Мара замолчала и перевела дыхание. Мрачные глаза буравили меня с напряжением, ноздри трепетали еще неистовей, как флаги на сильном ветру. Чего она ждала? Сочувственного кивка?

Я послушно кивнул. И она снова заговорила, словно я нажал на кнопку «вкл»:

— Мне нужно было уничтожить его совсем. Растереть в труху не только стройное загорелое похотливое тельце, но и гнилую душонку. Загасить искру. Аннигилировать. Но вот как? Без чужой помощи в этом сложном деле не обойтись. И тогда я придумала остров Гиперборею. Всё, всё здесь, — Мара повела тяжелым подбородком в сторону окна, за которым высились поросшие можжевельником сопки и белел кубик лечебного корпуса, — плод моего мозга. От Майера нет ничего. Мой муж очень глуп и примитивен, но, к счастью, зверски честолюбив. Отличное сочетание в умелых руках. Его пленила идея экспериментировать на живых людях, которым некуда податься, некому пожаловаться. Он понял, что благодаря мне имеет все шансы стать величайшим в истории психологом-исследователем. Он рискнул всем, продал последнее, что у нас было — дом, и вот мы здесь. И он, он тоже здесь. Дожидается своей участи!

Последнюю фразу Мара произнесла с горделивым смехом.

— Испанец? — уточнил я.

— Кто же еще? Хотите, покажу его вам? Впрочем, нет, еще рано. Потом, попозже, и при условии, что будете правильно себя вести.

— Вы его прячете?

— Что-то вроде того. Деться ему некуда — с острова Гиперборея не уезжают. Теперь вы понимаете, зачем мне нужна исследовательская группа и креативные мозги? Задача слишком сложна: загасить бессмертную искру, пусть и тусклую, раздавить, как червя, смрадную душонку. Он не должен больше перерождаться, крутиться в колесе сансары. Это сложно осуществить, но я справлюсь, я своего добьюсь!

Мара поднялась, удовлетворенно усмехаясь. Она забыла про свою чашку, и та осталась нетронутой. Прежде чем выйти, бросила:

— Допивайте свой остывший чай и не подавитесь, мой любезный ночной горшок! Я наполнила вас по горлышко, и теперь мне легко и хорошо. Я полетела!

Она расхохоталась, совсем по-девичьи, звонко и глуповато, и хохот долго еще был слышен снаружи.

Меня не задела ее намеренно оскорбительная фраза о ночном горшке. Было не до обид: Пчеломатка разбередила рану, затронула столь болезненную и столь значимую для меня тему — о любви.

В пору увлечения мифологией, которую мне нравилось видеть неким зашифрованным знанием о законах мироздания, не раз размышлял о греческой богине любви Афродите. Будучи дочерью Урана, рожденной весьма своеобразно: из океанской пены, в которую добавилась кровь и сперма детородного органа, отсеченного у отца безжалостным сыном-Хроносом, она старше всех прочих олимпийцев и, следовательно, представляет собой более первичную и мощную силу. По отношению к главе богов Зевсу она является тетей. А для Хроноса-времени — сестра.

Греки молодцы, они уловили суть. Больше того, создали развернутое учение о видах любви, коих, согласно Аристотелю, целых шесть. От самой высокой и жертвенной — агапе, до рассудочной прагмы, напоминающей брак по расчету. Мара, несомненно, пылает любовью-манией, которая в родстве с одержанием или тяжким психозом. Жгучий коктейль из страсти, ревности, ненависти, желании поглотить поддавшегося и уничтожить отвергнувшего. Поистине, именно к этому виду любви подходит образ спермы, смешавшейся с кровью в безбрежной океанской воде.

Любовь — исконная космическая сила, потому без нее нельзя. Можно обойтись без денег, крыши над головой, без разума, без здоровья. Но не без любви.

В одном из романов Айрис Мердок, что запал в душу в юности, была фраза: «Без любви человек умирает, как затравленная крыса». Она звучала по поводу самоубийства сестры главного героя, ничтожной и никчемной старухи. Когда прочел ее, еще не знал, что запомнится на всю жизнь. Что окажется лейтмотивом моей жизни, ее девизом.

Клеймом.

