Солнце окончательно село. Брак убедился, что ничего не забыл, повесил фонарь на крюк у двери и похромал в сторону костра.

Семейный костер встретил запахами и гомоном. В каменном очаге весело полыхали черные, матово блестящие ветки кустарника. Над костром попыхивал паром здоровенный закопченный котел, а на широкой железной решетке длинными полосками жарилось мясо, щедро присыпанное солью и жгучей мякотью степной колючки.

Мясом семья затарилась три дня назад, наткнувшись во время перегона на стадо люторогов. Котобои шуганули самцов жахателями, отделили от стада молодую самку с тремя детенышами и забили копьями. Могли бы, как обычно, перебить все стадо, но по-настоящему матерых зверей не было, а Семья спешила. С молодняка много не соберешь, да и лютороги, при всей своей флегматичной невозмутимости, в ярости могут наделать дел. На жаре мясо портится быстро, достаточно большой морозилки в “Мамаше” не было, поэтому уже третью стоянку все набивали животы жестким, темным мясом.

Брак встал в очередь из таких же припозднившихся бедолаг. На стоянках машинами занимались рабы или молодежь, старшие предпочитали проводить время с куда большей пользой. Вот и сейчас, спереди стояли двое хорошо знакомых ровесников: Чартух, высокий и нескладный сын Часовщика, и таинственно поблескивающий шишковатой башкой Ивен – такой-же приблудыш, как и Брак, только смуглый и помладше. Сзади же пристроились выскользнувшие из темноты близнецы Сельмы и Барташа, Правый и Левая. На вопросы о столь странных именах, близнецы в один голос утверждали, будто названы в честь ночных светил, необычайно ярких при их рождении. Им никто не верил, так как Барташ славился тугодумием и вполне мог просто по глупости запороть обряд Наречения.

– Приветствуем тебя, Быстроногий! – Левая задорно улыбнулась щербатым ртом.

– Сколько раз ты успел обежать Плешь за сегодня? – добавил Правый.

– Три раза по кругу, и еще искупался в Подмышке. Видите, какой мокрый? – Брак демонстративно поднял руки вверх.

– Ты не мокрый, ты потный и вонючий. Да и врешь ты все, мы бы заметили.

– Мы везде уже были!

– Нас Длинный на скиммере к носу возил. Дли-и-инный. Мы очень просили.

– Вежливо настояли. И у гигатраков были. Видел, как “Ворчале” бадангу раскурочили?

– В хла-а-ам. Начисто левую снесли. Прямо как тебя тогда, парусом. И имена одинаковые.

– Иди к шаргу, брат. А то расскажу Браку, как ты сегодня с носа ссал и чуть не гребнулся.

– Не гребнулся же. Я медуз увидел, их там целая стая парила, вот и не удержался…

– Против ветра ссал!

Брак, с улыбкой слушавший болтовню близнецов, навострил уши. Свою порцию дымящейся каши он уже получил, вместе с длинной полоской пересоленного мяса. Ждать изысков от стряпни Отбивки не стоило, ее девизом всегда было: “Сыпь больше, вари подольше”. Получалось съедобное месиво, в котором находили свою бесславную кончину паразиты и вездесущая плесень. По слухам, однажды она сварила даже гразга, хотя разницы никто не заметил. Отравиться стряпней Отбивки было невозможно, а любые претензии ко вкусу разбивались об монолитные скалы рук, неприступные холмы грудей, величественный утес каменного подбородка, и об взгляд Гарпунщика, мужа Отбивки, и иногда старшего загонщика.

Заискивающе улыбнувшись хмурой поварихе, Брак задержался у костра ожидая, пока близнецы получат свои порции. Разглядывал их, привычно удивляясь сходству. Шумные двенадцатилетние балбесы, Правый и Левая были похожи, как пара кри. Худые, подвижные, с выгоревшими русыми волосами и в одинаковой одежде. Разве что Левая за последний год выросла куда больше, возвышаясь над Правым на полголовы. А так – одно лицо. Худое, чумазое и щербатое.

– Что там насчет медуз? – поинтересовался Брак, едва близнецы отошли от костра.

– Стая! Здоровенная!

– Насколько здоровенная?

– Как задница ”Мамаши”. Пузырей пятьдесят, может больше. Я мельком увидел, их катраны из воды выгнали.

