново сковать Люцифера, это не решит ничего.

«То, что выковано, может быть разорвано снова».

Эрин понимала, что есть лишь один способ раз и навсегда положить этому конец.

«Нужно даровать спасение Люциферу».

Она посмотрела на Руна, чтобы тот прочел истину по ее лицу и смирился с тем, что должно быть сделано.

«Не допусти, чтобы моя смерть была напрасна. Освободи меня, чтобы я смогла выполнить свой долг».

Вместо этого Рун осторожно прижал свои холодные губы к ее лбу. Эрин было жаль, что не Джордан целует ее сейчас, обнимает ее. Но он не смог бы сделать то, что надлежит сделать. Это может сделать только Рун.

«Прошу...»

Когда Рун выпрямился, убрав с ее лба прядь волос, Эрин вложила все оставшиеся силы в то, чтобы выразить мольбу хотя бы взглядом.

По щекам Корцы струились слезы. Он покачал головой, словно действительно ведал ее мысли. Она точно так же легко могла прочесть, о чем он думал. Помнила, какие строки Писания препятствуют ему свершить это действие, лишить ее души: «Ибо что пользы человеку, если обретет он весь мир, но душу свою потеряет? »[17]

Она пыталась заставить его понять.

«Я не обретаю весь мир... я спасаю его».

Рун привлек ее ближе к себе, заглянул глубже ей в глаза.

И впервые Эрин увидела, что его глаза на самом деле не черные. Они были темно-карими, их радужную оболочку пронизывали линии более светлого коричневого цвета — такого оттенка бывает кора секвойи, — и только эти глаза сейчас жили на его бледном застывшем лице.

— Прости, — прошептал он.

Его губы легко скользнули по ее губам, точно холодный ветер с гор.

Грейнджер сомкнула веки, принимая поражение.

А затем эти губы спустились к ее шее, и острые зубы глубоко впились в ее плоть.

Та малая доля крови, что еще оставалась в теле Эрин, хлынула навстречу его жажде в единой блаженной волне.

«Спасибо, Рун».

12 часов 15 минут

Корца действовал с величайшей осторожностью, зная, что смерть уже подступает к сердцу Эрин. Выпивая последний жар жизни из ее холодеющего тела, он не обращал внимания на прилив экстаза, а сосредоточился на последних судорожных ударах ее сердца. Ему нужно было взять достаточно ее крови, чтобы преобразить ее, но не так много, чтобы убить ее.

Мгновение назад он прочел в глазах Эрин решимость, увидел там знание, уверенность — но, что самое главное, узрел там любовь, бездонный родник сострадания, бьющий в ее сердце, и эта любовь, это сострадание предназначались не только Джордану и не только ему.

Всем и каждому.

Для того чтобы спасти всех, она готова была пожертвовать собой.

Разве Христос не принял такое же решение в Гефсиманском саду и потом, на кресте?

«Как я могу сейчас не уважить ее выбор?»

Корца почувствовал, как обмякло ее тело, и извлек свои зубы из ее плоти, отнял губы от ее шеи. Все еще прижимая Эрин к себе, он смотрел на эту женщину, которую любил так сильно.

Даже сейчас он колебался, зная, что должен сделать дальше, и страшась этого.

И за себя, и за нее.

Потом он услышал слабые, редкие удары ее сердца. Последние капли ее жизни требовали от него действия.

Подняв свой карамбит, Рун нанес серебряным клинком глубокий порез на собственном горле. И когда из раны потекла темная кровь, он уронил нож, сунул ладонь под затылок Эрин и, приподняв ее голову, поднес ее губы к этому черному источнику. Его кровь струилась между ее безвольно приоткрытых губ, стекая в горло. Эрин уже ушла слишком далеко по смертной дороге, чтобы глотать, но Рун продолжал держать ее, ждать и молиться.

Он смотрел в темное небо, видя, как солнце вновь умирает, поглощаемое уже не луной, но жутким дымом, восходящим над озером, вырывающимся из самых врат Преисподней.

Затем Корца ощутил толчок надежды — когда мягкие губы, прижавшиеся к его плоти, шевельнулись и стали втягивать его кровь, погружая его в алый поток блаженства.

Но холодные слезы по-прежнему струились по лицу Руна.

«Что я наделал?»

12 часов 16 минут

Эрин очнулась, ощущая во рту холодную кровь, привкус соли и серебра. С каждым глотком она набиралась силы. Кровь струилась, пробуждая внутри женщины темную страсть. Рука Грейнджер словно сама по себе поднялась, чтобы схватить Руна за волосы и притянуть ближе. Язык ее касался плоти, откуда стремился этот густой поток. Она пила так, как когда-то дышала, огромными глотками, как если бы наконец вынырнула на поверхность воды, едва не утонув.

Это была жизнь в той же степени, в какой это была смерть.

И это был экстаз.

Ее тело умоляло о большем, ее руки сомкнулись вокруг тела Руна, словно она желала втянуть его в себя, выпить его полностью. В памяти Эрин вспыхнул тот миг невероятной близости в часовне, когда она омывала его раны своей кровью. Но и тот момент бледнел перед этим алым водоворотом восторга, в котором двое становились полностью едины.

Она почувствовала его возбуждение — и в тот же миг он навалился на нее, подминая под себя.

«Да...»

Но этого было недостаточно.

Она хотела его всего.

Теперь уже ее зубы впились в его шею, требуя, не желая принимать никаких отказов.

Но затем стальные пальцы дернули ее за волосы и оттащили ее от этой чаши блаженства. Эрин сопротивлялась, стремясь снова припасть к его горлу, но Рун был намного сильнее.

— Нет... — прохрипел он и скатился с ее тела.

Их разделило расстояние, заполненное холодным воздухом, и женщине захотелось плакать от одиночества. Она жаждала этой близости, этой связи — почти так же сильно, как его крови. Облизнула губы, ища хотя бы капель этого экстаза.

Рун прикрыл свое горло рукой.