— Мы разговариваем с экспертом по развалинам, — говорил утренний диктор. — Скажите, какие основные ошибки присущи людям, оставшимся под руинами?

Я стер сон с лица и потрогал щеку, на которой осталась вмятина от рубца на кожаной обивке дивана. Как шрам.

Я преподаю английский язык. Долгие годы я хотел стать университетским профессором, даже выполнил почти все, что для этого необходимо, но в последний момент решил, что не смогу преподавать в университете. В моем представлении преподаватель университета должен быть сродни проповеднику, способному встать посреди толпы верующих и громовым голосом уверенно поведать истину. Когда бы я ни пытался вообразить себя на месте проповедника, мои слушатели постепенно отходили все дальше и дальше, пока я не оставался один посреди пустой площади, и мой слабый голос не мог достичь ушей верующих; мои слова не могли убедить даже меня самого. По этой причине я оставил магистратуру и стал учителем английского языка в различных группах: подготовки для тестирования при поступлении в университет, изучения основ языка для самых маленьких, редактирования текстов и в группе изучения американского разговорного языка для способных иностранных студентов, которая была моей любимой. Мои ученики прожили в этой стране не один год, иногда даже всю свою жизнь, но до сих пор не могли ощутить себя полноправными гражданами. На занятиях мы разыгрывали различные жизненные сценки, в которых эти молодые люди могли почувствовать себя — хотя бы на время занятий — частью нации. Суммарная плата за преподавание во всех группах была все же ниже ставки университетского профессора, но у Джейн была хорошая работа на кладбище, и это нас устраивало.

В первый день после начала войны мне предстояли занятия в группе разговорного американского языка. По первоначальному плану группе предлагалось разыграть сцену между ковбоями и индейцами, что позволяло обратиться к корням американской истории. Моим ученикам это не понравилось. Они хотели играть в войну, и к моему приходу уже разделились на два отряда. Миссис Стародубцева, оптик, встала во главе наступающего отряда, в состав которого кроме нее входили миссис Дайал и Лиза Михаэльс, хорошенькая девушка, работавшая в судебном архиве. Их противниками были миссис Сингх, мисс Барабанович и Георг Поулиадис, специалист по ландшафтам, который, как я подозревал, посещал занятия из-за своей неразделенной страсти к миссис Стародубцевой.

— Мы разобьем вас в пух и прах, — заявила миссис Стародубцева.

Должен признать, она была красавицей, в своем роде конечно.

— Ни за что, — усмехнулся Георг Поулиадис.

— Вот увидите, мы сделали это, — сказала миссис Дайал.

— Увидите, что сделаем, — поправил я.

Атакующему отряду я приказал подождать в холле. Тем, кто должен был защищаться, предложил занять оборонительные позиции позади парт. Мы пользовались помещением младшего класса средней школы, где стояли небольшие парты, привинченные к полу. Они вполне могли сойти за окопы или небольшие постройки, которыми, по моему мнению, могли воспользоваться наши враги.

— Хорошо, дамы, — объявил я. — Атакуйте!

Дверь класса распахнулась настежь, но в первый момент мы никого не увидели. Зато раздался голос миссис Стародубцевой:

— Начинался обстрел!

— Начался, — поправил я.

— Бум! — крикнула Лиза Михаэльс. — Бах!

Вошла миссис Стародубцева.

— Я — бронированная колонна, — проинформировала она защитников. — Вы можете стрелять, но это бесполезным будет.

— Будет бесполезно.

— Пах! — крикнул Георг Поулиадис.

— Георг, вы уже мертвы. Вы были убиты во время обстрела.

— Разве я, по-вашему, выгляжу мертвым?

— Не важно, как вы выглядите. Это представлено.

— Это представление, — сказал я. — Или моделирование.

Вошла миссис Дайал.

— Морская пехота! — объявила она.

— Моторизованная пехота, — выкрикнула Лиза Михаэльс из-за ее спины.

— Снайпер, — объявила мисс Барабанович. — Пехота уничтожено!

— Уничтожена.

— Но не вся, — возразила Лиза. — Одному снайперу со мной не справиться.

— Георг, ляг на пол.

— Да здравствует революция!

— Нет, в самом деле, — сказала миссис Сингх, — я сдаюсь, это слишком глупо.

