Он вовсе не считал этот свет каким-то сверхъестественным проявлением, которое не имеет оснований в физической реальности. В действительности он уверен, что он основан на физической реальности. Но этого никто не видит, ибо культурное определение реального и нереального отфильтровывает свет Дхармакайя от «действительности» Америки двадцатого века с такой же уверенностью, как время отфильтровалось в действительности хопи, а разница между зелёным и желтым ничего не значит для индейцев натчез.

Он не мог доказать это научно, ибо нет возможности предсказать, когда это произойдет вновь, и поэтому нельзя поставить эксперимент для проверки. Но и без экспериментальной проверки он считал, что этот свет — ничто иное, как непроизвольное расширение зрачка глаза наблюдателя, которое пропускает внутрь дополнительный свет, и при котором вещи смотрятся ярче. Это некоего рода галлюцинаторский свет, вызванный оптической стимуляцией, в чем-то похожий на тот свет, который появляется, когда долго и пристально смотришь на что-либо. Как при мигании, считается, что это несущественное прерывание того, что видишь «в действительности», или же принимается за субъективное явление, то есть нереальное, в отличие от объективного, то есть реального явления.

Несмотря на фильтрацию культурной иммунной системой упоминания об этом свете встречаются во многих местах, хоть они и разбросаны, разобщены и не связаны друг с другом. Символом познания иногда считают лампу. С чего бы это? Факел, как в той старой школе Блейка, иногда используют как символ идеалистичного вдохновения. Когда мы вдруг осознаём что-либо, то говорим: «Я увидел свет» или «Меня озарило». Когда художник мультипликатор хочет показать, что у кого-то возникла блестящая мысль, он рисует электрическую лампочку над головой персонажа. И все сразу же понимают, что означает этот символ. Почему? Откуда это взялось? И ведь это появилось не так уж давно, ибо в прошлом веке не так уж и много было электрических лампочек. Какое отношение имеют электрические лампы к новым идеям? Почему художнику не нужно объяснять, что он хочет сказать этой лампочкой? И откуда всем известно, что он имеет в виду?

В других культурах, в религиозной литературе нашего прошлого, где иммунная система «объективности» слаба или её нет вовсе, повсюду встречается упоминание об этом свете, от протестантского гимна «Веди нас, добрый свет» до ореолов над головами святых. Центральные члены западного мистицизма, «просвещение» и «озарение», непосредственно указывают на него. Дарсана, фундаментальная форма индуистского религиозного обучения, означает «давать свет». В описаниях сартори в Дзэн-буддизме есть упоминание о нём. О нём пространно говорится в «Тибетской книге мертвых». Олдос Хаксли упоминает о нём как о части опыта стимуляции мескалином. Федр помнит о нём ещё со времён Дусенбери на собраниях с пейоте, хотя в то время он полагал, что это лишь оптическая иллюзия, вызванная наркотиком, и что она не имеет важного значения.

Пруст писал об этом в «В поисках утраченного времени». На картине Эль Греко «Рождество» свет Дхармакайя, исходящий от Христа, — единственный источник освещения. Кое-кто считал, что Эль Греко, написавший этот свет, страдал расстройством зрения. А вот на портрете кардинала Гевары, прокуроре испанской инквизиции, кружева и шелк кардинальской мантии выполнены с тщательнейшим «объективным» блеском, но света совершенно нет. Эль Греко незачем было писать его. Он рисовал лишь то, что видел.

Однажды, будучи в одной из галерей бостонского Музея изящных искусств, Федр обратил внимание на большую картину Будды, а неподалёку было несколько картин христианских святых. И вновь он заметил то, о чем думал прежде. Хотя у буддистов и христиан не было исторических контактов друг с другом, и те и другие рисовали ореол. Ореолы были разных размеров. Буддисты рисовали величественные большие ореолы, иногда вокруг всего корпуса святого, а у христиан они были меньше и располагались на затылке или над головой персонажа. Это вроде бы значит, что религии не копировали друг друга, иначе ореолы были бы одинакового размера. Но и те и другие писали то, что видели раздельно, что подразумевает «нечто», имеющее действительное, независимое существование.

