– Это была собственность моей жены, – попытался оправдаться я. – Она оставила себе на память космический корабль.

– Слушайте, Рой, – сказал он, подходя ко мне и кладя мне руки на плечи. – Человек, проведший у нас в Америке план «миллиарда трещин», действительно может представлять народ. И я желаю вам большого успеха.

У него были не только рыжие волосы, которые не седели, но и веселые рыжие глаза. Я представляю, что с такими глазами вполне можно было удрать с тюремного двора во время шествия на электрический стул, уцепившись за сброшенную с геликоптера лестницу.

– Мистер Бредли, – продолжал он. – Могли бы вы рассказать избирателям, кто вы такой?

Я развел руками.

– Я не умею говорить о себе, сэр.

– Но ведь вы столько видели! Неужели вы ничего об этом не писали?

Кажется, я покраснел, потому что он стал допрашивать меня с куда большим пристрастием, чем на заседании чрезвычайной сенатской комиссии, где я готов был попасть под стражу.

Мне не грозило тюремное заключение за отказ от ответов, но я все рассказал ему... и даже про дневник.

Сенатор свистнул:

– Вот как! И далеко он у вас, этот дневник?

– Сказать по правде, я с ним не расстаюсь, сэр.

– Давайте его сюда.

– Но...

– Ведь вы же уполномочены всеми этими людьми.

– Да, – подтвердил я.

– Так вот. Я требую этот дневник... для них.

Я начал догадываться, что затеял этот человек, я боялся повредить сам себе. Мне показалось это даже смешным... И все же я отдал ему заветную книжицу.

Он повел меня на совместное заседание палаты представителей и сената, где, как известно, я произнес первую в своей жизни речь, которую потом всегда ставил сам себе как образец для всех последующих выступлений.

Смысл моей речи был крайне прост. Я вспомнил нашу с Лиз встречу с живыми скелетами и первые шаги малого человечества близ Рипптауна. Я рассказал об этом конгрессменам так, как это было записано в дневнике. И закончил словами: «Созвездие солнц должно гореть!»

Вето президента было отвергнуто. Законопроект о совместных усилиях с коммунистическими странами в деле борьбы с обледенением планеты был принят.

Судьба старого президента была решена, актуальным становился вопрос о новом президенте.

Майкл Никсон просил меня не уходить из Капитолия.

Очкастая секретарша достала мне сандвичи, бутылку пива и занимала меня несколько часов разговорами.

Боже мой! Сколько может говорить женщина!..

На улицах ликовала толпа. Там устроили карнавальное шествие, в котором мне очень хотелось принять участие, но Майкл Никсон, сидя в своем кабинете, читал мой дневник, и я ждал результатов. Я таки попал под стражу!

Вечером он вышел в приемную с воспаленными глазами. Он был близорук и не сразу заметил меня в углу дивана. Я почтительно встал.

Тогда он, к величайшему удивлению своей секретарши, по-медвежьи облапил меня и расцеловал.

– Надо сейчас же напечатать этот дневник, дорогой мой Рой, сейчас же... в миллионе экземпляров. Только пока что вам надо отказаться от авторского гонорара.

– Да, но... – промямлил я.

– Газеты будут печатать его по цене объявлений фельетонами, – продолжал он, расхаживая по комнате. – Но мы достанем на это деньги. Брошюры будут выходить выпусками. Сколько слов в каждой вашей главе?

– Пятьсот, сэр!

– Великолепно, парень! Трехколонник! И все одного размера? Неплохой навык. Итак, американцы должны знать своего Роя.

– Прежде я ничего не имел против, сэр, но... Мне не очень хотелось бы, чтобы в числе этих читателей была моя жена.

– Черт возьми! – вскричал сенатор. – Какое неожиданное препятствие! Впрочем, если ваша жена такова, как вы описали «Мону Лизу», то...

– Что, сэр?

– Я с ней переговорю. Она ведь американка!

Он был стремителен, как рыжий ураган, рожденный Великой весной созвездия светил.

Я догадывался о его планах и... не сопротивлялся, победив в себе чисто мальчишеский ужас перед Лиз, которая все прочтет и все узнает.

