Знаешь что? — снова сказала она.

Да?

Тебе хочется сделать из меня нечто, чего нет в самом деле.

Как раз наоборот.

Ты думаешь как раз наоборот. А на самом деле ты пытаешься сделать со мной что-то, что мне не нравится.

Например?

Ты пробуешь… ты пытаешься уничтожить меня.

Вовсе нет.

Да.

Ну тогда ты совсем неверно поняла, для чего я задаю эти вопросы, — заверил капитан.

Вовсе нет. Я прекрасно поняла, что это именно так, — отпарировала Лайла. — Все мужчины так делают. И ты тут не исключение. Джерри так поступал. Все мужики. Но я тебе скажу вот что. Ничего из этого не выйдет.

Да я вовсе и не намерен уничтожать тебя, — запротестовал он.

Это ты так думаешь. Ты просто прощупываешь почву, не так ли? Ты никак не можешь докопаться до моей сути. Ты просто не знаешь, в чем моя суть!

Это обескуражило его.

Ты ведь не женщина. И ты не знаешь. Когда мужчины вершат любовь, они стараются разрушить тебя. И женщине надо быть очень спокойной в душе, ибо если показать мужчине что-либо, он старается убить это.

И все они остались в дураках, ибо разрушать нечего, кроме того, что в их собственном уме. Тогда они разрушают это и ненавидят то, что осталось. Остаток они называют Лайла и ненавидят эту Лайлу. Но Лайла ведь никто. Это верно. Ты этому не веришь, но это так.

Я же просто задаю вопросы?

Насрать на твои вопросы! Я становлюсь такой, в какую меня превращают твои вопросы. Ты этого даже не замечаешь. Именно твои вопросы превращают меня в то, что я есть. Если ты считаешь меня ангелом, то я это и есть. Если считаешь меня потаскухой, то такова я. Я плод твоего воображения. И если ты меняешь свое мнение обо мне, то меняюсь и я. Так что бы ни говорил тебе Ричард — то и правда. Он просто не может оболгать меня.

Лайла взяла бутылку и хлебнула прямо из горла. — Начхать на стаканы, — заметила она. — Всем хочется превратить Лайлу в кого-то другого. И большинство женщин мирится с этим, потому что им хочется иметь детей, деньги и хорошую одежду. Но со мной это не пройдёт. Я просто Лайла и всегда буду ей. И если мужчинам не нравится это, то пусть просто отойдут в сторонку. Мне они не нужны. Никто мне не нужен. Да я скорее умру. Вот я такая.

Чуть погодя Лайла осмотрелась и увидела, что все суда выстроились в линию так, как говорил капитан. Ну и хорошо. Он это вычислил. Она сказала об этом. А он ничего не ответил. Долго после этого он не проронил ни слова.

Стало возникать паршивое чувство. Он почти не пьёт. Начинает сердиться? Такое происходит, если перестаёшь пить. Сходишь с ума.

Она наговорила лишнего. Протрезвись, Лайла, пока не поздно. Держись. Протрезвись.

Знаешь что?

Ну?

Надоело уж разговаривать обо мне. Давай поговорим о чем-нибудь другом.

Что-то становится прохладно, — заметил капитан.

Он встал. — Я толком не выспался вчера, пойду-ка лягу пораньше.

Лайла встала и последовала за ним в каюту. Он пошел к рундуку в носу яхты, она слышала, как он ложится, затем всё стихло.

Она огляделась. Надо убрать продукты и всё прочее. Какой беспорядок.

Вдруг она вспомнила, что они так и не приготовили шоколадный пудинг.

Может быть, ей так и не придётся попробовать его.

В каюте на носу яхты Федр откинул одеяло, сел на рундуке и медленно стянул с себя свитер и бельё.

Настоящая археологическая экспедиция, — подумал он. — Мусор да мусор.

Археолог, в действительности, и представляет собой высокообразованного мусорщика. В музеях вы видите великолепные вещи, но не знаете, что приходится вынести, чтобы найти их… Некоторые из этих древних руин, припомнил Федр, находились под городскими свалками.

Райгел мог бы теперь позлорадствовать. — Ну а сейчас что вы думаете? — сказал бы он. — Есть ли у Лайлы качество? Что вы ответите?

В иллюминаторе промелькнула и пропала вспышка света. Чей-то прожектор, а может и бакен. Федр подождал, не возникнет ли он а снова, но ничего не было.

