– Брет, – громко сказала Джейн, прервав обсуждение балетных занятий Сары, и, повернувшись к Робби, вдруг спросила: – Почему ты надел эту футболку?

– А чем футболка-то не угодила? – вмешался я, пытаясь спасти себя.

– В школе нам запретили наряжаться в костюмы, помнишь? – мрачно пробурчал Робби. – Помнишь? – повторил он уже с обвинением в голосе.

Речь шла об электронном письме, разосланном родителям относительно Хэллоуина. Несмотря на запланированные на дневное время празднества, администрация предупреждала, что приходить в костюмах нежелательно, и советовала нарядиться «собой». Сначала в школе одобрили «подходящие» костюмы, при этом активно отговаривали приходить в неподходящих (ничего «жестокого» или «страшного», никакого оружия), что вызвало у детей весьма предсказуемое возмущение, несмотря на все таблетки, которыми их пичкали, после чего костюмы просто запретили (измученные родители молили о компромиссе – «номинально пугающие?», – но им было отказано). Это ужасно расстроило Робби, и пока Джейн инспектировала только что вынутые из посудомоечной машины стаканы, я старался утешить сына. Мягко, по-отечески я попытался убедить его, что без костюмов будет всем даже лучше, и в качестве поучительного примера воспроизвел историю о том, как в седьмом классе пришел в школу наряженный вампиром и так измазал рот, подбородок и щеки в бутафорской крови, что мне запретили участвовать в ежегодном параде для младших школьников – директор сказал, что я их перепугаю. Мне было так стыдно – это действительно был поворотный момент, – что больше я уже на Хэллоуин не наряжался. Вот какой был позор.

Это воспоминание до сих пор обжигало сердце: мои одноклассники вышагивают перед счастливыми малышами, а я сижу на скамейке – один. Тут я почему-то решил, что после такого рассказа Робби станет проявлять ко мне больше интереса, чем раньше.

Неловкая тишина наполнила кухню. Все выслушали мою историю. Джейн держала в руках треснувший бокал из-под «Маргариты» и глядела на меня как-то странно. Постепенно я заметил, что все – Сара, Марта, Робби, даже Виктор – смотрят на меня как-то странно.

Смущенный до потери сознания, Робби наконец произнес тихо, со всем достоинством, на какое был способен:

– Кто сказал, что я собираюсь нарядиться… вампиром? – Пауза, – Я хотел пойти Эминемом, Брет.

– Если твой отец в твоем возрасте был полнейшим фриком, это же не значит, что и ты такой же, сынок, – сказала Джейн.

– Вампиром? – в ужасе уставился на меня Робби.

Я беспомощно посмотрел на Джейн, чье лицо внезапно расслабилось. Она довольно долго разглядывала меня, пытаясь что-то для себя уяснить.

– Можно? – спросил я, медленно, протягивая Робби пятидесятидолларовую купюру.

– Я тут поняла, что у меня к тебе вопрос, – сказала Джейн.

– Какой же?

Пес заинтересовался моим ответом и мельком взглянул на меня.

– Тебе когда-нибудь приходилось вынимать посуду из мойки? Просто интересно.

– Ну, Джейн…

Эта реплика про посуду звучала как очередной прозрачный до тяжеловесности намек. Необычное для меня чувство вины – как будто я сделал что-то не так – не покидало меня в этом доме ни на минуту. Я постарался выглядеть спокойным и задумчивым, так как альтернатива была одна: лишиться чувств от боли и поражения.

– И? – Она все еще ждала от меня какого-то ответа.

– Нет, но сегодня у меня встреча с доктором Ким.

Я представил себе, как облегчение океанской волной захлестывает кухню.

Как мне хотелось, чтобы завтрак поскорее закончился. Я закрыл глаза и загадал желание – чтобы все тихо исчезли из дома. И вскоре желание мое исполнилось.

Еще летом я начал разрабатывать сюжет «Подростковой мохнатки» и кое-что даже успел сделать, несмотря на часы, проведенные за игрой в тетрис, проверкой электронной почты и переставлением иностранных изданий со стеллажа на стеллаж, которые занимали весь периметр моего кабинета.

