– Он все время так стоит? – спросил я.

– Почти. Ничего не сказал и ничего не съел.

– А что ты думаешь насчет слухов, что у Креозотов горячая линия с Богом?

– Что я думаю, мистер Атен? – Дел-Кофи нажал клавишу на компьютере и стал читать появляющиеся на экране надписи, одновременно разговаривая со мной: – Я думаю, что исследователь человеческого поведения нашел бы это весьма интересным. Бог свел с ума наших родителей. И они, обезумевшие, были сверхъестественным образом запрограммированы убивать своих молодых. Нас. Бог так поступил, потому что мы грешили самым ужасным образом. А теперь мистер Креозот обращается к Богу то ли посредством бутылочных узоров, то ли вербально, то ли обоими способами. И он просит Бога закончить работу Провидения и положить конец миру.

– Ты в это веришь?

– Я? Но кое-что это демонстрирует, разве нет? Это показывает, что если собрать толпу перепуганных людей, малейшего понятия не имеющих, что происходит, они придумают ответы. И чем невероятнее ответы, тем охотнее они в них верят. Чудо, что они не видят снега на ботинках мистера Креозота.

– Снега на ботинках? О чем это ты?

– Мистер Атен, вы слышали легенду – “У них снег на ботинках”? Нет? Во время Первой мировой войны был момент, когда казалось, что Британия потерпит поражение от Германии. Россия тогда была нашим союзником. И как пожар, расходились слухи, что миллион русских высадились в Британии для спасения Короля и Страны. Только проблема была в том, что население боялось русских не меньше, чем немцев. Паника, пандемониум! Русские идут! Люди прятали все ценное на деревьях, закапывали в саду... А знаете, с чего все началось?

– Нет.

– Все верили, что в России очень холодно... и кто-то видел – говорил, что видел – солдат, у которых на сапогах был снег. Ergo, это были русские солдаты. Comprende? У людей не хватало мозгов сообразить, что даже самый холодный русский снег растаял бы за три дня перехода по морю от России до Ливерпуля. Не было русских, мистер Атен. И Креозота не говорят с Богом.

Довольный сам собой, Дел-Кофи постучал по клавишам компьютера и продолжал свою лекцию:

– Также во время Первой мировой войны в битве при Монсе британские силы терпели поражение, как вдруг появились призрачные лучники Азенкура и перебили гуннов. В основе слуха лежало литературное произведение “Лучники” Артура Мэйчена, который...

– Так что мы с ним будем делать? – перебил я, поскольку мне это уже стало надоедать. – Возьмем с собой?

– Нет. Если вы приблизите нос к двери, то поймете, что он потерял некоторые из цивилизованных навыков.

– Не понял?

– Ваши ноздри вам подскажут, что мистер Креозот страдает симптомом переполненных штанов.

– Что это значит на простом английском языке?

– То, что он обосрался, мистер Атен, просто обосрался.

– Если бы дать Слэттеру сделать то, что он хотел, он бы его убил.

– А, мистер Слэттер! Я сегодня его поймал, когда он мучил этого беднягу Креозота. Он все повторял: “Нравится тебе здесь? Нравится тебе здесь? Что, блядская сука, нравится?”

Я усмехнулся:

– Может, нам стоит поместить туда Слэттера, чтобы они друг с другом разобрались?

– Идея заманчивая. Хотя я был бы рад как-то подтолкнуть мистера Креозота. Мы ничего от него не узнали, но Дэйв считает, что мы не должны оставлять усилий. Что если мы узнаем, что навело шизофрению на все взрослое население, мы сможем как-то их лечить. Или предотвратить такую же судьбу для нас.

– Пока что с нами все в порядке.

– Пока да. Но мы не видели никого нормального старше восемнадцати лет.

– Так что?

– Так что случится в ваш девятнадцатый день рождения, мистер Атен?

“Все радуется солнышку, звери большие и малые...” Появились Певучие Сестрицы.

– Мистер Дел-Кофи, не могли бы вы пойти в дом? Вы срочно нужны Дэйву, Ребекке очень плохо.

Двенадцать дня. Стоя в очереди за ленчем, Курт ворчал:

– Опять эти дурацкие котлеты! Не могут что-нибудь другое сообразить? А вот они, – он ткнул ложкой в сторону дома, – живут, как лорды.

