– Пожалуйста, проводи нас и помоги мисс Бергсен переодеться.

Корри мгновенно подчинилась, с восхищением замечая его мимолетный взгляд на часы, тихие приказы помощнику режиссера, почти не прерывавшие, однако, утешительных речей расстроенной певице.

Взволнованная костюмерша уже ожидала Камиллу в комнате. Месье Бейер прошептал что-то ей на ухо, и она буквально набросилась на шведку, срывая с нее костюм: черный бархатный корсаж с тугой шнуровкой, широкую пунцовую юбку, белую кружевную блузку, черные туфли. Все это летело прямо в руки Корри. Бейер зловеще уставился на девушку:

– Это твой шанс. Ты знаешь, что делать.

Он бросил поверх одежды коробку с гримом и выпроводил Корри из комнаты. Та оказалась в коридоре. Вокруг царил хаос – хористы испуганно метались, не зная, переодеваться ли ко второй сцене. Оркестр играл какую-то пьесу, едва заглушая рев недовольных. Кто-то пытался что-то объявить со сцены.

И внезапно девушка почувствовала ледяное спокойствие. Она метнулась в тесный туалет и сорвала с себя одежду. Корсаж оказался слишком широк, но она затянула до отказа шнуровку, так, что края находили друг на друга, и завязала алую шаль узлом на груди. Тяжелая накрахмаленная юбка на пышных нижних юбках была чуть длинновата, но ничего, сойдет. Вот туфли… туфли чересчур велики. Не важно! Корри осталась босиком и принялась с лихорадочной быстротой гримировать ноги коричневой краской. Она крестьянка и, значит, всю свою жизнь проходила без обуви!

Потом девушка умело, благословляя время, проведенное в «Золотой кошке», обвела глаза черной тушью, накрасила рот яркой помадой и нанесла на лицо легкий грим цвета загара. Но волосы? Парик ужасно мал, а времени прятать их в сетку не остается!

Корри распустила густую гриву по плечам и немного взлохматила, чтобы длинные пряди выглядели спутанными.

В дверь быстро резко простучали. «Точь-в-точь как автоматная очередь», – не к месту подумала Корри. Она отодвинула защелку; кто-то схватил ее за руку и потащил по коридору. Откуда-то издалека она услышала, как Тонио снова начал пролог, пытаясь перекрыть гул и шиканье разъяренной публики.

Корри задыхалась. Сердце бешено колотилось. Ее втолкнули в толпу паяцев, переминавшихся с ноги на ногу за кулисами. Она ощутила запах грима и пота, увидела, как бледны лица под яркими красками, заметила полные страха глаза. Да, им есть чего бояться – они играют с огнем. Только она словно окаменела. И нашла в себе силы улыбнуться Канио, своему «мужу»:

– Ни пуха ни пера…

Именно это Корри всегда говорила матери перед выступлением. Глаза Канио удивленно сощурились. Пусть они враги на сцене, но тут, за кулисами, – товарищи по несчастью. Вместе выплывут или утонут.

«Итак, мы начинаем!»

Корри оказалась на сцене, и яркий, нестерпимо резкий свет ударил в лицо. Она попыталась вспомнить уроки Бейера, на которых он говорил о необходимости заполнить звуком не только сцену, но и огромный зал. Слава Богу, до первого речитатива Недды есть время освоиться. Доски оказались шершавыми и почему-то теплыми, но для Недды, побывавшей на десятках маленьких сельских площадей вроде этой, ощущение было привычным. Как она устала от постоянных попреков мужа! Как жаждет любви и счастья с милым Сильвио! Он где-то неподалеку, в темноте, последняя возможность уйти от Канио… О, если бы это сбылось!

Корри—Недда бросила испуганный взгляд на Канио, чувствуя выжидательный интерес публики. Она привлекла их внимание своими распущенными волосами, босыми ногами – весьма необычный вид для певицы! И теперь они, точно римляне в цирке, ждут ее триумфа или провала.

– Волшебство начинается, Арлекин, – прошептала она чуть слышно, позволяя себе отдаться магии, одновременно уносимая, словно волной, своим возбуждением. Это мгновение принадлежит не ей, а им, тем, что сидят в зале, жаждущим страсти, смеха и трагедий, когда голос Корри, пусть всего на два часа, станет их собственным…

«Звените, колокола…

Солнце клонится к западу.

Звените, колокола…

Мир сияет светом и любовью.

Звените, колокола».

Канио с улыбкой кивнул Корри, покидая сцену вместе с другими певцами. Она успела заметить, как он отчаянно замигал, желая ей удачи.

И она осталась одна. Оркестр сыграл вступление к арии. Девушка выжидала. Она должна начать медленно, утолить жажду прекрасной музыкой. Корри стояла неподвижно, кося глазом за кулисы.

Первые фразы речитатива:

«О, как горят его глаза! Я боюсь в них посмотреть – а вдруг он прочитает мои тайные мысли!»

Корри вздрогнула.

«Что будет, если это чудовище застанет нас вдвоем!»

В полной тишине она пыталась выразить отчаяние и ужас, донести до зрителей всю меру своего одиночества и тоски. Сейчас она была не только Неддой, но и собой, Корри Модена, которой посчастливилось попасть туда, где ей больше всего на свете хотелось быть. Она закрыла глаза и передернула плечами, охваченная невыразимым восторгом. Узкий луч подсветки озарял ее лицо. Куда-то подавались зима, горечь и разочарование, хотя бы на миг, хотя бы на час.

«Как блещет солнце в небе полуденном…»

Чудесные грезы и печаль о несбыточном звенели в этом прекрасном голосе. Она скорее почувствовала, чем услышала пронесшийся по рядам шепоток, единодушный вздох восхищения. Она сумела заворожить их, теперь главное не разорвать нить, протянувшуюся от нее к замершим в ожидании людям.

Корри повернулась так стремительно, что взметнулись юбки.

«Как кличут птицы в синей вышине!» Она простерла руку, помедлила, замерла… Взгляд устремился поверх рампы в затемненный зал. Она пела о том, чего не бывает на свете, о том, что звало, манило и пугало. Неужели где-то, в дальней дали, нет любви, нет радости, всего того, что видится людям по ночам?!

Их манит сон о крае отдаленном,

О радости в неведомой стране.

Неведомая страна. Все напрасно.

Все зря. Им никогда туда не попасть.

Голос оборвался рыданием. Из мрака к ней вернулось гулкое эхо – общий полустон. Зрители, как и она, знают, что будет впереди.