— Ты сама только что говорила: всё зависит от конкретного случая, — не согласившись, напомнила я. — Разве плохо, что кто-то берёт на себя смелость очищать наши земли и наше общество от тех, кто угрожает нашему спокойствию? Что проливает кровь тех, кто иначе прольёт кровь невинных? Военных всегда почитают как героев, и чем больше врагов они убьют, тем больше славы ожидает их по возвращении… хотя я всегда находила это довольно ироничным: то, что мы сторонимся палачей в тюрьме, но восхваляем палачей на поле боя.

— Я беседовала с теми, кто прошёл войну. И с Инквизиторами тоже. И они… другие, Бекки. — Взгляд Рэйчел сделался печальным. — Всё же это неестественно для человека — привычка убивать. И тем, о ком я говорю, в какой-то момент пришлось научиться видеть перед собой не живые души, бесценные творения богов, а мишени. Бездушные, бесчисленные, неотличимые друг от друга. Это ломает в них что-то, раз и навсегда. И ты, человек, с которым сейчас они любезничают, смеются и танцуют… для них ты в любую секунду можешь обратиться из человека в такую же мишень, и их палец не дрогнет, когда им придётся спустить курок, чтобы оборвать твою жизнь. Это меня и пугает.

— У тебя не было возможности проверить. Не думаю, что Инквизиторы убили бы кого-то из членов своей семьи, преступившего закон, с той же лёгкостью, что и незнакомого мага-отступника.

— Они вообще редко обзаводятся семьями. Мне кажется, это о чём-то говорит.

— Полагаю, они женаты на своей работе.

— Может, и так. — Рэйчел отстранённо накручивала на палец рыжий локон. — Но за время, что мы не виделись, в газетах писали о ещё одной интересной истории. В одном из районов Ландэна пропадали продажные женщины. Выяснилось, что за этим стоял семнадцатилетний мальчишка, который практиковал кровавые ритуалы, чтобы вызывать дух умершей возлюбленной. Сын одного барона, родители знали его. Но он сопротивлялся при аресте, и Инквизиторы убили его на месте, без суда и следствия. — Рэйчел сощурилась. — Он был младше нас с тобой, Бекки. Тоже аристократ. И хотел не власти, не богатства — а ещё раз увидеть любимую, унесённую холерой.

— Полагаю, какое-то следствие было, раз в газетах написали всё это, — мягко возразила я. — Хочешь сказать, его цель была благородной? Но для её осуществления он похищал и убивал женщин. Таких же, как мы с тобой.

Губы Рэйчел дрогнули в намёке на высокомерную гримаску.

— Не говори так. Существа, добровольно избравшие путь греха… для меня они иного сорта. Никак не ровня нам.

В этот миг она вдруг остро напомнила мне матушку, и подобное лицемерие из уст той, кого я привыкла считать подругой, заставило меня яростно вскинуть голову.

— Хочешь сказать, от этого их убийство становится меньшим грехом, чем убийство их убийцы?

— Он был просто мальчиком, обезумевшим от горя. Он мог бы убивать невинных, но не стал.

Грустно поглядев ей в глаза, я сцепила руки в замок. Рэйчел, Рэйчел… свет с его разграничениями и рамками даже тебя потихоньку перемалывает, навязывая свои правила.

Если и меня титул будущей графини Кэрноу однажды заставит стать заносчивой блестящей ханжой — лучше умереть от голоду в какой-нибудь подворотне.

— Гуманизм — это прекрасно. Но мне чужд как гуманизм, призывающий прощать всех и всё, так и избирательный, делящий людей на разные сорта, чтобы представители одного имели право убивать, а другого — лишь быть бесправными жертвами, — произнесла я со всей мягкостью, на какую в тот момент была способна. — Есть вещи, которые нельзя простить. Если человек совершил одну из них, он более не человек, но животное… бешеное животное, которое нужно усыпить. И хвала Инквизиторам, которые взваливают на себя это нелёгкое бремя, пятная свои души грехом убийства, чтобы мы могли спать спокойно.

— Довольно! — поморщилась Бланш, глядевшая на нас совершенно круглыми глазами. — Хватит обсуждать такие ужасные вещи! Разве мало других тем для разговоров?!

Уже разомкнув губы для ответа мне, Рэйчел осеклась.

