– Это я, дорогая.

– Слушаю, – с едва заметным холодком отозвалась Бланш.

Гай невольно улыбнулся. Жених не должен видеться с невестой наедине накануне свадьбы. Такова традиция. Скромность и стыдливость – украшение новобрачной. Но не только они. Недаром в Шамони самолетом доставлены огромные корзины белых лилий. Для белейшего из белых бракосочетаний. Ведь что может быть белее Шамони в разгар зимнего сезона? Бланш со своей обычной деловитостью распорядилась, кажется, даже о снегопадах: по крайней мере если верить прогнозу, так оно и будет. В этом нет сомнения – Бланш, как прекрасно знал Гай, всегда добивалась своего.

Он крепче сжал телефонную трубку, снова взглянул на синий листок бумаги и наконец решился.

– Извини, – вкрадчиво начал он, стараясь ничем не выдать обуревавших его чувств. – Я не смогу сопровождать тебя сегодня вечером к Сен-Эвремонам.

– Понятно. – Льдинки зазвенели еще громче. – Но мы уже приняли приглашение. Неприлично в последнюю минуту отказываться.

– Неужели? – спокойно осведомился Гай. Снова последовала пауза.

– Воспитанные люди так себя не ведут.

Глаза Гая сузились, но голос не изменился.

– Прости, дорогая Бланш, – с иронией произнес он. – Ты лучше других знаешь, что я никогда не претендовал на это звание.

– Значит, тебя не переубедить.

– Совершенно верно.

Странно, но стоило лишь произнести эти слова, как огромная тяжесть, гнувшая его к земле все это время, свалилась с плеч.

– Но что я скажу Сен-Эвремонам?

Бланш все-таки смирилась с неизбежным – холодный прагматизм никогда ей не изменял. Теперь Гай нуждался в ее хладнокровии, уважении к его потребности в одиночестве куда больше, чем прежде: как же иначе навсегда изгнать воспоминания о серебряном свете, наполнившем воздух сиянием и теплом, которое заставляет забыть о времени, одиночестве и отчаянии.

Та, другая, исчезла. Да и существовала ли она вообще? Возможно, лишь в его воображении.

– Передай… передай, что у меня срочное дело.

Гай положил трубку, сунул синий листок в бумажник, отыскал паспорт и схватил со спинки кресла зимнее пальто. Больше ничего не надо. Это не деловая поездка. Нет нужды в багаже.

– «Порше» готов, месье.

– Спасибо.

Гай решительно шагнул к порогу, спустился по промерзшим ступенькам, не в силах думать ни о чем, кроме предстоящего путешествия. Он едва успевает. Времени в обрез.

Он взглянул на серое небо, закрытое низко нависшими серыми тучами. Скоро пойдет снег.

Ледяной ветер набросился на него, как голодный волк на жертву. Гай сел за руль и захлопнул дверцу. В окне замаячило недоуменное лицо Гастона.

– Я вам не понадоблюсь, месье?

– Только не сегодня. – Гай включил зажигание, и мотор тихо заурчал. – Дорога длинная, а я и так опаздываю.

Но он доберется до места. Шоссе, проложенные среди бескрайних белых равнин Мер де Глясе, широкие и ровные. И если горные дороги не замело, он успеет оказаться на границе до следующего снегопада. Немного опоздает, возможно, но это уже не важно. Десять долгих лет он ждал этого часа…

– Минуту, мадам… все!

Костюмерша воткнула последнюю шпильку в волосы Корри, забранные под сеточку, и, удовлетворенно вздохнув, отступила.

Корри медленно, осторожно встала с табурета и придирчиво вгляделась в свое отражение. Костюм был новый, сшитый специально к ее дебюту по настоянию Бейера. Что ни говори, но это не рядовой спектакль, а праздничное представление, вызывающее всеобщий интерес, поскольку главную партию поет новая певица, так неожиданно появившаяся на оперном небосклоне. Недаром корреспондент «Коррьере делла сера», поспешно присланный газетой в неапольский театр к последнему акту, назвал ее «тревожащей, дерзкой, необычной». И в конце репортажа бросил вызов не только любителям оперы, но и самой Корри:

– На горизонте восходит новое светило. Сегодня в неапольском «Театро Сан-Карло» я слышал песню будущего.

Корри вздрогнула. Она до сих пор не могла поверить тому, что все это произошло после нескольких коротких выступлений в Неаполе. На следующее утро она услышала, что Камилла прервала турне и отправилась в Осло, приняв новое, гораздо более выгодное предложение. Никто этому не удивился. Вся труппа безмолвно наблюдала за шумным отъездом дивы, ухитрившейся вложить в сборы тот самый трагизм, которого ей так не хватало на сцене. Но остальное – статьи в газетах, цветы от поклонников, бесчисленные предложения, звонки агентов, просьбы дать интервью – было таким неожиданным, что по-прежнему казалось сном.

Однако сегодня ее, вероятно, бесцеремонно разбудят. Потому что она выйдет на сцену «Ла Скала», самого ненавидимого, самого вожделенного, самого блестящего оперного театра. Суда в последней инстанции. Сколько репутаций навсегда погибло или было создано в этих стенах! Легенда гласила, что если певица сорвется на высокой ноте, вся галерка споет арию правильно или освищет неудачницу.

Но как они примут ее Коломбину?

Костюм Корри был обманчиво простым – бархат на шелковой основе глубокого сине-фиолетового цвета, точно в тон ее глазам, затканный тонкой серебряной нитью. Театральный художник предложил сначала золото, но девушка настояла на своем.

– Почему? – удивился тот. – Золото – это так эффектно.

– Согласна. Но серебро более… утонченно.

Это была ее тайна, дань тому, что она узнала от Гая де Шардонне о жизни, любви и потерях. Но правильный ли выбор сделала Корри?

Сейчас, глядя в зеркало, она видела хрупкий цветок, клонившийся на ветру тонкий стебелек, розовато-лиловые анемоны под серебристо-серыми оливами, лунный свет, играющий на поверхности морской воды, и поняла, что Гай был бы доволен.

– Вы прекрасны, мадам, – прошептала костюмерша, вернув Корри к действительности.

– Надеюсь.

Она нерешительно коснулась волос. Спрятанные под серебряной сеткой, они скользили, как сотни крошечных живых существ. Сама Корри едва узнала себя. Незнакомка с огромными, светящимися фиолетовыми глазами на белом лице. Руки совсем ледяные.

Только одно может ее согреть.