Боги.

Некоторое время я смотрю на них и то, что они делают, со смесью изумления, заворожённости и жгучего отвращения. Не сразу понимая, что одно из лиц, озарённых отсветами огня, — с закрытыми глазами и ртом, беспомощно и жадно приоткрытым, изменённое страстью до неузнаваемости, — принадлежит мне. Потом пытаюсь зажмуриться, зажать глаза ладонями, но не могу — мои веки и пальцы прозрачны, а, быть может, здесь у меня их нет вовсе. И я вижу то, чего мне не дозволено видеть: плавные движения, плетущие запретный танец в темноте, золотые отблески лампы в светлых волосах, впервые на моей памяти свободных от ленты, рассыпанных по черноте его расстёгнутой рубашки. Как узкие губы касаются моей кожи, выдыхая что-то на ухо между поцелуями; потом срывают ответ с моих губ, дрожащих в намёке на шёпот — я думаю, что шёпот, — и спускаются к шее, беззащитно оголённой, к впадинке между ключицами, к тому, что открывает нижняя сорочка, бесстыдно спущенная с плеч. Как становится теснее переплетение пальцев, когда наши сомкнутые ладони скользят по простыням: он заводит мои руки за голову, к тёмным локонам, разметавшимся по подушке, и плавность движений обращается в порывистость, когда танец ускоряет ритм.

Той, другой мне явно нравится то, что с ней делают. Должно быть, за это в загробном мире для неё уже приготовлено тёплое местечко в обители фоморов, которые будут ждать её наготове с пыточными инструментами… Но туман спасает меня, скрывая и постель, и каюту, чтобы сменить их нежной летней зеленью и ярким солнечным днём.

Успокаивающая невинная безмятежность после смущающего мрака.

Мы с Гэбриэлом — снова, и снова танцуем. Самый обычный танец. Его лицо зачем-то скрыто бархатной полумаской, однако узнать его не стоит труда. Он в соломенной шляпе, и в сочетании с обычным чёрным нарядом головной убор смехотворно выделяется. На моих волосах опять зеленеет венок невесты, но каштановая грива уложена в затейливую высокую причёску, роскошное платье — цвета незабудок, а поляну, на которой мы кружимся, окружает толпа народа. Я вдруг узнаю Рэйчел и за её спиной вижу пёстрые крыши праздничных шатров. Большего туман разглядеть не позволяет.

Свадьба? Другая, уже с позволения моих родителей? Тогда отчего на Гэбриэле костюм, не особо подобающий жениху, а на лицах гостей — тревога, растерянность и даже возмущение, но никак не умиление, подобающее для созерцания танца счастливых новобрачных?

И отчего сама я смертельно бледна?..

В тот миг, когда я понимаю, что вижу нашу свадьбу с Томом, солнце, трава и шатры тают в белом мареве, возвращая ночь. Хэйлское кладбище я узнаю не сразу, но всё же узнаю. Сквозь туманную дымку в небе видна полная луна: похоже, мне показывают то, что случится уже сегодня или завтра. Прямо передо мной — могила Элиота… и тело Элизабет, лежащей на земле в одной ночной рубашке, залитой кровью, с кожей белой, как полотно.

Я не могу понять, без сознания она или мертва.

Рядом — мы с Рэйчел. Одетые, вцепившиеся друг в дружку, с изумлением и испугом смотрящие на нечто в стороне, скрытое волшебным туманом. Другая-я кричит что-то, подавшись вперёд, но дымка уже в очередной раз заволакивает всё вокруг… а когда рассеивается, я вижу нас с Томом. Юных, как сейчас: это видение, как и все последние, явно открывает события недалёкого будущего.

Мы сидим в клетке.

Похоже, клетка находится в каком-то подвале или подземелье. В такой могли бы держать льва или тигра, и мы двое помещаемся в ней без труда. Я в одном нижнем белье, Том — в кальсонах и рубашке; мои кисти скручены за спиной верёвкой, надёжно привязавшей их к одному из прутьев. Другая-я с ненавистью смотрит на кого-то, укрытого треклятым туманом, — и тут её тело невесть отчего вытягивается дугой, лицо искажается, и губы раскрываются в крике боли.

