Чтобы заглушить (хотя бы на вечер) все, что крутилось у меня в голове, требовалась каждая клетка моего организма, но по большому счету я слишком устал и был разболтан, чтобы взбрыкнуть. Пришло время сосредоточиться на дне сегодняшнем. Я сделался внимателен, и от этого нам стало легче друг с другом. Пока мы шли по парковке, она улыбнулась моей шутке. Когда мы подходили к зданию, она взяла меня за руку, и, приближаясь к кабинету доктора Фахейда, я испытал надежду. Мы с Джейн уселись в черные кожаные кресла друг напротив друга, а доктор Фахейда (звездность Джейн, казалось, одновременно и возбуждала, и унижала ее) – на деревянный табурет сбоку, как рефери с желтой карточкой, где она отмечала темы, к которым как бы невзначай возвращала нас по ходу сеанса.

Подразумевалось, что говорить мы должны друг с другом, но, часто забывая об этом в первые же десять минут, мы адресовали наши жалобы психотерапевту, игнорируя запрет на определенные местоимения, и часто я отключался, когда Джейн выступала (всегда вперед меня, ведь у нее было много больше поводов быть недовольной), пока не слышал что-нибудь, что выдергивало меня из забытья.

Сегодня это было:

– Он так и не наладил общение с Робби.

После паузы доктор Фахейда спросила:

– Брет?

Это было попадание в яблочко, резкий поворот в сторону от однообразной тягомотины, обволакивавшей каждый час. Я скоренько принялся формулировать защиту, начав с «это неправда», но был прерван разгневанным окликом Джейн.

– Допустим… я хочу сказать, это неправда, потому что это не совсем правда… я думаю, мы стали получше ладить и…

Доктор Фахейда подняла руку, чтоб утихомирить Джейн, вертящуюся на кресле.

– Дайте Брету сказать, Джейн.

– И, боже мой, прошло-то всего четыре месяца. Такие вещи за ночь не случаются. – Голос мой был непоколебимо спокоен.

Пауза.

– Вы закончили? – спросила доктор Фахейда.

– Понимаете, я мог бы сказать, что это он не налаживает общение со мной. – Я повернулся к доктору. – Я же могу так сказать, ничего? Не страшно? Робби, мол, не прилагает никаких усилий, чтобы наладить отношения со мной.

Доктор Фахейда вытянула тонкую шею и благосклонно кивнула.

– Когда Робби рос, его рядом не было, – сказала Джейн, и уже по голосу я мог сказать, на десятой минуте сеанса, что ярость ее в итоге раздавит грусть.

– Джейн, обращайтесь к Брету.

Она посмотрела на меня, и, когда глаза наши встретились, я отвернулся.

– Вот почему он для тебя просто какой-то мальчик. Вот почему ты ничего к нему не испытываешь.

– Он все еще растет, Джейн, – мягко напомнила доктор Фахейда.

И тут, чтобы не заплакать, мне пришлось сказать:

– А сама-то ты была рядом, Джейн? Все эти годы, где ты только ни была, а вот была ли ты рядом…

– О боже, даже не начинай этот бред, – застонала Джейн, вжимаясь в кресло.

– Нет, а что, сколько раз ты оставляла его, чтоб уехать на съемки? С Мартой? Или с родителями? Или еще с кем-нибудь? Понимаешь, дорогая, довольно долгое время его воспитывала череда безликих нянечек…

– Вот именно потому мне кажется, что парная терапия не идет нам на пользу, – сказала Джейн доктору Фахейде. – Именно потому. Это все шуточки. Это все пустая трата времени.

– Брет, для вас это все шуточки? – спросила доктор Фахейда.

– Он ни одной пеленки не сменил, – сказала Джейн, затевая свои истерические причитания, цель которых – доказать, что причиной всех труднопреодолимых сложностей, с которыми мы теперь сталкиваемся, является мое отсутствие в период младенчества Робби. Она уже подобралась к тому, что на меня «никогда никого не тошнило», когда мне пришлось ее оборвать. Я не мог остановиться. Мне хотелось, чтоб ее злость и чувство вины вырвались наружу по-настоящему.

– Блевали на меня, дорогая, – возразил я, – и не раз блевали.

На самом деле был какой-то год, когда меня облевывали постоянно.

– Когда блюешь сам на себя – это не считается! – крикнула она, после чего уже менее отчаянно добавила доктору Фахейда: – Видите, для него это все хиханьки-хаханьки.

