Суть этого стиля — самодовольное позирование. Вот эти усадьбы с башенками, пряниками и декоративным чугунным литьем и были такой позой. Плоть свою они усмиряли корсетами и турнюрами. Всю свою физическую и общественную жизнь они подчиняли невозможным атрибутам застольного этикета, речей, позы, подавления сексуальных инстинктов. Их картины прекрасно схватывали это: без всякого выражения, без единой мысли, бледные дамы, восседающие у древних греческих колонн в совершенной форме и позе. А то, что одна грудь обнажена, то этого вроде бы никто и не видит, ибо они так возвышены и чисты.

И они называли это «качеством».

Для них поза была качеством. Качество и было социальным корсетом, декоративным литьем. Это было «качество» манер и эгоизма, подавления человеческих приличий. Когда викторианцы вели себя морально, то о доброте не могло быть и речи. Они одобряли все то, что было в обществе модного, и подавляли или игнорировали то, что было иначе.

Тот период закончился тогда, когда раз и навсегда определив, что такое «истина», «ценность» и «Качество», викторианцы и их последователи эдвардовской эпохи послали ради этих идеалов целое поколение своих детей в окопы Первой Мировой войны. И погубили его. Ни за что. Та война и была естественным следствием викторианского морального эгоизма. По завершении войны выжившие в ней дети не уставали смеяться над комедиями Чарли Чаплина, над пожилыми людьми в шелковых шляпах, разодетых в пух и прах, с высоко задранным носом. Молодые люди двадцатых годов зачитывались Хемингуэем, Дос Пассосом и Фитцджеральдом, пили самогон, по вечерам танцевали танго, лихачили в машинах, прелюбодействовали, называли себя "потерянным поколением" и старались, чтобы ничто никогда не напоминало им вновь о викторианской морали.

Чугунное литьё. Если ударить по нему кувалдой, оно не гнется. Оно просто разлетается на уродливые, грубые осколки. Интеллектуальные социальные реформы нашего века просто раздробили викторианцев. И теперь от них остались лишь эти жалкие осколки декоративного литья, того образа жизни, который попадается то тут, то там, как эти усадьбы или разговоры Райгела сегодня поутру.

Вместо того, чтобы навсегда исправить мир своими высокоморальными кодексами, они добились совершенно противоположного: оставили миру моральный вакуум, в котором мы и живем до сих пор. И Райгел тоже. Когда Райгел за завтраком начинает витийствовать о морали, он просто выпускает пар. Он не отдает себе отчета в том, что говорит. Он лишь пытается подражать викторианцам, ибо считает, что это звучит хорошо.

Федр сказал Райгелу, что не может ответить на его вопрос, потому что он слишком труден, но это не значит, что этого сделать нельзя. Это можно сделать, но лишь косвенным путем. Умные, разящие ответы должны исходить из той культуры, где мы живем, а в этой культуре нет быстрых ответов на вопросы Райгела. Чтобы ответить на них, надо вернуться далеко назад, к основополагающим понятиям морали, а в нашей культуре нет таких основополагающих понятий морали. Имеются лишь старые традиционные общественные и религиозные понятия. К тому же под ними нет настоящей интеллектуальной базы. Это просто традиции.

Вот почему у Федра сложилось такое утомительное впечатление от всего этого. Назад, к истокам. Вот куда надо двигаться.

Ибо Качество — это мораль. И не сомневайтесь в этом. Они идентичны. И если Качество является первичной действительностью мира, то это значит, что и мораль также первичная действительность мира. Мир в первую очередь — это моральный порядок. Но это такой моральный порядок, о котором ни Райгел, ни позирующие викторианцы не слышали и даже помыслить не могли в своих самых буйных мечтах.

Мысль о том, что все в мире состоит только из моральных ценностей, вначале кажется просто невероятной. Считается, что реальными являются только объекты. Качество" же — это только некий пограничный мир, который сообщает нам то, что мы думаем об объекте. И сама мысль о том, что Качество может создавать объект, представляется абсолютно неверной. Но мы же видим субъекты и объекты как действительность по той же самой причине, что мир мы представляем головой вверх, хотя наши глаза отображают его в мозгу ногами вверх… Мы настолько привыкли к тому, как нами истолкованы некоторые структуры, что даже забываем, что все эти условности существуют.

Федр вспомнил, что он читал об эксперименте со специальными очками, в котором участники видели все ногами вверх и наоборот. Вскоре их мозг адаптировался, и они снова стали видеть мир «нормально». Несколько недель спустя, когда им сняли очки, субъекты снова стали видеть все вверх ногами, и им надо было снова переучиваться видеть мир таким, каким они его видели прежде.