Несмотря на поздний час, едва за Марой закрылась дверь и утихла разбуженная ею душевная буря, я бросился разыскивать Юдит. Уже не церемонясь, постучал к ней в избушку (она жила одна, как и я: соседку с неделю назад благополучно переправили на другую сторону подземной реки). Волнуясь, объяснил, что пришел с очень важной вестью. И был, с большой неохотой, то ли реальной, то ли нарочитой, впущен внутрь.

У Юдит оказалось очень холодно. Она была в толстом свитере ручной вязки и шерстяных носках. Открыв дверь, вернулась на диван, где сидела, укутав одеялом ноги.

— Бог мой, Юдит! У вас проблемы с отоплением?

— Видимо, да.

— Так отчего вы не скажете Лаггу? Он тут же пришлет сантехника. Днем тепло, но ночи еще холодные. Невозможно жить в таком морозильнике: вы подхватите воспаление легких.

— Было бы замечательно. Но о чем вы пришли поговорить? Тема отопления не особо мне интересна, уж извините.

В комнате не было ни стула, ни кресла, и я присел на диван, осторожно, стараясь не задеть ее ноги. Юдит выглядела изможденной и апатичной. Под глазами тени, зрачки безжизненны.

— Юдит, что с вами? Вас так расстроило путешествие в прошлую жизнь?

Она дернула ртом.

— Все то же, Норди. Ничего нового или обнадеживающего это путешествие мне не открыло.

Меня подхватила щемящая волна нежности и жалости.

— Маленькая моя… — голос дрогнул.

Юдит тут же злобно сощурилась и отодвинулась к самому краю дивана, хоть я ее не касался.

— Не маленькая и не ваша! Мне двадцать девять — вполне зрелый возраст, чтобы принимать самостоятельные решения. Вы пришли опять меня отговаривать от окончательного конца? Мне ненавистно это мироздание, и я скажу ему: «Прощай! Будь ты проклято».

— Вы заброшены в чулан мироздания. В темный, холодный, вонючий и тесный чулан. Как же можно, обитая в чулане, судить о мироздании в целом?

— Можно. Одно ваше словечко «заброшена» говорит о многом. Меня забросили — как шелудивую собачонку, как ненужную ветошь. Будь проклято мироздание, в котором есть господа и рабы, палачи и жертвы. В котором сын стреляет в отца, а отец душит дочь. И вы, с вашими уговорами, будьте прокляты!

Она показала мне средний палец (длинный и дрожащий, как струна) и вжалась в угол дивана. Серые глаза блестели яростно и враждебно.

— Уходите!

Лопух. Кажется, я умудрился окончательно испортить с ней отношения. С единственным человеком здесь, которого подпустил к сердцу. Второй промелькнувшей мыслью было: хотел бы я такую дочку? Пожалуй, нет. Злюка. Это хуже, чем бесчувственная шлюшка. Или лучше?

— Меня не задевают ваши оскорбления. — Я не тронулся с места. — И вы ошиблись, я пришел вовсе не с уговорами. Это действительно важно. Знаете, зачем Мара ищет способ уничтожить душу? Думаете, чтобы удовлетворить запросы эксцентричных пациентов вроде вас?

Юдит холодно, но уже без ярости, покосилась на меня и ничего не ответила.

— Кстати, для справки: Майер ввел вас в заблуждение. Ни единый человек, кроме вас, не пожелал прибегнуть к столь радикальной мере отмщения Творцу. Слова о четырех-пяти единомышленниках — наглая ложь. Вы одна, Юдит, оказались столь безрассудной максималисткой.

Она усмехнулась краешком губы.

— Даже если вы не врете сейчас, что из того?

— Я не вру: для лжи у меня нет мотива. А то, что из-за желания одного пациента Майер и его женушка не стали бы так стараться: закупать сложнейшее оборудование, сутками не вылезать из сети в поисках новейших открытий в физике, устраивать мозговые штурмы, проводить жестокие эксперименты.

— И?

В глазах было недоверие с ноткой презрения.

— Цель у них другая. Вовсе не ублажить малышку Юдит. Жаль вас расстраивать, но…

Я сокрушенно вздохнул. Наглое лицемерие: немного сбить спесь с самонадеянной злючки было приятно.

— И какая же это цель? — поинтересовалась она. — Не тяните кота за хвост: он может вспылить и расцарапать вам физиономию.