Дети прыгают перед ее глазами и в глазах, как мячи.

И только один не доставляет ей хлопот.

Это мальчик, сидящий в коляске с большими колесами с обеих сторон. Он жадным взглядом наблюдает за играми разбойников. Все его тело, подвижное, но некоординированное, тянется туда. Движения, не управляемые мозгом, кажутся беспорядочными и беспомощными.

Этот мальчик болен. И женщина с тревогой наблюдает за ним. В ее взгляде – такая же плохо скрываемая зависть к его здоровым ровесникам.

Перед лужайкой – тропинка, ведущая к пляжу, за ней – большой дом. С каждой стороны которого – по две двери. Это отдельные входы в дом. Очевидно, дом был перестроен с целью сделать несколько отдельных помещений.

Двери разные – металлические, дубовые, с вставками матового стекла. Около каждого входа лежит что-то свое, что тоже свидетельствует о разношерстности жильцов, – игрушки, ведра, колеса от машин, орудия труда.

Половина двора завешана веревками, на которых сушится белье – тоже разноцветное, как на ярмарке.

Из двери, которая единственная среди всех не выглядит прилаженной, а скорее всего, является центральным входом, выходит женщина, бросает взгляд на лужайку.

– Мама, – говорит она. – Ну что ты так волнуешься, у них есть родители!

Молодая женщина подходит к коляске. Мальчик радостно поворачивает голову, а вместе с ней выворачивается все его тело, взлетают вверх тоненькие руки и ноги. Женщина успокаивает ребенка, поправляет конечности, мнет в руке его скрюченные пальчики. Она наклоняется и подает пожилой женщине клубок, скатившийся с ее колен.

– Что-то случилось? – внимательно заглядывает ей в глаза старушка.

– Да, – говорит молодая женщина и вынимает из кармана смятый лист, похожий на справку. – Вот прислали из колонии…

Пожилая женщина достает очки, долго заправляет дужки за уши, читает справку, шевеля губами.

– Ну вот, – говорит она, снимая очки. – Теперь нам нечего волноваться, что пустили сюда квартирантов. Теперь никто у вас не отнимет вашу собственность.

– Нашу. Нашу собственность, – поправляет ее дочь.

– Здесь написано, что по факту смерти… будет проведено расследование.

– Не смеши.

– А что смешного я сказала? Наверное, его убили какие-то преступники. Он же, знаешь, какой… своенравный… Был.

– Какие преступники, мама? У него была отдельная камера с телевизором. Свои все и подстроили. Свои или чужие. Но не преступники. И – не случайно. Слишком много знал. Я уверена.

– Ну, царство небесное… – вздыхает старушка и обводит взглядом дом, лужайку, сад. – Без него не видать нам всего этого. Хорошо, что все так уладилось.

Они молча смотрят на мальчика.

У них впереди много времени, чтобы поставить его на ноги. Они верят, что это возможно, были бы деньги. А деньги у них теперь есть…

Проценты с бизнеса, квартплата, недвижимость, ценные бумаги.

– Хорошо, что вы успели пожениться, – вздыхает Вера Ивановна. – Хорошо, что он признал наследника. Если бы не сел, ничего бы не произошло.

– Да, – подтверждает Елена и добавляет язвительно: – Мечты сбываются.

Она берет коляску за ручки и катит к дому: пришел массажист.

Вера Ивановна смотрит им вслед. Мечты сбываются, мысленно повторяет она последние слова дочери.

Мечты сбываются…

Его звали Валерий Геннадьевич. Теперь он для нее просто Валера, или Валера-холера. Или «чума», как говорит ее мать.

Из-за этой чумы она уже в третий раз беременна! А куда рожать еще одного нахлебника в двухкомнатную клетушку? Разве что себе на голову, говорит мать! Видимо, так и будет.

Она не оправдала ее надежд и теперь должна терпеть.

Иногда она думает, как это случилось, почему? И не может найти ответа. Ответ у нее один – его зовут «Валера-холера», ее первая любовь и ее невероятное удивление, из-за которого глаза у нее всегда немного выпучены, как у резиновой куклы. Так же как и тогда, когда она впервые увидела его в лицейской конюшне.

С одной стороны, она, Леонора, не любит вспоминать тот день. С другой – это был единственный день, в который она одновременно чувствовала себя несчастно-счастливой. Больше таких ярких дней у нее не было. И вряд ли будет.

