Потом были сценки из свадебного процесса: под виноградными гроздьями вокруг ковра с блюдами поддавали и закусывали какие-то бабы душманского вида, более молодые загорелые мужики и женщины и целующиеся Сим-Сим и Нина. Это, наверное, когда им вопили: «Горько!» На коврах высились стопки лепешек, стояли полосатые чайники, лежал здоровенный вскрытый арбуз с алой мякотью в черных семечках и было много персиков, гроздей черного и светлого винограда.

А на одном снимке была лишь одна Туманская, вскинувшая лицо к небу, заплетающая над головой тонкие руки в громадных восточных браслетах, вскинувшаяся на цыпочки, гибкая и невесомая, и было понятно, что она танцует что-то азиатское.

На кой черт Элга мне подсунула эти шехерезадно-знойные картинки, я сначала не поняла. Но потом дошло: это не просто обычная ревниво-бабская подлянка. Это она мне еще раз напоминает, что Сим-Сим и Викентьевна были по-настоящему близки и счастливы, там и тогда у них начиналась семья, и они по-настоящему любили друг друга. И этого мне никогда не вычеркнуть, как бы я ни старалась. И все, что есть или может быть у нас с Сим-Симом, — это совсем другое, как бы уже бывшее в употреблении и вторичное. Потому что ничто не может повториться — ни эта женщина, ни молодой Сим-Сим, ни их время.

В общем, вонзила мне Элга Карловна по-настоящему. И так могла поступить не какая-нибудь компаньонка, не то полуподруга, не то полуэкономка, но женщина, которая тоскует, и будет тосковать, и будет всегда преклоняться даже перед памятью Туманской, и никогда не перестанет любить ее.

Однако если Элга собиралась меня уязвить, то добилась совершенно обратного — ежа иголками не пугают, мемуары эти были трогательными, но бессмысленными, как лапти, в которых шлепали мои далекие предки, и лишь подчеркнули то, что все это было слишком давно, чтобы принимать всерьез; этих людей — и его и ее — для меня уже как бы не было, потому что все отсекалось временем, как занавесом в театре, и они оба как бы играли роли в пьесе, которую я вовсе не собиралась смотреть. Поскольку прекрасно знала, чем спектакль закончится…

Погода в ночи менялась, ветрюган утихомирился, и, видно, начинало теплеть, потому что за окном в полном безмолвии начал падать завесой пушистый и крупный снег, и в этом было что-то не правдоподобно театральное, словно вот-вот откуда-то вылезет разнесчастный оперный Ленский и запоет: «Куда, куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?» Мою весну вряд ли можно было назвать «златой», но мои дни все еще оставались моими, и никаким Элгам их не испохабить.

Пусть будет, что будет. Я совершенно успокоилась, разыскала свой новый паспорт, который наверняка понадобится, тщательно обработала физиономию ночным кремом, чтобы благоухать и цвести днем молодостью и свежестью, как майская розочка, подмигнула своему отражению в зеркале развратно и нагло, как опытная шлюха, и завалилась спать.

Утром все как началось, так и понеслось через пень-колоду. Стояла еще декабрьская тьма-тьмущая, когда выяснилось, что выехать с территории просто так не удастся. Снегу успело навалить столько, что отчего-то очень злой Чичерюкин приказал вывести из отстойника колесный трактор «владимирец» с бульдозерным ножом и отправил его чистить дорогу до трассы. Потом выяснилось, что Сим-Сим распорядился не трогать «мере» и под свадебный экипаж используется охранный джип. Гришка, поняв, что я куда-то собралась, уцепился в меня всеми лапами и разревелся, и я решила взять парня с собой, детная невеста — это всегда трогательно Самое гнусное, что мой будущий благоверный заставлял всех ждать и не вылезал из своей спальной, а когда вылез, оказалось, что, несмотря на официально-парадный прикид — черный костюм, шуба на волчьем меху, идиотская боярская шапка, похожая на кусок меховой трубы, — он выглядит как нормальный алкаш на пике опохмельных страданий. Мало того, что он хромал колченого (колено еще болело, хотя гипс и сняли), опираясь на палку, лицо у него было цвета старого студня и вздрагивало, как холодец. Он поцеловал меня в щеку и спросил:

— Он еще там?

— Кто?

— Посмотри… На правом плече у меня сидит маленький человечек и утверждает, что я вчерась нахрюкался до изумления. Сидит?

