– Я замечаю все увеличивающуюся твою тоску. Но позволь предложить тебе средство.

Вот так я всегда начинаю разговор издалека, если не от Рода, то уж от Кия. Просто поразительно наблюдать себя со стороны.

– Что ты имеешь в виду?

– Тебе надо познакомиться с девушкой, – и сразу оговорился. – Нет, ты не подумай, что я перефразирую Гессе, но…

– А что, ты уж и кандидатуру подобрал?

Уж перед самим-то собой я не стесняюсь в выражениях; и он тоже.

– Да, а что?

– Боюсь, из этого ничего не получится. Я, как я понял – лицо квазигосударственное. А стало быть, моя личная жизнь неизбежно оказывается под государственным контролем. Я ведь по сей день пишу аккуратные еженедельные отчеты в известное ведомство. Да и потом, зачем портить кому-либо жизнь, я ведь еще надеюсь выбраться отсюда…

– Куда? – с самой крепкой иронией спросил он. – Если оставить в стороне родственные связи, что ты потерял?! Жалкую стипендию в тринадцать советских рублей? Синтетическое питье из «развитых» стран, сбываемое в развивающиеся? Лицезрение сатириков, на которых клейма ставить негде, и которых хлебом не корми, дай посрать людям в душу? Из твоего повествования о ваших злоключениях я единственного никак не пойму: ради чего все это? во имя чего? Кому вы хотите всем этим доставить удовольствие? Создается впечатление, что у вас вся страна живет по христианской заповеди о пощечинах. Но ведь так же не бывает?! И это лишний раз меня убеждает, что наша страна может жить или при тоталитаризме, или вообще жить не может.

Не успел я ответить на это, что когда герой одного фантастического рассказа на машине времени попал в свою мечту, в ту же минуту он понял, что покинул единственное пригодное для него место обитания, как надрывно зазвонил телефон. Это был Владик Борин – наш общий с Вальдемаром друг. Он звонил по международной линии из Марбурга, где уже год учился в университете по советско-германскому студенческому обмену (Вальдемар рассказывал, что председатель германской комиссии пришел в восторг от его расового типа: Владик был земляком Ломоносова). Пока Вальдемар на русско-немецкой смеси переговаривался с Владиком, раздался звонок в дверь – пришла Виола. Она уже научилась распознавать нас по выражению лица: у Вальдемара оно было куда жизнерадостнее и самоувереннее.

Вечером по телевизору немецкий киножурнал о праздновании 1-го Мая: титры предупреждали: «Евреям и их родственникам смотреть не рекомедуется». Горны, сияющие небеса, улыбки людей; престарелый Курт Вальдхайм, которому члены гитлерюгенда в белых рубашках и коричневых шортах дарят цветы; празднично иллюминированный Большой Зал Рейха, салюты в виде распускающихся роз и маков; немецкая рабочая семья – отец, мать и трое ребятишек – собрались вечером у огромного телевизора; студенты-ботаники Гамбургского университета сажают тонкие липы; в венском Пратере открываются фонтаны; сверхплановые фольксвагены сходят с конвейера на заводе в Кракау; молодожены получают в подарок от бургомистра экземпляр «Майн Кампф»; в далеком гарнизоне вермахта на Мадагаскаре поднимается по флагштоку государственный флаг; космонавты на орбитальной станции «Дойч Вельт» слушают токкаты. Потом сажусь за написание истории СССР и демократической России. Уже приближаюсь к концу, сегодня должна быть написана глава о чеченской войне.

В ночь с восьмого на девятое мая мне приснился кошмарный сон. Вообще-то я с детства научился регулировать свои сновидения, но в тот раз суровый Утгард бесцеремонно вторгся в мой уютный и обустроенный Мидгард.

