Любые методы должны идти в дело, когда требуется добиться правды.

Допрос занял почти двенадцать часов, но к его концу Фиделис знал все. И теперь был уверен – да, в Инквизиции завелся червь, пропитанный ересью. А уничтожение таких червей всегда было прямой обязанностью Ордо Еретикус.

– Указания? – монотонно проговорил сервитор, глядя на дергающегося, еще живого пленника.

– Продолжай без всяких ограничений, – равнодушно ответил Фиделис. – Болью искупается преступление.

Он вышел, оставив позади работающего сервитора и воздух, звенящий от непрекращающихся воплей.

VIII

Каменные ступени были отполированы и сапоги Фиделиса скользили по ним. Сердце колотилось как бешеное, инквизитор задыхался, легкие жгло словно огнем.

Позади слышался топот – погоня не отставала. Фиделис мог передохнуть всего несколько секунд, потом снова приходилось бежать.

Однако куда хуже телесной боли была боль душевная, и едва ли не впервые в жизни инквизитора терзало отчаяние.

Он проиграл. Он начал распутывать дело о предательстве коллеги – и проиграл. А ведь цель была так близка!

Проклятый Фестен его обошел. Фиделис собирал доказательства, уничтожал его слуг – и еретик заметил, что именно происходит. Он повел свою игру, сумел скрыть свои действия, и Фиделис понял, что происходит, только когда его самого обвинили в ереси.

Враг раскопал всю биографию Фиделиса, все завершенные им дела, и везде нашел что-то сомнительное. Придал ложное толкование, наверняка добавил сфабрикованных деталей, представил конклаву… и вместо Уилларда Фестена еретиком и отступником был провозглашен Децим Фиделис.

Вся его свита уже погибла. Сам инквизитор пытался укрыться на той же планете, которую спас от Хадрана… но за ним пришли и сюда, в губернаторский дворец. Заряды в болт-пистолете подошли к концу, силовой меч выбили из рук в краткой схватке – и теперь Фиделиса хватало лишь на то, чтобы бежать быстрее своих преследователей.

Он ворвался в просторную комнату, захлопнул за собой тяжелые двери, накинул засов и быстро огляделся. Никаких окон… никаких выходов. Только изящные стеклянные скульптуры, вазы, удобные диваны.

Тупик. Ловушка.

И выход был только один – тот, о котором он не вспоминал многие годы.

Взять краску или мел было неоткуда, так что Фиделис выхватил из-за пояса острый нож. Надрезал руку, рухнул на колени, как можно быстрее вычерчивая собственной кровью знакомые линии.

Дверь вздрогнула – кто-то уже ломился внутрь. Послышались голоса, кто-то требовал нести гидравлический таран. Хвала Императору, что дворец строили с расчетом на штурм, и каждая стена и дверь здесь – прочны и сокрушить их можно лишь с трудом…

Знак был завершен. Но… книга! Проклятье, книга!

Фиделис в отчаянии огляделся. Комната была совершенно пустой – вазы, курительные принадлежности, но ни листка бумаги. Ничего, что хотя бы напоминало книгу.

Дверь снова вздрогнула, заревел непонятный механизм, и по прочной поверхности побежали трещины.

Внезапное озарение сверкнуло в уме; не задумываясь, Фиделис выхватил из-за пазухи книгу, которую всегда носил с собой, и к которой так привык, что иногда забывал о ее наличии.

Его личная копия Имперского Кредо упала в самый центр знака, и инквизитор сделал глубокий вдох.

Двери продержались именно столько времени, сколько понадобилось, чтобы девять раз произнести имя. Створки затрещали и начали разламываться – но Фиделис успел метнуть в лазурный туман одну-единственную мысль, продиктованную яростью и страхом.

«Спаси меня!»

А потом все исчезло.

IX

Место было невозможным. Непредставимым. Стабильным и изменчивым одновременно. Каменные колонны и мраморные плиты под ногами – но колонны меняли высоту каждые несколько секунд, а плиты становились то зеркальными, то непрозрачными. Безбрежное небо над головой – но цвет его менялся каждый миг, а облака закручивались десятками воронок.

И только одно оставалось неизменным – сотканный из тысяч свитков и страниц трон и существо на нем. Гигант, распахнувший лазурные крылья, облаченный в золотистую мантию и небрежно перебирающий пальцами по посоху. Голова, похожая одновременно на голову птицы и ящера, чуть склонена набок, в глазах скользят строки и отдельные слова.