Сегодня еще одна помеха: мне нужно было выдумать одобрительную цитату к банальной и безвредной книжке, написанной одним нью-йоркским знакомым, очередному посредственному, благовоспитанному роману («Плач многоножки»), обреченному на поток уважительных рецензий и полное забвение впоследствии. В итоге я вымучил предложение настолько обтекаемое, уклончивое и размытое, что оно подошло бы для определения буквально чего угодно: «Уже много лет мне не доводилось читать работу настолько…» Затем я взялся за рассказ одного из моих студентов и бегло прочел его. Я ставил на полях вопросительные знаки, обводил слова, подчеркивал предложения, правил грамматические ошибки. Я принимал взвешенные решения.

Прежде чем вернуться к работе над «Подростковой мохнаткой», я проверил почту. Писем было всего два. Одно из Бакли: что-то насчет родительского собрания на будущей неделе, с выделенным постскриптумом от завуча, в котором он напоминал, что мы с Джейн уже пропустили одно собрание в сентябре. Разглядев обратный адрес следующего мейла (отделение Банка Америки в Шерман-Оукс) и время, когда оно было отправлено (2:40), я тяжело вздохнул, щелкнул мышкой и, как всегда, увидел перед собой пустой экран. Подобные послания без каких-либо объяснений или требований я стал получать еще в начале октября. Несколько раз я звонил в банк, где у меня имелся счет (и где в личном сейфе до сих пор хранился прах моего отца), однако записи об отправке этих сообщений в банке отсутствовали, и мне терпеливо объясняли, что в это время (то есть посреди ночи) никого на рабочем месте нет и быть не может. Я устал биться головой о стену и оставил их в покое. А письма все приходили, да так часто, что я попросту свыкся с этим. Но сегодня я решил пролистать папку входящих, пока не найду первого письма. 3 октября, 2:40. Дата показалась мне знакомой, впрочем, как и время отправки, но откуда, я так и не вспомнил.

Раздраженный собственной неспособностью свести концы, я отключил «AOL» и с рвением взялся за файл «Подростковая мохнатка».

Первоначальное название «Подростковой мохнатки» было «Ё-Пэ-Рэ-Сэ-Тэ!», но в издательстве «Нопф» (которое раскошелилось почти на миллион долларов только за североамериканские права) меня уверили, что «Подростковая мохнатка» – это более коммерческое название. (Рассматривалось еще «Неистовый Майк», но было отвергнуто как «недостаточно вызывающее».) В издательском каталоге «Нопф» книжку собирались назвать «порнографический триллер», что давало мне особенный стимул. В личной беседе мне было сказано, что, когда роман выйдет, Альфред и Бланш Нопф перевернутся в могиле. Поскольку я осознал, что создаю новый жанр, приступы писательского бессилия прекратились, и я стал работать над книгой ежедневно, хотя, впрочем, она все еще находилась на стадии разработки сюжета. Героя звали Майкл Грейвз, это бьша история эротической жизни модного холостяка с Манхэттена – «парня, который любит дарить любовь и когда его любят в ответ», вот что я обещал издателям. И я уже представлял себе стиль изложения, эдакий элегантный хард-кор с изящными вкраплениями моего фирменного лаконичного юмора. В книге планировалось как минимум сто постельных сцен («Боже мой, ну почему нет?» – гоготал я за обедом со своим редактором в баре в Патруне, пока тот лениво замерял свой сахар крови), ее можно было расценивать и как сатиру на «новомодную сексуальную распущенность», и как историю обычного парня, которому нравится марать женщин своей похотью. Все это должно было возбудить читателя, но, кроме того, заставить его думать и смеяться. Такая вот комбинация. Нижепоясной юмор – цель и средство.

Таков был план. И это был хороший план.

В «Подростковой мохнатке» будет множество сцен, где девушки стремглав выбегают из спален дорогих кондоминиумов, будут записи преисполненных напряжения мобильных разговоров, будут сцены, где за главными персонажами следят съемочные группы, будет также несколько передозировок (попытки несчастных девушек привлечь внимание нашего повесы). По ходу будут заказаны тысячи коктейлей, герои будут снимать друг друга на видео, занимаясь анальным сексом, а в качестве приглашенных персонажей выступят настоящие порнозвезды. После этой книжки «Содомания» покажется «Жизнью жуков».[22] У глав были следующие названия: «Массаж лица», «Королева силикона», «Сортир на колесиках», «Трое смелых», «Буфера», «Клитераторы», «Бегство», «Розовые волосатые лепехи», «Мой для тебя слишком велик?» «Если честно, сейчас мне не нужна девушка», «Мне нужно успеть на утренний рейс, понятно?», «А ты заехала в химчистку, как я тебя просил?», «Теперь мне, видимо, придется держаться от тебя подальше» и «Послушай, а может, мне просто срулить?»