– Брет, зачем вы пытаетесь скрыть насущные проблемы под маской иронии и сарказма? – был вопрос доктора Фахейда.

– Потому что не знаю, насколько серьезно можно все это воспринимать, когда во всем винят только меня.

– Здесь никто никого не «винит», – сказала доктор Фахейда. – Насколько я помню, мы договаривались не использовать здесь это слово.

– Мне кажется, что Джейн должна разделить со мной ответственность. – Я пожал плечами. – Разве в прошлый раз мы не закончили на разговоре о проблеме Джейн? Об этой подростковой забитости, – я поднял два крепко сжатых пальца, для иллюстрации, – о том, что ей кажется, будто она не заслуживает уважения, и как потому-то все идет прахом? Обсуждали мы это или нет, доктор Фахита?

– Фахейда, – тихо поправила она.

– Доктор Фахита, неужели здесь никто не видит, что я не хотел…

– Это смешно! – закричала Джейн. – Он наркоман. Он снова стал употреблять.

– К наркомании это не имеет никакого отношения! – завопил я в ответ. – А дело в том, что я не хотел ребенка!

Все вокруг напряглось. Притихло. Джейн вперилась в меня.

Я набрал воздуха и медленно проговорил:

– Я не хотел ребенка. Это правда. Не хотел. Но… теперь…

Мне пришлось остановиться. Круг сужался, и мне так сдавило грудь, что на секунду в глазах потемнело.

– Теперь… что, Брет? – То была доктор Фахейда.

– А теперь – хочу… – Я так устал, что не сдержался и заплакал.

Джейн смотрела на меня с отвращением.

– Что может быть жальче, чем ноющее чудовище: «Пожалуйста? пожалуйста? пожалуйста…»

– Ну… и что еще вы от меня хотите? – спросил я, немного отдышавшись.

– Ты смеешься? Ты понимаешь, что ты спрашиваешь?

– Я постараюсь, Джейн. Я очень постараюсь. Я… – Я вытер лицо. – Я буду следить за детьми, когда ты уедешь, и…

Не дождавшись, пока я закончу, Джейн заговорила усталым голосом:

– У нас есть прислуга, у нас есть Марта, детей целыми днями нет дома…

– Но я тоже могу следить за ними, когда, ну, то есть когда они дома, и…

Вдруг Джейн встала.

– Но я не хочу, чтоб ты за ними следил, потому что ты наркоман и алкоголик, поэтому нам нужна гувернантка, поэтому я не люблю, когда ты везешь детей не важно куда, и поэтому, может быть, тебе вообще…

– Джейн, я думаю, вам лучше сесть, – указала на кресло доктор Фахейда.

Джейн вздохнула.

Понимая, что других вариантов у меня не осталось (и что других вариантов мне и не надо), я сказал:

– Я знаю, что не оправдал доверия, но постараюсь… я действительно постараюсь и все сделаю как надо. – Я надеялся, что чем чаще я это буду говорить, тем глубже у нее это отложится.

Я протянул к ней руку, она отпрянула.

– Джейн, – предупредила доктор Фахейда.

– А зачем тебе стараться, Брет? – спросила Джейн, стоя надо мной. – Не потому ли ты будешь стараться, что тебе уже нет мочи жить одному? Не потому ли, что ты просто боишься жить один? Не говори мне, что ты будешь стараться, потому что любишь Робби. Или потому что любишь меня. Или Сару. Ты слишком эгоистичен, чтобы можно было поверить такой брехне. Ты просто боишься остаться один. Тебе проще толкаться у нас.

– Тогда прогони меня! – вдруг взревел я.

Джейн упала в кресло и снова заплакала.

От этого у меня только прибавилось хладнокровия.

– Это долгий процесс, Джейн, – сказал я, понижая голос. – Интуиция здесь не работает. Этому нужно учиться…

– Нет, Брет, это нужно чувствовать. Ты не можешь научиться, как общаться со своим сыном, по гребаному учебнику.

– Стараться должны оба, – сказал я, наклоняясь вперед, – а Робби не старается.

– Он еще ребенок…

– Он куда смышленей, чем ты думаешь, Джейн.

– Это нечестно.

– Да, конечно, это все я, – сдался я. – Я всех предал.

– Какой ты сентиментальный, – сказала она, состроив гримасу.

– Джейн, ты приняла меня по своим собственным соображениям. И вовсе не из-за Робби.