Сначала она была несчастна. Несколько часов просидела в полутемной комнате карцера, размазывая по лицу слезы и глотая воду из полуразбитого стакана, который принесла этой сумасшедшей Пат.

Пока ее освободили госпожа Директриса и три госпожи учительницы, прошло много-много времени. Кажется, целая вечность…

Они вошли, жмуря глаза, и не сразу узнали ее.

– Лил? Это ты, Лил? – воскликнула госпожа Директриса, хватаясь за сердце. – А где Пат?

Госпожи учительницы закудахтали, как потревоженные среди ночи курицы.

Ее вытащили, тщательно допросили и махнули рукой, занятые поисками коварной беглянки.

А она пошла блуждать по аллеям и по саду, плача и не разбирая пути.

В голове сначала немного помутилось.

А потом, как сквозь туман, она увидела пеструю зелень сада, а за ним – конюшни, где проходили уроки зоологии и природоведения.

От них пахло чем-то очень неприличным для ее тонкого нюха.

Ох, вернуться бы назад…

Но она вошла в открытые двери конюшни и увидела блестящие крупы шести лошадей, на которых их учили верховой езде. И подумала, что совсем скоро у нее будет их намного больше, все – белые или серые, в яблоках. И все будут принадлежать только ей одной. Ей одной.

А еще у нее будет целый отдельный гардероб с разной одеждой для езды верхом – красного, белого с черным, синего и пурпурного цвета. Из бархата и шелка. Брюки – бархатные, рубашки – шелковые, с широкими рукавами и узкими длинными манжетами. И высокие сапоги из лайковой кожи.

Она страшно испугалась, когда из одной ограды вышла большая тень. Тень держала в руке грабли с насаженным на зубцы навозом вперемешку с влажным сеном. Это от нее и этих граблей шел тот запах, на который она пошла как завороженная.

Тень застыла перед ней, так же как и она застыла перед тенью.

– Ты что здесь делаешь, муха? – проговорила тень мужским голосом.

Она должна была удирать, бежать, мчаться, сверкая пятками наперегонки с собственными ногами!

Но она этого не сделала!

Полоска света упала на лицо тени – и она перестала быть тенью.

Это и был Валерий Геннадьевич, конюх, который работал здесь с шести до восьми, убирая мусор и навоз. О, какая молния пронзила ее мозг!

…Потом она начала ходить сюда часто. Каждый день.

Сначала он прогонял ее, как навязчивую муху. И так и называл ее «мухой» из-за ее смоляных волос и больших глаз, которые сразу же вылезли на лоб и стали немного выпученными от удивления. Потом – привык. И она могла сидеть в конюшне целое лето, наблюдая, как он чистит навоз, наваливая его в повозку красивыми, сильными движениями длинных рук с большими, как сковородки, ладонями.

Потом этими же ладонями он ощупывал ее всю – с головы до ног и крутил в руках, как куклу, посмеиваясь над ее кружевным бельем, запахом кожи, которая, по его словам, отдавала пирожным, над густыми волосами, казавшимися ему совсем конскими.

– У тебя есть имение? – спрашивала она.

И он кивал:

– Есть, есть! Большое имение!

– И машина?

– Конечно! Много-много машин! – говорил он.

– А яхта? Сколько яхт?

– Тысячи, миллионы белых яхт! – с хохотом говорил он.

Значит, все было так, как она хотела…

– Ты принц?

– Конечно, принцее не бывает…

– Ты нарочно работаешь здесь, чтобы быть ближе ко мне?

– Ага…

– Как романтично! Когда мы поедем в наше имение?

– Когда рак свистнет…

– Так говорят в твоей стране?

– Ага…

И она уже не ждала Первого бала.

Собственно, его и не было. Потому что в конце лета в лицей вломился отряд людей в камуфляже и толпа журналистов с камерами. И пронеслись ужасные слухи, что Тур все-таки действительно погибла от рук своего мужа – красавца Алекса. А вскоре слухи распространились и превратились в факты: пятьдесят выпускниц из ста пятидесяти ежегодно гибнут от рук своих владельцев. И ежегодно эти владельцы возобновляют свое членство в клубе ЛПЖ, выбирая себе новую жертву. ЛПЖ срочно закрыли «на карантин», начались проверки, статьи в газетах, расследование на телевидении и просто расследование, в результате которого весь педагогический состав лицея был распущен, а имущество конфисковано. Даже ящики с духами, обувью и новым, еще с ярлычками бельем.