Фиделис напряг волю, ожидая, что его разум сейчас будет вывернут одной лишь аурой Повелителя Перемен. Но нет – он не чувствовал давления.

– Не стоит бояться, – произнес Фаористас; голос его исходил от каждой из колонн одновременно. – Тебе уже ничего не угрожает, как не угрожает священнику в храме.

Инквизитор моргнул. Потом порывисто шагнул вперед, схватившись за меч.

– Я не служу Хаосу!

– Конечно, – протянул Фаористас. Фиделис осознал, что его оружие тут практически бесполезно, нехотя разжал пальцы.

Гнев, однако, не желал отступать, клокотал внутри и обжигал душу.

– Ты… – процедил инквизитор. – Ты, демон…

– Всегда был демоном, – рассмеялись облака в небесах. – Что тебя смущает, Децим Фиделис?

– Ты вынудил меня!

– Вынудил? – удивился Фаористас. – Я никогда не принуждаю. Я дал тебе знание – и ты решил им воспользоваться. Ты мог ничего не делать. Ты мог не думать и не расследовать. Наконец, ты мог ни разу не призывать меня. Но ты сделал свой выбор.

Плиты и колонны вздрогнули от беззвучного смешка.

– Не скрою, я ожидал, что ты так поступишь. Но выбор оставался за тобой. Всегда за тобой.

– Выбор? – скрипнул зубами Фиделис. – Ты меня обманул!

Демон небрежно взмахнул крылом.

– Вас, людей, не надо обманывать. Вами не обязательно манипулировать. Достаточно одного предложения – а дальше вы все сделаете сами, – Фаористас снова рассмеялся, и небеса закрутились вихрями. – Это мне в вас и нравится.

Фиделис молчал, перебирая в памяти все, что случилось. Вспоминая каждый свой выбор, и осознание жгло его изнутри.

Все, что он делал, он делал ради человечества. И теперь человечество же заклеймило его отступником, вынудило искать помощи в варпе.

Неужели так всегда бывает? Неужели добровольная жертва своей чистотой неизменно приводит к Хаосу?

Повелитель Перемен молчал, взирая со своего трона на стоящего перед ним человека. Фиделис скрипнул зубами и вскинул голову.

– Ты думаешь, что я стану служить тебе? – яростно выдохнул инквизитор.

И, глядя в глаза, полные слов и надписей, он предугадал ответ еще до того, как слова прозвучали.

– Нет, – произнес Фаористас. – Я знаю.

Каждый раз, вступая в бой с иными народами, Фаренд произносит «Пламя» на языке врага, прежде чем нажать на спуск. Он знает, что его не услышат – маска заглушает звук, а попавшие под сгусток пламени из его оружия не поймут уже ничего и никогда. Да и не успеют – слишком горячо пламя, извергаемое орудием Огненного Дракона. Оно обращает в пар плоть и доспехи, рассыпает пеплом чужую жизнь – раньше, чем солдат успеет осознать, что расстался с миром живых.

Но Фаренд редко жаждет встречи с вражескими бойцами. Схватиться с ними могут и другие; долг Огненных Драконов – проложить своим путь, прожечь беспощадным пламенем укрепления и растопить броню боевых машин. Что ему до солдат? Стоит ли действительно тратить на них жар своего огня, разожженое Фуэганом пламя?

А вот преграды и щиты, которые их создатели мнят несокрушимыми – иное дело.

К стенам и боевым машинам его тянет и иная мысль: когда бьешься с солдатами, то и свои бойцы сражаются вокруг, и жадное пламя Огненного Дракона может коснуться и их. Огню безразлично, чем кормиться: в этом его сила, в этом его ужас. Но когда целью становится крепость или громыхающий механизм – рядом редко оказываются свои воины, только собратья по Аспекту выплескивают драконью ярость вместе с ним.

И третья причина – отблески. Извергаясь из жерла орудия, пламя отбрасывает сотни и тысячи бликов, играющих на металле, окрашивающих его в непостижимые цвета. Они возникают лишь на долю секунды и тут же пропадают, оставаясь лишь в памяти; пока плавится металл или камень – они держатся дольше. На плоти такие цвета не возникают, или же исчезают так быстро, что Фаренд не успевает их разглядеть.