Но, это — золотая клетка навсегда, да и я успею в нее вернуться в любое время, если почувствую, что — надо.

А, пока, пусть ловят, как смогут, появилось даже чувство эйфории убегающего от погони зверя, типа, нас — не догонят!

Наверное, пока, по происшествию трех недель, информация обо мне накапливается в руководстве Грузинской ССР и ищут меня активно, с привлечением всех сил милиции и КГБ, только здесь, на территории республики. Посылая, конечно, осторожные запросы по всей огромной стране, с целью обнаружения и осторожной изоляции непонятного науке божества, которое появилось в горах Грузии, вылечило кучу народа от неизлечимых болезней, путем простого наложения рук на больной орган.

Это, через пару месяцев меня будут разыскивать по всей стране, когда сжатая, проверенная и отфильтрованная, достоверная информация дойдет до старцев на Старой площади.

Тогда будет проверен каждый квадратный метр с грузинской стороны Большого Кавказского хребта, перевернут каждый камень и обшарен каждый кустик.

Возможно, что и Храм окажется обнаружен, несмотря на его необнаруживаемость и абсолютную маскировку, про такой вариант мне следует помнить.

Так, о будущем в глобальном смысле этого слова я подумал, теперь пора заняться делами насущными.

Поезд уже остановился на станции Адлер, через час мы расстанемся с соседом, поэтому я решаюсь и обращаюсь к нему, продолжающему лежать на нижней полке и постанывать:

— Вадим Всеволодович, ложитесь на живот, сейчас я вас вылечу.

Уверенность в моем взгляде и голосе передалась и мужчине, он не стал спорить и, кряхтя и постанывая, перевернулся на живот.

— Штаны снимать? — эта фраза немного развеселила меня, и я ответил, сдерживая смешок, — Штаны снимать, как раз, необязательно.

— А что делать? — молчать мой больной не может совсем, привык за время занимания высокой должности к тому, что его внимательно и почтительно слушают подчиненные.

— Лежите, молчите и ждите излечения, — отвечаю я, достав артефакт и начиная перекачивать ману в него, потом вожу вдоль поясницы, над позвоночником и почками, сливаю в лечение не так и много, всего пять процентов и прекращаю процедуру.

— Теперь полежите полчаса, так и собираться будете, — выдаю я новую команду и сажусь к окну.

В молчании мы едем пятнадцать минут, пока сосед не пробует сесть, не смотря на мой укоризненный взгляд. Лицо у него уже начало меняться, одутловатость уменьшилась, зато вопросы накопились. Впрочем, я не отвечаю на них, просто смотрю в окно, как убегают столбы и горы.

— Да у меня еще и спина прошла, болела последние пять лет! — замечает исцеленный и я напоминаю ему, что через пять минут его станция и он, наконец, замолкает и начинает собираться, дотошно и обстоятельно, так, как и живет по жизни.

Но, видно, что вопросы так же бродят в его голове и после того, как Вадим Всеволодович собирает вещи, он, снова, начинает засыпать меня ими.

— Предлагаю вам, в знак благодарности, помолчать, — отвечаю я ему напоследок, и мы едем молча до Гагры, где он оставляет меня одного в купе, отвлекаясь на багаж и вытаскивая с молодецкой удалью, внезапно ставшего здоровым человека, свои многочисленные чемоданы на перрон. И, вскоре, я вижу, как он стоит на перроне и смотрит на стекло купе, где остался я один и на лице у него разрываются две мысли — ехать в санаторий или плюнуть на путевку и стать пророком при мне.

Но состав трогается и в последний момент он, вроде, дергается в сторону закрытых уже дверей, но цепляется за один из чемоданов и остается стоять, только лицо становится обиженным, как у ребенка, у которого забрали из рук чудо.

Да, такого дальше будет все больше и творить добро безнаказанно не получится ни у кого, такая возможность существует только у государства, ревниво оберегающего свою монополию на добро.

Колеса все постукивают, и я ложусь поспать, после завтра, когда я купил жареного мяса и пива на продолжительной стоянке в Сухуми, не рискуя больше связываться с вагоном-рестораном в поезде.

К обеду мы подъезжаем к вокзалу Кутаиси, где я не рискую выходить из купе и даже надеваю на голову панаму, когда высовываюсь в форточку окна, чтобы изучить обстановку и замечаю первые следы начатой облавы, к каждому проводнику подходит милиционер и что-то спрашивает того, показывая чью-то фотографию.