— Прости. Ты права, — миролюбиво произнесла она, поворачиваясь к сестре. — Расскажи лучше, как там поживает твой жених.

И до конца вечера мы больше не поднимали «опасных» тем; но, даже когда подруга желала нам спокойной ночи, прежде чем удалиться в свою комнату, я чувствовала в её тоне некое напряжение. Так что спать я снова ложилась в расстроенных чувствах, только уже по другой причине, нежели накануне.

Как легко я рассуждала про Инквизиторов и бешеных животных. Но человек, которого я люблю, явно некогда ускользнул из лап Инквизиции, и почти наверняка — после убийства. Выходит, я такая же двуличная, как те, кого осуждаю?.. Но нет, Гэбриэл явно не хотел убивать свою жену. Правда, не могу сказать того же насчёт остальных его жертв, которые явно имели место быть.

Гэбриэл. Боги, я называю его Гэбриэл, как будто он уже мой… кто-то. А ведь всё, что у меня есть, — двусмысленная фраза, которая может намекать на очень и очень многое. И что я буду делать, если ошибаюсь на его счёт? Если считаю его более благородным, чем он есть, если в действительности он коварный соблазнитель или кровавый убийца? Если я отрекусь от всего и кинусь в его влекущие объятия, а он, поигравшись, выбросит меня, как использованную вещь, или, хуже того, заставит вовсе исчезнуть?..

Нет, так не может продолжаться. Давно пора перестать закрывать глаза на то, чего мне не хочется видеть и узнавать. При следующей же встрече я прямо спрошу его обо всём: и о прошлом, и о планах на будущее. Ведь нельзя терять голову и просто идти за ним, забыв о благоразумии, полагаясь на мою глупую влюблённую веру в него. Как бы мне этого ни хотелось.

Правда, ничто не помешает ему солгать, а мне — поверить его лжи.

Конечно, из-за всех этих мыслей заснуть я не могла. В конце концов мне надоело ворочаться с боку на бок, и, встав с постели, я подошла к окну. Распахнув створки, выглянула наружу, чтобы вдохнуть прохладу весенней ночи, пронизанной лунными лучами. Посмотрела на белый диск, тонущий в синей бездне небосвода, сияющий холодным серебряным светом среди россыпи бледных звёзд.

А потом, опустив взгляд, чтобы оглядеть сад, увидела волка.

Он был чёрным. Целиком и полностью. И куда крупнее Лорда — я видела это даже отсюда. Его шерсть лоснилась в лунном свете, отливая обсидиановым блеском; он сидел в начале яблоневой аллеи, прямо напротив моего окна, и смотрел на меня. Во тьме я не различала его глаз, но чувствовала его взгляд совершенно отчётливо.

Страх прошил меня ледяной волной. Я резко захлопнула створки, лихорадочно отпрянула от окна, однако волчий вой, пронзивший ночь миг спустя, услышала даже так. Замерла, часто и тяжело дыша, пока утихал звук, полный ярости и тоски; затем рискнула шагнуть обратно к окну, осторожно посмотрев в сад через стекло… но зверя там уже не было.

Его исчезновение испугало меня куда больше, чем его появление.

Потом я долго сидела на кровати, закутавшись в одеяло, обняв руками колени. Желая разбудить всех, сказать о том, что видела, упросить не выходить из дому — и понимая, что никто даже не подумает мне поверить, а если поверят, будет куда хуже. И просто смотрела в темноту за окном, таившую в себе опасность, слушала тишину, ожидая, что её в любой момент сменит чей-то крик — или звук, с каким хищные зубы и когти начнут терзать мою дверь, которую едва успели привести в порядок после прошлого волчьего визита. Смотрела и слушала, пока в какой-то момент всё же не забылась сном без снов: глубоким и мутным, как омут, чёрным, как шерсть того, кто ждал меня снаружи… и одежды того, кто сейчас должен был спать в Хепберн-парке.

— Бекки, довольно дуться, — весело и ласково проговорила Рэйчел, подхватывая меня под руку. — Из-за какой-то ерунды целый день ходишь мрачнее тучи! Предлагаю больше не касаться вопросов, которые могут заставить нас повздорить. Ну же… мир?

Ответная улыбка далась мне через силу, и вовсе не из-за обиды.