— Что вы сделали?

Он лишь пожимает плечами, стягивает перчатки и моет руки.

— Тебе очень повезло, что заражение только началось. Нога заживет, и ты сможешь стоять на казни. — Доктор замолкает и начинает смеяться. — Не знаю, это ли тебе хотелось услышать.

Я откидываюсь на каталке и закрываю глаза. Боль уменьшилась, и это стало таким облегчением, что мне хочется насладиться моментом, но сцены из кошмарного сна все еще стоят перед глазами, слишком свежие, чтобы забыть их сразу. Где сейчас Тесс? Сможет ли выжить одна, без меня, всегда прикрывавшего ее спину? Кто поможет ей уцелеть среди ночных теней?

А мама… У меня нет сил выбросить ту сцену из памяти.

В дверь громко стучат.

— Открывайте, — раздается мужской голос. — Командир Джеймсон хочет видеть заключенного.

«Заключенного». Хочется улыбнуться. Солдатам не нравится называть мое прозвище.

Охранники еле успевают открыть дверь и разойтись. Командир Джеймсон раздраженно влетает в операционную и щелкает пальцами.

— Отстегните этого парня с каталки и закуйте в цепи, — рявкает она и тычет пальцем мне в грудь. — Ты! Ты еще почти ребенок… ты не учился в колледже, ты провалил Испытание! Как у тебя получалось перехитрить наших солдат на улицах? Почему ты доставляешь столько проблем?! — Командир скалит зубы. — Я знала, что с тобой придется возиться больше, чем ты того заслуживаешь. У тебя просто талант тратить время моих солдат. Я уже не говорю о солдатах других командиров.

Я скриплю зубами, чтобы сдержаться и не ответить. Несколько солдат поспешно отстегивают ремни каталки. Доктор, который стоит рядом со мной, наклоняет голову.

— Извините, командир, — говорит он, — что-то случилось? Что происходит?

Командир Джеймсон прожигает доктора яростным взглядом. Тот весь сжимается.

— Перед Баталла-Холл собралась кучка протестующих, — бросает командир. — Жалкая нищета из самых бедных секторов. Они бросаются овощами и нападают на уличную полицию.

Солдаты поднимают меня с каталки и ставят на ноги. Я вздрагиваю от боли в раненой ноге и выдыхаю:

— Протестующие?

— Да. Протестующие. — Командир Джеймсон обхватывает мое лицо ладонями. — Повстанцы, которых мои солдаты должны сдерживать, а затем арестовать, а значит, все мое расписание летит к чертям. Но ты, мой милый мальчик, не волнуйся. Этот сброд долго не протянет. Уж я об этом позабочусь. — В отвращении командир убирает руки от моего лица и поворачивается на каблуках. — Ведите его, — приказывает она солдатам, которые меня держат. — И побыстрее.

Мы выходим из операционной. По коридору в обе стороны снуют солдаты. Командир Джеймсон время от времени прижимает руку к уху, внимательно выслушивая доклады через наушник, и выкрикивает приказы. Когда меня, прихрамывающего, вытаскивают к лифтам, я замечаю несколько огромных мониторов и даже останавливаюсь в восхищении, ведь в секторе Лейк никогда таких не было. Мониторы показывают в точности то, о чем говорила командир Джеймсон. Я не слышу голоса за кадром, но ясно вижу текстовые заголовки: «Беспорядки у Баталла-Холл. Даем отпор. Ждать дальнейших указаний». Я понимаю, что трансляция не массовая. На экране площадь у Баталла-Холл, где собралось несколько сотен людей. Я вижу цепочку солдат в черной форме, которые пытаются оттеснить повстанцев. Я рассматриваю их, когда мы проходим мимо последнего экрана.

Некоторые выкрасили пряди волос в кроваво-красный цвет.

Потом мы подходим к лифтам, и солдаты заталкивают меня внутрь. Протестующие собрались здесь ради меня. Мысль наполняет меня радостью и ужасом. Военные этого так просто не спустят. Они запечатают все бедные секторы и арестуют каждого мятежника.

Или убьют их всех.

Когда я была маленькой, Метиаса иногда вызывали на работу, когда требовалось подавить какой-то бунт, а потом он обо всем мне рассказывал. История всегда повторялась: около дюжины отморозков, недовольных карантинами и высокими налогами, устраивали погромы в каком-нибудь секторе. Несколько пылевых бомб, а потом арест и суд.