Снится мне, что я – не я, а немецкий еврей престарелой наружности. И будто живу я в самый разгар тридцатых годов. Будто бы у моих родителей – зажиточных торговцев – хорошая усадьба в шагаловском стиле. И будто бы я – Вениамин бен Даниэл Шофец – выхожу в свой сад и слышу разговор двоих слуг (тоже евреев). Они спорят, могут ли только евреи вкушать мацу, и приходят к выводу, что только евреи. Потом ко мне приходят две мои знакомые еврейки лет пятнадцати (одна из них должна вскоре стать моей женой) и играют со мной в теннис. Потом мы идём в город погулять и встречаем по дороге факельное шествие национал-социалистов. Стоящий рядом с нами русский купец, бежавший из Советской России, сокрушается (на русском): «Господи, и здесь социализм!» Потом к нам подходит высоченный штюрмер, очень похожий на Нильса из истории про диких гусей – занимательной географии Швеции. Этот Нильс совершенно бесцеремонно снимает с шеи моей невесты драгоценное ожерелье, а я ничего и ответить не могу. В отчаянье я бегу по улице и вижу, как в еврейском ресторане несколько скрипачей на визглявых скрипках очень противно исполняют «Полет валькирий». За такое беспардонное оскорбление величайшего музыканта всех времен и народов штурмовики карают горе-музыкантов, а под горячую руку достается и мне, пробегающему мимо. Я, подобно апулеевскому ослу, тщетно пытаюсь сбросить с себя эту гибельную наружность, хочу объяснить, что я – Вальдемар, сын немца и пасынок немца, но каркающие звуки, вырывающиеся из этой чужой гортани, никого не обманывают.

Пробудившись от столь тяжких сновидений в холодном поту, я счел это весьма дурным предзнаменованием и с удовлетворением потрогал правильной формы нос, а также удостоверился в отсутствии другого, более ужасного признака.

Предчувствия меня не обманули: сразу после завтрака зазвонил телефон, и меня срочно вызвали в райуправление МГБ. Обреченный, я собрался и пошел. Квадратное здание райуправления на Трамвайном проспекте было выдержано в канонах оруэлловского романа. А на тротуаре рядом кто-то написал розовым мелком: «Вова любит Машу!!!» Я вошел в здание минилюба, предъявив розовый пропуск.

Полковник, когда я вошел в его кабинет, перебирал бумаги в столе и кивнул мне на кресло напротив. Потом он долгую минуту изучал выражение моего лица и, наконец, спросил:

– Вальдемар, на кого вы работаете?

– В каком смысле, на кого работаю? – не понял я.

– Какого черта вы здесь?! – полковник едва сдерживался.

– Вопрос нелеп. С тем же успехом вы могли бы спросить Робинзона, какого черта он торчит на острове…

– Хватит валять дурака! Вы слишком дорого нам обходитесь, Вальдемар! Ваша писанина – бред сивой кобылы! Того, что вы пишете, не может быть! Вы столь самоуверенно лжете, что даже не стараетесь избавиться от логических противоречий в вашей версии российской истории. Мы проверяли на ЭВМ.

– А как же экземпляр «Истории СССР для поступающих в ВУЗы»? Его ведь писал не я…

– А как вы докажете, что эти вещи – подлинники, а не подделки ваших немецких хозяев?..

– У меня нет хозяев…

– Опять лжете! 1 марта сего года вы приехали из Германии.

– Но вот тут уж вы необъективны. Если бы я действительно был немецким агентом, зачем же мне было 20 февраля того же года появляться из ниоткуда в Ленинграде, зачем мне было являться к своему двойнику, и зачем мне было быть идентичным моему двойнику? Как вы это объясняете? Хозяевами?

Полковник помолчал, потом спросил:

– А какой черт понес вас в Германию?

– Мой двойник, чьими документами я воспользовался. Или, по-вашему, документы тоже подделка?

– Отвлекающий маневр. Вы направили следствие по ложному пути, да еще сочинили такое, что кровь холодеет.

– Но что же сказали ваши биологи по поводу нашего двойничества?

– Оставьте это. Это не ваш козырь. Нам известно об уровне немецкой генетики.

– Так вы меня, что, за биоробота считаете?! – мной овладели одновременно смех и ужас. Логика полковника была неопровержима. – Но в действительности вы ошибаетесь, глубоко ошибаетесь! Я презираю детективный и шпионский жанр! Я ненавижу политику! Я возненавидел ее там, у себя!