То же самое справедливо в отношении субъекта и объекта. Культура, в которой мы живем, наделяет нас некими интеллектуальными очками для толкования опыта, и концепция первичности субъекта и объекта встроена именно в эти очки. Если кто-нибудь смотрит на вещи через несколько другие очки или, с Божьей помощью, снимет очки, то вполне естественно, что те, кто всё ещё носит прежние очки, смотрят на него как на нечто странное, если даже не безумное.

Но он вовсе не такой. Мысль о том, что ценности создают объект, становится все менее и менее странной по мере того, как к ней привыкаешь. Современная физика, с другой стороны, по мере углубления в неё становится все более и более странной, и есть предпосылки к тому, что эта странность будет увеличиваться ещё больше. Во всяком случае странность не являет собой критерий истины. Как говорил Эйнштейн, здравый смысл, а не странность, представляет собой ничто иное, как набор предрассудков, приобретенных нами в возрасте до восемнадцати лет. Критериями истины являются логическая последовательность, согласованность с опытом и экономичность в объяснении. Этим критериям удовлетворяет Метафизика Качества.

Метафизика качества поддерживает то, что называют эмпиризмом. Она утверждает, что всё законное человеческое знание возникает из чувств или из осмысления того, что предоставляют нам эти чувства. Большинство эмпириков отрицает действенность знаний, полученных посредством воображения, авторитета, традиций или чисто теоретических рассуждений. Они рассматривают такие области как искусство, мораль, религия и метафизика не подлежащими проверке на истинность. Метафизика же Качества отличается от этого утверждением, что ценности искусства, морали и даже религиозного мистицизма поддаются проверке, что в прошлом их исключали из этого по метафизическим, а не эмпирическим причинам. Их исключали из-за метафизической посылки о том, что вся вселенная состоит из субъектов и объектов, и всё, что нельзя классифицировать как субъект или объект — нереально. Эмпирических доказательств этой посылки не существует. Это всего лишь посылка…

И эта посылка ведет себя вызывающе передлицом общепринятого опыта. Низкая ценность, получаемая в результате сидения на горячей плите, очевидно является опытом, даже если она и не является объектом, более того, даже если она не является субъективной. Вначале возникает низкая ценность, и только потом появляются такие субъективные вещи как плита, жар и боль. Эта ценность и является той действительностью, которая наводит на такие мысли.

В физике существует принцип: если вещь нельзя отличить от чего-либо ещё, то она не существует. К нему метафизика Качества добавляет ещё один: если у вещи нет ценности, то её нельзя отличить от всего прочего. Если свести их вместе, получается: вещь, не имеющая качества, не существует. Вещь не создала ценность. А ценность создала вещь. Когда становится ясно, что на переднем плане опыта находится ценность, то и у эмпириков нет никаких проблем. Таким образом лишь переформулируется посылка эмпириков о том, что опыт — исходная точка любой действительности. Единственная трудность состоит в метафизике субъекта-объекта, которая называет себя эмпиризмом.

Может показаться, что цель Метафизики Качества состоит в том, чтобы отбросить мысль о субъетке-объекте, но это неверно. В отличие от метафизики субъекта-объекта Метафизика Качества не настаивает на существовании единой исключительной истины. Если субъекты и объекты считаются действительностью в последней инстанции, тогда допускается только одна конструкция вещей, та, которая соответствует «объективному» миру, а все остальные конструкции — нереальны. Но если в качестве окончательной истины рассматривать Качество или превосходство, то тогда становится возможным наличие более чем одного из наборов истины. В таком случае больше нет стремления к абсолютной «Истине». Тогда вместо этого стремишься получить интеллектуальное объяснение высшего качества вещей с учетом того, что, если прошлый опыт может дать некое направление в будущем, то такое объяснение следует принимать условно, оно полезно до тех пор, пока не появится нечто лучшее. Тогда можно рассматривать интеллектуальную действительность так же, как мы рассматриваем картины в художественной галерее, не пытаясь установить, которая из них является «настоящей» живописью, а просто наслаждаясь ими и стремясь сохранить те, которые представляют собой ценность. Существует много наборов интеллектуальной действительности, мы понимаем, что некоторые из них содержат больше качества, чем остальные. И поступаем мы так отчасти потому, что это результат нашего исторического опыта и существующих структур ценностей.