Да, для него это был неудачный день. Странно, как у неё всё сместилось на школьные годы. Вот в чём дело. Это одна из школьных бед, когда ты отводишь девушку домой рано, не целуешь её на сон грядущий, а если снова зайдешь к ней попозже, то выясняется, что она собирается заняться чем-то другим.

Она действительно была той девушкой из трамвая.

А он в самом деле был тем парнем. Это был он. Парень, которому не достаётся эта девушка.

Что она там говорила насчет Грустного Сидора?… Большей частью он был очень тихим… Думалось, что он слушает тебя… а он и не думал. Он всегда размышлял о чем-то другом. Наверное о химии… Мне стало жалко его… Он многое знал, но не замечал того, что у него под носом. Он не понимал женщин потому, что не понимал никого… С ним невозможно было сблизиться. В каком-то плане он очень умён, а в других — очень глуп, понимаешь?…

Федр понимал, что она хотела сказать. И знал, кого она имела в виду.

Он медленно вытянул ноги под одеялом и вспомнил нечто, о чем не думал много лет.

Это было кино, которое он видел ещё когда был студентом химического факультета. Там была хорошенькая девушка, которую, как ему помнилось, играла Присцилла Лейн, у которой были любовные перипетии с красивым молодым человеком, героем фильма, которого играл, возможно, Ричард Пауэл. Ради комического эффекта у Присциллы была занюханная подружка, над которой все посмеивались, потому что знали, что несмотря всю свою дурь, они всё же не так глупы как она. И за это её обожали.

В одной из сцен эта подружка возвращается с танцев домой и встречает Присциллу и Ричарда, которые стоят взявшись за руки, с голубыми глазами, сияющие и прекрасные. Они спрашивают её: «Ну как танцы?»

И та ответила: «Ужасно. Все танцы я провела с профессором химии.»

Ему вспомнилось, как захихикала аудитория.

Тебе когда-нибудь приходилось танцевать с профессором химии? — спросила подружка. Аудитория засмеялась. — Ох, мои ноженьки! — простонала она.

Аудитория зашлась хохотом.

Смеялись все, кроме одного. Он сидел с горящим лицом, и по окончании кино у него было всё то же ошеломленное и подавленное чувство, которое он испытывал и сейчас, чувство неуместности и паралича. На время его поглотила эта структура, которая превращала его и всё, во что он верил, в нечто ненужное и комическое.

Это могло быть в тот вечер, когда он встретил Лайлу в трамвае…

… Та же улыбка. Именно это запомнилось ему больше всего. Да, это она. Лайла в трамвае. Лайла и сирень весной. Приглушенная улыбочка. Едва скрываемое презрение. И грусть: что бы он ни сделал и что бы ни сказал, улыбка у неё от этого не переменится.

Ему вспомнилось, как однажды ночью он стоял под огромным тополем, один-одинешенек, и слушал, как шелестят листья под лёгким ночным ветерком. Ночь была тёплая, и в воздухе пахло сиренью.

С такими мыслями он постепенно уснул снова.

Неопределенное время спустя на него нахлынули новые сны в виде рябящей воды. Вода плескалась над ним. Он лежит на дне океана на песчаном дне. Вода голубая, но такая прозрачная, что видны все бугорки и морщины на поверхности песка, как если бы воды не было вовсе. На дне росли темно-зелёные водоросли, колыхавшиеся в потоке воды как угри, стремящиеся вырваться из песка. Он видел те же потоки на своём теле. Они нежно и приятно ласкали его тело, и он чувствовал себя безмятежным. Легкие его давно уж прекратили сопротивляться, и всё теперь было так покойно. Он чувствовал, что ему здесь место. Это всегда было место для него.

Чуть выше водорослей в голубоватой воде плавали сотни молочно-розоватых и белых медуз. Вначале они, казалось, дрейфовали, но затем он присмотрелся и увидел, что они всасывают и выталкивают воду и двигаются как бы с определенной целью. Самые мелкие из них были настолько тонки и прозрачны, что разглядеть их можно было только по отражению в ряби воды, когда они проплывали между ним и темным пятном на поверхности. Пятно выглядело как лодка, которая со дна океана больше походила на космический корабль, зависший в небе. Он был из того, другого мира, откуда он появился сам. Теперь, когда он больше не чувствовал связи с ним, ему стало лучше.