— Сидит… — сказала я, посмотрев на плечо. — Я могу у него спросить? Ну, так.. В порядке любопытства.

— Что именно?

— У нас что? Свадьба?

— А разве я тебе вчера не сказал? — изумился Туманский.

Я молча полезла в джип. В машине уже угнездилась сонная и сердитая Элга и развеселившийся Гришуня в алом комбинезоне и остроконечной шапочке. похожий на гномика. Сюда умудрились втиснуться, кроме водилы, еще два охранника и Чичерюкин. Сим-Симу помогли устроить свою тушу между остальными, и мы поехали.

На свадебный кортеж это походило, как похороны вождя на концерт Пугачевой — бульдозер впереди зарывался в сугробы и коптил, джип еле полз. К тому же, когда выбрались на трассу, свернули не к столице, а наоборот, к новому мосту через Волгу.

— Что за шуточки? — удивилась я. — Разве мы не в Москву?

— А разве я тебе не объяснял вчерась? — озадаченно пробормотал Туманский.

— Москва отпадает, — вдруг пришел ему на выручку, ухмыльнувшись, Чичерюкин. — В интересах безопасности!

— Чьей?

— Вашей, Лизавета Юрьевна… Вашей! — объяснил Чичерюкин. — Есть и еще ряд существенных соображений. В интересах дела. Как ни гляди, а Москва есть Москва… Там через три часа всем станет известно, что у вас новый статус…

— Так это что? Меня втихую окручивают? — холодно осведомилась я. — Тогда почему не темной ночью? И чтобы все — в черных масках? И закусывать на кладбище с вампирами человечинкой.

Элга хихикнула, охранники заржали, а Туманский сказал, кряхтя и держась за голову:

— Не фордыбачь, Лизавета… Если тебя это не устраивает, можем и вернуться. Переиграем?

— Да чего уж там… — пробормотала я. — Мне ведь тоже немного интересно — без меня меня женили… А вообще-то, господин Туманский, я девушка честная Натворили дел — и выкручивайтесь!

— Так-то лучше… — фыркнул он.

Что там ни говори и как ни нелепо все поворачивалось, но для меня это был главный день, и я его запомнила до мелких подробностей.

В декабре светает поздно, и когда джип по новому мосту перекатился через Волгу в город, фонари на улицах еще горели желтовато, по-ночному. Громадная, плотно вставшая на зиму река выглядела как гладкое белое поле с натоптанными тропинками от берега до берега. Высоко в небе на маковке собора светилась белая электрическая рождественская звезда. До начала рабочего дня оставалось еще часа два, узкие улицы были совершенно безлюдны, и только два грузовика-снегоуборщика, взметая струи снега, ездили на площади вокруг каменного памятника Ленину. Сердце мое дрогнуло: возле этого памятника меня принимали в пионеры, стучал школьный барабан, крякал горн, а Панкратыч в числе других ветеранов повязывал мне галстук из красного сатина.

Я как-то сжалась, то, что мы зарулили именно сюда, меня почти напугало, на миг мне показалось, что вот-вот появится какой-нибудь местный мент и сурово спросит: «С повинной явились, Басаргина, или валять дурочку будем?» Это было явное вторжение на территорию Щеколдиных, но я все-таки поняла, что страхи мои — дурацкие и меня уже есть кому защитить. Начиная, конечно, с Сим-Сима.

Как я позже поняла, всю процедуру с распиской продумал, организовал и провел Чичерюкин, который и сказал мне: «Ты же здесь рожденная, оформленная, и паспорт здешний… Да и близко — мотаться никуда не надо!» Похоже, что его веселило то, что в разряд замужних леди я перехожу в двух шагах от здания суда. откуда меня не так уж давно отправляли в северным Тмутаракани. Может быть, он был абсолютно уверен, что здесь у него уже кое-что схвачено накрепко, но процедуру он провел безукоризненно.

Хотя, если честно, ничего, кроме злой печали, она у меня поначалу и не вызывала. Все было не так, как у всех. Все было не так, как я еще несколько часов назад представляла.

Мы подъехали к исполкому, ныне мэрии, с промерзшим триколором на крыше, и все окна здесь еще были темны. Джип обогнул здание и тормознул сзади, где был вход на второй этаж, в зал бракосочетаний при нашем загсе. Я здесь уже бывала, когда получала справку о смерти Панкратыча, но зал был отдельно от той комнатки, чтобы никто не путал свадьбу с поминками.