Но игра продолжалась. По мере того как мои ученики обстреливали и бомбили друг друга, возникла необходимость отметить тех, кто был убит.

— Почему бы вам не снимать обувь с убитых, — предложил я. — А те, кто успел погибнуть во второй раз, могут снять носки.

Участники игры согласились, и вскоре защитники «крепости» остались босыми, обуви лишились также и весьма хорошенькие беленькие ножки Лизы Михаэльс. Только миссис Стародубцева, настаивая на своей неуязвимости, осталась обутой. Миссис Дайал размахивала черной теннисной туфлей и кричала: «Оденьте ее! Оденьте ее!», несмотря на мои неоднократные замечания по поводу глагола.

Георг Поулиадис подкрался к миссис Стародубцевой.

— Я ваш пленник, — объявил он.

Миссис Сингх сидела в дальнем углу класса, скрестив руки на груди.

— Только не говорите, что я должна еще и ползать, — говорила она.

— Все ползают, — возразил Георг. — Для того и война. Когда я был во Вьетнаме, мы все время двигались ползком.

Он почти положил голову на колени миссис Стародубцевой.

— Пол очень холодный, — пожаловалась Лиза Михаэльс. — Как долго еще будет продолжаться эта война?

К шести часам сражающиеся пришли к выводу, что пора заключить перемирие: каждый получает свою обувь, и атакующие должны купить пиццу на всех к следующему четвергу, когда занятия продолжатся.

— Это ваш долг как победящей стороны, — сказала мисс Барабанович.

— Победившей, Надя, — поправила ее миссис Стародубцева.

— Не указывай, как я должна говорить, — рассердилась мисс Барабанович.

Я поспешил выпроводить всех из класса, опасаясь нового витка сражений. Когда класс опустел, я сел на свое место, за учительский стол, и задумался. Не оказал ли я плохую услугу, позволив своим ученикам играть в эту игру? Но нет, если это помогает им чувствовать себя американцами, значит, все в порядке. Кроме того, разве новые роли не помогли им немного расслабиться? Я вспомнил теннисную туфлю в руках миссис Дайал, вспомнил Лизу Михаэльс на полу, ее босые ножки и коралловые ноготки на изящных пальчиках.

Я пошел домой и попытался немного вздремнуть. Со двора доносился какой-то металлический стук — динк, динк, — и я вышел, чтобы выяснить, в чем дело. Мой сосед Грубер что-то копал на заднем дворе.

— Эй, Грубер, что ты делаешь?

— Просто копаю.

Его дворик был разделен на участки при помощи колышков и веревок.

— Похоже, ты задумал что-то грандиозное.

— Это только начало, — ответил Грубер. — Вернее, даже не начало. Это только подготовка.

— А что это будет?

— Увидишь.

— Хорошо, но не мог бы ты копать потише? Окна моей спальни как раз выходят на эту сторону.

Я показал на окна.

Грубер пообещал копать как можно тише, и я поднялся наверх. Но он возбудил во мне беспокойство. Наверно, и мне надо что-то сделать в связи с началом войны. Я спустился вниз и включил телевизор. Министр уже появился на экране, как будто поджидал меня.

— Наши вооруженные силы проводят политику ограниченного сдерживания, — произнес он.

Журналистка в студии подняла руку и спросила, чем отличается политика ограниченного сдерживания от регулярного сдерживания.

— Ограниченное сдерживание — это сдерживание, которое себя ограничивает, — ответил министр.

Я все еще оставался внизу, когда пришла Джейн. Она плюхнулась на диван и стащила с ног тяжелые ортопедические ботинки, которые начала носить не так давно.

— Я весь день провела на ногах, — сказала она, потирая ступни.

— Дай-ка я сам этим займусь, — предложил я.

Джейн нельзя назвать самой красивой женой на свете. Она большая и мягкая. Ее слишком много, особенно от подбородка до талии, зато брови тоненькие, и это делает ее похожей на ребенка или инопланетянку. Что мне в ней нравится и что в первую очередь привлекло мое внимание к этой женщине, так это ее откровенность. Может, она и не совсем такая, какой я хотел бы ее видеть, но я точно знаю, какая она, по крайней мере, мне так кажется.