Размышляя таким образом, Федр обратил внимание ещё на одну картину в углу и подумал: «Вот. То, что другие изображают символично, он показывает в натуре. Они изображают изо вторых рук. Он же видит это воочию».

Это была картина Христа вообще без ореола. Но облака на небе за его головой были несколько светлее, чем в стороне от неё. И само небо над головой было несколько светлей. Вот и всё. Но ведь это же настоящее освещение, никакой объективной вещи, просто некоторый сдвиг в яркости света. Федр подошел ближе, чтобы прочитать подпись внизу картины. Это снова оказался Эль Греко.

Наша культура вакцинирует нас от того, чтобы придавать большое значение всему этому, ибо свет не имеет «объективной» реальности. Значит, это явление какое-то «субъективное» и поэтому нереальное. А в Метафизике Качества этот свет важен, ибо он часто ассоциируется снеопределёнными устремлениями, то есть с Динамическим Качеством. Он указывает на динамичное вторжение в статичную ситуацию. Этот свет появляется тогда, когда статичную структуру оставляют в покое. Это часто сопровождается ощущением расслабленности, так как статичные структуры оказались предоставленными самим себе.

Он подумал, что возможно это и есть тот свет. который видят младенцы, когда их мир ещё свеж и целостен, прежде чем сознание разграничит его на структуры, свет, в который всё стушевывается при смерти. Люди, побывавшие «на грани смерти», упоминают об этом «белом свете», прекрасном и притягательном, от которого им не хотелось уходить. Этот свет возникает во время нарушения статичных структур интеллекта человека при возвращении в чисто Динамическое Качество, из которого он вышел в младенчестве.

В то время безумства Федра, когда он свободно блуждал за пределами культурной действительности, этот свет был ему ценным спутником, указывая ему на то, что в противном случае он упустил бы, возникая тогда, когда его рациональная мысль гласила, что это неважно, но позже он обнаруживал, что это было гораздо важнее, чем он предполагал. Иногда он возникал при явлениях, важность которых он не мог определить, но которые вызывали у него некоторое удивление.

Он однажды заметил его у котёнка. После этого котёнок долго увивался за ним, и он спрашивал себя, видел ли котёнок этот свет также.

Он видел его однажды вокруг тигра в зоопарке. Тигр вдруг глянул на него как бы с удивлением и подошел ближе к решётке, чтобы посмотреть внимательней. И тогда вокруг морды тигра стало возникать озарение. И это всё. Впоследствии этот случай стал у него ассоциироваться со строкой из Уильяма Блейка: «Тигр, тигр! Ярко горящий!»

Его глаза просто сверкали внутренним светом.

Ему приснилось, что кто-то стреляет в него, затем он понял, что это не сон. Кто-то стучал по борту судна.

«Да! — крикнул он, — Минутку». — Наверное, служащий станции, хочет получить плату или ещё что-нибудь.

Он встал и всё ещё в пижаме поднял крышку люка. Это был какой-то незнакомец. Черный, с широкой ухмылкой на лице и в белом кителе, настолько ярком и блестящем, что затмевал собою всё остальное. Он как будто бы только что сошел с картинки на рисовом пакете «Анкл Бенз».

Первый помощник Джеймисон прибыл для несения службы, сэр! — отрапортовал он и, по-прежнему улыбаясь, лихо отсалютовал. На кителе были большие медные пуговицы. Федра заинтересовало, где это он достал нечто подобное. А ухмылялся он, казалось, своему собственному посмешищу.

Что вам нужно? — спросил Федр.

Я пришёл приступать к работе.

Вы не туда попали.

Ничего подобного. Вы просто не узнаёте меня в этой форме. Где Лайла? — отпарировал тот.

Тут Федр узнал его. Это Джейми, тот, с которым он виделся в баре.