– Ври больше, – Левая цыкнула на брата, на ходу вцепившегося зубами в мясо. – Медуз штук тридцать. Из них десяток здоровых пузырей, средних побольше. Молодняк не видела, они подняться не успели. На нас Длинный наорал и заставил к скиммеру вернуться. Точнее вон, на него наорал.

Она указала обкусанным ногтем на брата. Тот, не прекращая жевать, показал средний палец.

- Далеко? – уточнил Брак.

- У Северной подмыхи. Они только из бухты вышли. Эйра за ночь накопили, вот и кормятся. – Левая полоской мяса подцепила из каши жухлый темный комочек и сверлила его подозрительным взглядом. – Даже медузы жрут лучше нас.

Комочек метким броском отправился в миску к Правому. Тот возмущенно запыхтел, попытался достать захватчика, не преуспел, обжегся и принялся неистово дуть на пальцы. Злобно смотрел он при этом не на сестру, а почему-то на Брака.

Брак в задумчивости пошагал в сторону трех общих столов, неровным кольцом расположившихся вокруг костра. За ближайшим, самым маленьким, но при этом богато заставленным, сидели старшие. Бородатый Гарпунщик, огромный, громогласный, игнорировал вечернюю прохладу, оставаясь в короткой кожаной безрукавке и демонстрируя всему миру иссеченные шрамами руки. Часовщик, тоже высокий, но болезненно худой, горбоносый, с оттопыренными ушами, едва прикрываемыми редкими седыми волосами. Маленький, взъерошенный и вечно злобный Чегодун, который, едва завидев Брака, махнул рукой и басовито крикнул:

- Бракованный, хромай сюда.

Парню не хотел общаться с Чегодуном, но убедительного повода отказаться не было. Свернув с намеченного пути к длинному столу, предназначенному для еще не прошедших Поиск и рабов, Брак направился к старшим. Синхронно жующие кашу близнецы заинтересованно посмотрели вслед, но подходить не стали. Стол старших славился для них дурной славой, близнецы славились там славой еще более дурной. Поэтому рассудив, что так много дурной славы в одном месте не к добру, Левая и Правый двинулись дальше.

– Отца видел? – спросил Чегодун.

– Не видел. Он сразу свалил, а я трак ковырял.

– Передай ему, что до конца Схода долг должен вернуть. Мое терпение на исходе.

– Сам бы и сказал… – буркнул Брак себе под нос, но собеседник услышал.

– Я бы сказал. Но видишь ли, Бракованный… – имя Чегодун произнес протяжно, словно смакуя. – Джус от меня почему-то бегает. Старательно, хоть и неумело. А я уважаю старательных. Ну не хочет он меня видеть – кто я такой, чтобы ему мешать. У всех нас есть свои маленькие слабости. Но есть одна крохотная закавыка, которая не дает мне покоя. Твой отец…

– Приемный, – снова не удержался Брак. – Он мне приемный.

Чегодун на секунду замешкался и тепло улыбнулся:

– Конечно, конечно. Твой приемный отец, – старший сборщик посерьезнел и продолжил, – Так вот, твой приемный отец, Бракованный, должен мне. И должен много. Видишь ли, какое дело. Я, как порядочный член Семьи, неустанно пекусь о ее благополучии. И сейчас у меня в голове как будто звенит крохотный колокольчик. Назойливый такой. Динь-дон. Динь-дон. Чегодун, говорит мне колокольчик, тебя не уважают. Динь-дон. Тебе не хотят отдавать то, что тебе положено. Динь-дон, Чегодун, Динь-дон. Кто-то ставит себя выше интересов Семьи. Динь-дон. Кто-то считает, что правила ему не указ. А если кто-то ставит себя выше правил, с чего бы тебе самому их соблюдать? Динь-дон. Тебя хотят поиметь, Чегодун.

– Я понятия не имел, что он тебе должен, – Брак внезапно почувствовал холодок между лопаток. Шаргов пьяница Джус умудрился зацепить того, кого цеплять нельзя ни в коем случае. Никому.

– Динь-динь, звенит колокольчик. Все громче, все настойчивее. И чем громче он звенит, тем сильнее у меня болит голова. Вот прямо нарастает, и нарастает. Понимаешь, Бракованный, мне приходится сдерживаться изо всех сил, чтобы не проломить ее. Выпустить звон на свободу.

– Чегодун, я обя… – Брак попытался вставить слово, но старший сборщик ловко пнул его под колено правой ноги. Та подломилась и парень завалился на бок, едва не разбив лицо о камень. Звякнула закатившаяся под стол миска с кашей, оставляя на камнях неаппетитный след.