Мой проводник отрицательно трясет головой, и я испытываю огромное облегчение, оттого, что немного подкрасил волосы перед поездкой и сбрил усы, с которыми предусмотрительно фотографировался на паспорт. Угроза немедленного разоблачения пока минует мою многострадальную голову, милиция проходит мимо купе, где я сижу, нагнувшись под окно и потом, когда сотрудник проходит, пытаюсь рассмотреть фотографию в его руке.

Но, мутное стекло и не та сторона фотографии, не позволяют мне узнать себя.

Так, свою физиономию мне лучше никому не светить по дороге, особенно сотрудникам внутренних органов, людям с тренированной памятью.

Тут раздается осторожный стук в дверь и, приготовившись к драке за свою свободу, я закидываю в рюкзак все свое барахло, чтобы не тратить время потом. Стук раздается снова, и я открываю дверь на несколько сантиметров, крепко вцепившись в ручку, чтобы ее не вырвали у меня из рук. Поезд пока проезжает окраины Кутаиси, я могу рассчитывать на то, что прорвусь в тамбур, дерну стоп-кран, открою дверь ключом, отнятым у проводника, или выбью ее ударом маны и выпрыгну под откос. Что делать потом, я пока не понимаю.

У неширокой щели я вижу лицо проводника, рядом, вроде, никого и он, заметив мои сомнения, говорит тихим голосом:

— Открывай, генацвале, я один.

Я открываю дверь, он быстро проскальзывает в купе, сам его закрывает и садится напротив меня. Молчит, внимательно смотря мне в лицо, потом говорит, так, как о чем-то незначительном:

— Там тебя милиция ищет. Я фотографию сразу узнал, хотя, не очень ты похож.

И молчит, выжидательно.

Крепкий мужчина, не физически, а морально и психологически, похоже, что и живет по понятиям, немного.

— Услышал тебя, — отвечаю я, — Что предлагаешь?

— Скоро начальник поезда пойдет по вагонам, смотреть, сколько левых едет и деньги собирать. Надо, чтобы он тебе в лицо не видел. Ты ложись, как будто спишь, только дверь оставь открытой, чтобы все на виду.

— Понял, — я шевелю пальцами, изображая деньги, — Как тебя отблагодарить?

— Деньгами, конечно, — улыбается проводник в усы.

Я достаю и кладу на стол одну за другой три сотенных бумажки и смотрю на мужика. Он смахивает их в руку и подтверждает:

— Договорились. Ты куда едешь?

— Следующая остановка. Зестафони.

— Это можно сделать незаметно, — размышляет он, — Как подъедем, я открою тебе дверь на другую сторону от вокзала, прыгнешь на ходу, скорость километров пятнадцать будет, на повороте. Прижмись к откосу и жди, пока поезд не проедет, есть там мост, под ним в город зайдешь. На вокзале там почти никто не выходит, сразу тебя менты срисуют. Понял?

— Понял. Благодарю.

— Тогда ложись, через полчаса будет Зестафони.

Я собрался полностью, прилег на застеленную бельем полку и отвернулся от двери, которую проводник оставил открытой. Слышал, как прошли двое мужчин по вагону, заглянули ко мне и пошли дальше. Потом проводник вернулся и стукнул по двери на ходу, я сразу поднялся, надел сандалии, подхватил оба рюкзака и вышел в тамбур, куда попозже пришел и он.

— Прыгай по ходу поезда, вдоль рельсов и сразу же прижимайся к земле, не беги от поезда, так тебя видно будет, лежи рядом с рельсами и жди, когда проедет.

Я кивнул, что понял.

— Если поймают тебя, меня не сдавай, сделай милость, скажи, что сам, своим ключом дверь открыл.

Я снова кивнул и проводник открыл дверь, всматриваясь вперед.

Я сложил оба рюкзака вместе, чтобы падать на них, дождался команды и прыгнул по ходу поезда, стараясь лететь немного в сторону от вагона. Поезд на повороте и, правда, хорошо затормозил, я аккуратно слетел на насыпь, на рюкзаки и так и замер, не поднимая головы, дожидаясь, когда он удалится. Когда перестук колес затих вдали, я поднял голову и посмотрел вокруг, в ста метрах сзади виднеется мостик, под которым проходит дорога и я направился к нему.