Сенатор Майкл Никсон улетел с моим дневником к Лиз, а я дописывал в знакомом номере гостиницы «Лафайет» вот эти страницы, к которым мне предстоит добавить лишь одну страницу свидания с Лиз. Она позвонила мне из Нью-Йорка по телефону, что ждет в баре того самого ночного клуба, в котором она впервые объявила о нашей помолвке... где я с ней отплясывал, как до того с Эллен.

Она приехала туда раньше меня, ведь мне нужно было прилететь из Вашингтона. Она сидела за тем же самым столом, за которым я отдал стюарту последний комок своих долларов. Кажется, у нас с ней было сейчас немногим больше.

Она еще издали улыбалась мне и махала рукой.

Я подошел к ней и, смотря в пол, поцеловал ей руку,

– Вы замечательный парень, Рой. Я никогда не думала, что вы такой.

– В самом деле? – сказал я и сел с поникшей головой.

– Выше голову, Рой. Вам теперь все время придется ходить с высоко поднятым подбородком.

Лиз, Лиз, она была умницей, моя «Мона Лиза».

– Слушайте, Рой! Знаете ли вы, кто эта ассистентка Бурова, которую вернули из могилы?

– Нет, Лиз.

– Это она, Рой. Дочь Дивная Солнца. Я с ней встречалась в Москве.

Словно электрический удар потряс мое тело.

– Вы тогда славно придумали, Рой, с ликвидацией моего первого брака. Помните? Как просто и быстро все получилось...

Я понял все. Я не мог выговорить ни слова. Может быть, у меня на глазах были слезы.

Она положила свою руку на мою.

– Выпьем, Рой. Выпьем за то, что я задумала.

Стюарт принес нам заказанную бутылку. Она наполнила бокалы. Рука у нее немного дрожала.

– Слушайте, Рой. Полет к Юпитеру моего корабля «Петрарка» состоится. Я тоже ценю любовь Петрарки, Рой.

– Я знаю, Лиз. Но при чем тут корабль?

– Я полечу на нем, Рой... в космос.

– Вы? – Я отшатнулся.

Я знал, что «Мона Лиза» это сделает, и я знал почему. И я знал, что она думает, смотря в полупустой бокал. Она думала, что ей нет места на Земле».

Буров не приходил в себя. Тело его ожило, но мозг, казалось, не принимал в этом участия. В нем словно произошли те необратимые процессы, которые делают клиническую смерть полной. Грудь дышала, сердце билось, но этим управляли не мозговые центры, а приборы. Окутанный проводами и трубками, Буров не приходил в себя.

Лена Шаховская бессменно дежурила у его постели. Врачи потеряли всякую надежду... но не она! Она видела, как менялся «спящий» Буров у нее на глазах. Лица его уже не казалось костяным, порозовело, обросло кудрявой рыжеватой бородкой, делавшей его похожим на спящего богатыря из старой русской сказки. Он не мог не проснуться!..

Лена видела его последний угасавший взгляд, она встретила и его первый, вопрошающий, удивленный...

Он смотрел на нее и не узнавал. У нее горько сжалось сердце.

«Кто это?» – упорно спрашивал он взглядом, смотря ей в лицо.

Неужели потерял память?

Она держала его костистую руку в своей и смущенно улыбалась. Ведь ее действительно нельзя было узнать. У нее даже глаза стали иного цвета.

Она другая? А он? Исправленный молекулярной операцией, его код жизни, быть может, тоже по-иному заставил возрождаться его организм.

Но он все же узнал. Слабо пожал пальцами ее руку и успокоение уснул.

Врачи уже не боялись, что он не проснется. Но теперь боялась Лена. Не было для нее существа ближе и дороже.

Буров спал сутки, словно наполняясь жизнью во сне.

Он проснулся, с улыбкой глядя на Лену, сказал:

– Что-то в тебе изменилось? Или все еще сон вижу?

Лена приложила палец к его губам. Но она была счастлива. Он заговорил. И прежде чем сбежались обрадованные врачи, она успела кратко сказать ему самое основное.

Казалось, он даже не удивился. В состоянии ли он все осознать, сможет ли он нормально мыслить? Что, если ожило только тело гиганта, а мозг?..