Неправда. Я знал, что Дэйв Миддлтон ест то же, что и мы. Он был из тех, честных до тошноты.

Но еще два дня назад Курт стоял в очереди со все еще красными от слез глазами и был до жалкого благодарен за все, что ему шлепали в миску. Теперь он ворчал. А чуть раньше одна четырнадцатилетняя отказывалась перемывать гору тарелок после завтрака. Если это о чем-то говорило, то только о том, что дух людей возрождался из того состояния, в которое его загнал голый страх за свою жизнь. Ребята начинали говорить “нет”.

Час тридцать дня. По локти в смазке я обслуживал – да что там, служил, как раб, желтому микроавтобусу. Текущее из треснувших колец масло заливало втулку свечи, и в одном из цилиндров не работало зажигание.

Появились Певучие Сестрицы, держа лист бумаги.

– На нем написано “Николас Атен”, – улыбнулась младшая, блеснув ямочками на пухлых щеках.

– Так вы решили, что это мне?

– Да.

– Секунду, только руки вытру... спасибо. Минутку, кто вам это дал?

– Никто. Мы нашли этот листок в щели ворот у выезда с дорожки.

И они замаршировали прочь, не переставая петь. Когда я разворачивал записку, руки у меня тряслись.

Ник!

Вернись домой. Джон тебя ждет. И дядя Джек тоже. Целуем – мама и папа.

Кошмары, в которых родители охотились за мной, мелькнули в голове так ярко, что мне пришлось сесть и опереться спиной на микроавтобус. Когда найду этих проклятых шутников, я им головы поотрываю. Слэттер...

Да, Слэттер был основным подозреваемым. Он мог заставить кого-то написать записку. Он знал, что у меня был брат по имени Джон. Но я мог бы ручаться, что он не знал про моего дядю Джека.

У меня на лице проступила испарина. Я оглядел двор, где народ в возрасте от четырех до восемнадцати лет носил ящики с едой, и подозревал всех и каждого. Зачем этот кто-то шутит со мной эти гадские шутки?

– Еще одна?

Я посмотрел вверх, прикрыв ладонью глаза от солнца.

– Да, Сара. Еще одна.

– То же самое?

Я чуть ей не сказал, но...

– Ага. Точно кто-то сейчас ржет в углу, как лошадь. Когда-нибудь я их поймаю и так зафутболю вверх, что они упадут обледенелые.

Она села рядом со мной и стиснула мою ногу.

– Мне очень жаль, Ник. Есть, значит, вокруг нас какие-то жестокие люди.

– А то мы этого не знаем. Сейчас мир ими просто полон. – Я разорвал записку. – Какие новости, мисс Хейес? Мы еще не едем?

– Нет, Ребекка в плохом состоянии. Дэйв хочет подождать, чтобы ей стало лучше.

– Что с ней?

– Мы не знаем. Мартин и Китти шарят по медицинским книгам, но симптомы подходят под десяток болезней. – Она посмотрела на меня тревожно. – Мне не нравится ее вид, Ник. Я боюсь, что это серьезно.

Шесть часов вечера. Весь день я провозился с микроавтобусом. Я добился, чтобы работали все цилиндры, выплевывая облака синего дыма, но далеко не был доволен этой машиной.

О Ребекке мы не слыхали ни слова, но после полудня шторы в ее спальне не открывались. То и дело побледневшая Китти пробегала к грузовикам и рылась в наших запасах.

В шесть тридцать люди стали оставлять свои дела и собираться возле двери дома.

Я пошел отмыться в ручье, протекавшем за домом. Там я увидел, как на той стороне ручья идет враскачку среди деревьев Слэттер. Девчонка с тенями на глазах шла за ним, как только успевала на высоких каблуках.

– Таг, извини. Таг, прости, – повторяла она, и они скрылись среди деревьев. Я заметил у нее на щеке красный след.

Семь часов вечера. Амбар опустел. Все собрались у двери дома, ожидая известий.

Я взглянул на мистера Креозота. Он стоял в той же позе, уставясь на стену. Что-то он там видел замечательное. Что – один Бог знает.

Пока я смотрел, у него слегка согнулись колени, потом выпрямились. Он начал медленно раскачиваться, как гитарист рок-группы, ловящий ритм. Горящие глаза все еще таращились в одну точку на стене, губы слегка двигались.