Корри добралась до станции метро только к восьми вечера и почти побежала по длинной, тускло освещенной платформе, стараясь побыстрее очутиться в относительно теплом поезде. Вагон был почти пуст. Весь Париж ужинал или готовился к ужину. Корри прикрыла глаза. Она немного согрелась, но все еще вздрагивала. Почему-то попеременно бросало то в жар, то в холод. Девушка постаралась сосредоточиться на сегодняшнем уроке, перебирая в мозгу чудесную мелодию, как драгоценную жемчужную нить.

«Как я живу? – насмешливо подумала она. – Разве это важно? Главное, что жива. Бутербродами, украденными мгновениями музыки, милостыней и надеждой. Но сколько еще может так продолжаться?»

Скоро, слишком скоро она добралась до станции и, плотнее закутавшись в шаль, поспешила по залитым яркими огнями улицам к незаметной зеленой двери в маленьком переулке.

– Салют, Филипп.

Бармен заведения, гордо именуемого «Гавайским баром», старательно расставлял стаканы под пологом из пластиковых лиан. Завидев девушку, он приветливо улыбнулся и подмигнул.

Корри, тяжело вздохнув, пробралась сквозь лабиринт узких коридоров к лестнице, ведущей в крохотный подвальный театрик. Ее тесная, выкрашенная белой краской гримерная, без окон и отопления, лишь с одной вентиляционной решеткой в стене, была одновременно душной и холодной. Над пятнистым зеркалом висела лампа дневного света, и Корри с ужасом увидела свое бледное осунувшееся лицо, на котором ярко выделялись зеленоватые тени под глазами. Показав язык собственному отражению, она сбросила желтое платье, потом механическим движением накинула шаль на голые плечи, уселась перед зеркалом и принялась накладывать белила на шею и лицо, с восторгом наблюдая, как знакомые черты исчезают, скрытые безликой маской. Критически осмотрев себя, Корри медленно обвела глаза толстым черным карандашом, так, что уголки их казались печально опущенными, и в довершение картины нарисовала под левым глазом огромную слезу, а брови сделала домиком.

Губы бантиком были покрыты слоем ярко-красной помады. Ну вот. Кажется, готово.

Корри откинулась на спинку кресла, любуясь делом рук своих. Она не переставала удивляться, какое неотразимое воздействие имеют на нее подобные перемены. Серые холодные улицы теперь казались далекими и почти несуществующими. Здесь и сейчас она была Коломбиной, круглолицей девушкой с вывешенного у дверей постера, героиней множества сладостно-горьких мелодрам, готовой танцевать под летними звездами…

Она встала, натянула прямое, льнущее к телу черное платье, добавила вызывающе дешевое боа из красных перьев, заплела волосы и уложила их «баранчиками» над ушами, мгновенно став похожей на куклу. Теперь она превратилась в марионетку, лунную девушку, духа ночи. Что бы подумал о ней сейчас Гай де Шардонне?

Корри постаралась отогнать назойливые мысли. Как легко забыться, став Коломбиной! Куда легче, чем по ночам в «Луизиане», маленьком отеле, на Рю де Сейн, выбранном ею по трем весьма важным причинам. Во-первых, он находился на левом берегу, куда не заглядывали люди, подобные Гаю де Шардонне, во-вторых, здесь когда-то останавливались Жан Поль Сартр и Жюльетт Греко, и, самое главное, жилье дешевле было просто невозможно отыскать.

Ровно неделя ушла на то, чтобы она окончательно поняла: Париж не место для одинокой и бедной женщины. Город света становился адом, особенно летом. Пыль, грязь и невыносимая жара. И назойливые туристы, помешанные на развлечениях, о которых знали до того лишь понаслышке. Те немногие парижане, которые еще оставались в Париже, были раздражены, обозлены и ненавидели приезжих, завидуя тем, кто сейчас наслаждался прохладой и морским воздухом, и явно желая оказаться в этот миг хоть на луне, только бы подальше от столицы.

Да, теперь этот город казался совсем неприветливым. Иным. Больше не было ни роскошных машин, ни дорогих ресторанов, ни тихого дома на улице Петра Сербского. Только поездки в переполненных вагонах метро, раскаленные тротуары, по обочинам которых росла пожухлая трава. А владельцы магазинов впадали в истерику, стоило ей дотронуться до персика. И все же она чувствовала себя немного лучше, чем если бы совсем не знала города. Как странно было проходить мимо мест, где она бывала вместе с Гаем, и знать, что они навсегда закрыты для нее.

Кроме того, Корри постоянно терзал голод. По всей видимости, единственным способом заработать деньги было принять приглашение одного из хорошо одетых мужчин, бросавших на нее многозначительные взгляды. Что еще могла она делать? Рабочих рук в Париже хватало: студенты и иностранцы не гнушались никакого труда. Как ни старалась Корри, ей не удалось устроиться даже уборщицей.

На седьмой день она отправилась в магазин и купила короткое облегающее красное платье. Потом обвела глаза тушью, выкрасила ногти в алый цвет, потратила последние пять франков на фунт вишен и добралась до Монмартра. В первом же клубе, показавшемся ей достаточно респектабельным, она заказала стакан воды, попросила позвать управляющего и осведомилась насчет работы. И получила все, кроме воды.

– Умеете танцевать? – поинтересовался управляющий, едва ли не прижимаясь к ней и откровенно заглядывая в вырез платья.

Девушка, честно глядя ему в глаза, заверила, что лучшей танцовщицы у него еще не было. Но как ни странно, в первую ночь, ожидая своей очереди под лестницей, она совсем не волновалась. Запах пыли, стук вилок, сигаретный дым, наполнявший воздух, громкий говор на смеси всех европейских языков напоминали о счастливых годах детства и матери. Что же до танцев… они скоро забудут, зачем она вышла на сцену. Конечно, управляющий может строить другие планы, но самое главное – привлечь внимание ничего не подозревающей публики.

Когда Корри появилась на сцене, в зале послышались изумленные возгласы. Только пианист, равнодушный ко всему, кроме пятидесяти франков за вечер и бесплатной выпивки, и бровью не повел. Корри улыбнулась. Она ожидала подобной реакции на свой костюм и грим. Теперь они глаз с нее не сведут.

Девушка сделала пируэт, покружилась по сцене, чем немного успокоила разъяренного управляющего, и кокетливо приподняла юбку, прекрасно понимая, как вызывающе выглядит ее клоунская маска на фоне кричащего платья. Что же до остального…