Но такого бунта, как перед Баталла-Холл, когда сотни людей рискуют жизнью лишь ради того, чтобы выплеснуть гнев на солдат, я не видела никогда.

— Да что с этими людьми? — спрашиваю Томаса. — Они с ума сошли.

Мы с Томасом стоим на высокой платформе перед зданием Баталла-Холл. Перед нами расположен усиленный патруль, еще один патруль пытается оттеснить толпу с помощью щитов и дубинок. На экранах, которые транслируют происходящее на мониторы внутри Баталла-Холл, происходит нечто невообразимое. Сегодня я заглядывала к Дэю, когда доктор оперировал его ногу. Интересно, он сейчас в сознании? Видит ли этот хаос на мониторах в холле? Надеюсь, что нет. Не нужно сейчас тешить его эго… или причинять еще большую боль, ведь Дэй сознает, что сам положил начало бунту. Воспоминание о нем — его обвинениях в адрес Республики, о том, что Республика создает новые формы вирусов, убивает детей, которые не проходят Испытание, — злит меня так сильно, что я вытаскиваю из кобуры пистолет. К тому же, не исключено, он мне скоро понадобится?

— Когда-нибудь видели такое? — спрашиваю я.

Томас мотает головой:

— Лишь однажды. Очень давно.

Одна его рука лежит на рукоятке пистолета, что висит на поясе, другая держит закинутую на плечо винтовку. Томас не смотрит на меня. Не смотрит с тех самых пор, как попытался поцеловать вечером в коридоре.

— Кучка идиотов, — продолжает он. — Если они вскоре не отступят, командиры заставят их пожалеть об этом.

Я смотрю вверх, туда, где на балконе собрались несколько командиров Баталла-Холл. Командира Джеймсон среди них нет. Однако я знаю: она раздает указания через наушники, потому что Томас прикладывает руку к уху и внимательно слушает. Но что бы она ни говорила ему, я понятия не имею, о чем идет речь. Толпа внизу продолжает пробиваться к зданию.

Судя по их одежде, большинство пришло из бедных секторов у озера. Поношенные жилетки, босые ноги, грязные лица. Я стискиваю зубы. Втайне мне хочется, чтобы эти люди разошлись.

«Уходите с площади, пока все не стало намного хуже».

Томас наклоняется ко мне и кивает в центр толпы.

— Видите вон ту жалкую кучку? — спрашивает он.

Я прослеживаю взгляд Томаса. (Конечно, я заметила этих людей раньше, еще до него.) Группа протестующих окрасила пряди волос в ярко-красный цвет, подражая раненому Дэю, который выслушивал здесь приговор.

— Плохого героя они себе выбрали, — продолжает Томас. — Меньше чем через неделю Дэй будет мертв.

Я киваю, но больше ничего не говорю.

Из толпы доносится несколько криков. Один из патрулей сумел зайти с тыла и теперь оттесняет людей в центр площади. Я хмурю брови. Это не соответствует тактике подавления и ареста бушующей толпы. Я видела на экранах, как в бунтующих бросали пылевые бомбы или выпускали слезоточивый газ, и этого было достаточно. Но здесь я не вижу никакого намека на подобные действия. На солдатах нет противогазов. Тем временем другой патруль ринулся на совершенно безобидных протестующих, собравшихся за пределами площади, где улицы слишком путаные и узкие.

— Что вам говорит командир Джеймсон? — спрашиваю я у Томаса.

Он прижимает руку к наушнику. Его темные волосы падают на глаза, скрывая их выражение.

— Приказывает оставаться на месте. Патрульные окружат толпу. Она велела ждать ее команды.

Целых полчаса мы стоим без дела. Я держу одну руку в кармане, рассеянно потирая пальцем медальон Дэя. Почему-то вспоминаются уличные бои. Возможно, эти люди тоже здесь присутствуют.

И вдруг я замечаю бегущих по крышам солдат. Одни только готовятся занять позиции, другие уже выстроились в линии. Странно. Это не патрульные солдаты, таких солдат я вообще не видела в Лос-Анджелесе. У наших солдат черные аксельбанты и один ряд серебристых пуговиц на кителе. На рукавах голубые, красные, серебристые или золотые повязки. Но у этих на кителях нет пуговиц. По их груди наискось пробегает белая полоса, а повязки на рукавах серые. Спустя секунду я понимаю, кто они.