Том тоже связан. Так же, как я, только у противоположной стены. Он отчаянно рвётся ко мне, пытаясь избавиться от пут, и оглядывается через плечо с яростной мольбой на лице, выкрикивая что-то моему невидимому мучителю. Не выдержав, я прослеживаю его взгляд и быстро иду вперёд сквозь туман, туда, где может прятаться в белой мгле наш тюремщик: не надеясь на успех, но не в силах просто стоять и смотреть. Различив в молочной белизне тёмный силуэт, убыстряю шаг, тянусь к нему, — но пол уходит у меня из-под ног, и я, кувыркаясь, лечу в туманную бездну, оставляя видение в белой пелене, и…

Возвращение в реальность захлестнуло меня лавиной звуков, запахов и тактильных ощущений. С такой пугающей, беспощадной яркостью, точно я испытала всё это впервые. Осознав, что я вновь вижу перед собой хрустальный шар, я отпрянула, вырвав руки из-под пальцев баньши, тяжело дыша, заново смиряясь с ощущением материальности собственного тела, чувствуя всё так остро, будто я всю жизнь была глухой и парализованной и лишь теперь исцелилась. Судорожно моргнула, ощущая болезненную сухость в глазах — должно быть, от того, что я смотрела в хрусталь, не мигая.

Глядя, как я прихожу в себя, мисс Туэ взяла в руки трубку.

— Не рассказывай мне того, что увидела. Не рассказывай никому. Твоё будущее принадлежит тебе, и тебе одной, — заметила она устало, пресекая мои попытки заговорить, пока туман в шаре медленно таял, возвращая стеклу прозрачность. — Иди. Тебе есть над чем подумать, и твои подруги уже заждались.

Осмысливая всё, что открыл мне шар, стараясь не забыть ни единой детали, я потянулась за кошельком. Не задумываясь вытряхнула на стол всё, что там было; поднявшись с места, шагнула к выходу.

Тут же обернулась через плечо.

— Это ужасно тяжело, должно быть, — тихо проговорила я, решив всё же высказать то, что мне хотелось сказать ещё до гадания. — Знать, что кто-то вскоре умрёт, и не иметь права предупредить его об этом.

Баньши раскрыла губы, выпустив наружу дымное колечко. Глядя, как оно тает, оставляя после себя лишь черносливовый флёр, пожала плечами.

— У всего есть своя цена. Даже у того, что мы называем дарами. Просто за одни вещи ты платишь таким же, как ты, а за другие — судьбе или богам. За что-то расплачиваешься золотом, за что-то — страданиями и душевным покоем. К счастью, чаще всего мы можем выбрать, чем и за что хотим заплатить… главное — не забывать, что плата неизбежна, — голос мисс Туэ был почти равнодушным. — Когда ты зажжёшь свечу, она отбросит тень. Взамен того, что ты приобретёшь, ты что-то потеряешь. Ты не можешь получить всего, а потому главное — понять, что для тебя важнее всего другого. Чем ты готов пожертвовать. Чем готов расплатиться, чтобы получить действительно желанное. Любовью ради карьеры или карьерой ради любви. Годами лишений ради безмятежной старости. Болью тех, кому не хочется причинять боль, ради собственной радости. Талантом ради быстрой и быстротечной славы. Трудностями земной жизни, безвестностью или ранней могилой — ради того, чтобы твои творения пронесли твоё имя сквозь века. Если гнаться за всем и сразу, рискуешь потерять всё. — Прежде чем снова поднести трубку к губам, она чуть прищурила один глаз. — У твоего счастья тоже есть своя цена. И надеюсь, у тебя хватит смелости и ума отдать судьбе то, что она потребует.

Я промолчала. Отвернувшись, продолжила свой путь к выходу.

Снова замерла, остановленная одним мягким, коротким словом.

— Девочка…

Я оглянулась, встречая прощальный пепельный взгляд той, что служила Владычице Предопределённости.

— В момент, когда окажешься на перепутье, вспомни мои слова. — В глазах баньши туманной дымкой таяла печаль. — Не делай этого. Не нужно. Ты его не спасёшь.

Медленно отняла мундштук от губ, пока в моей крови разливался тоскливый холод, — и очень, очень тихо добавила:

— И никто не спасёт.

На большом представлении в шапито, куда меня повели остальные, я сидела точно во сне. Передо мной прыгали через огненные кольца дрессированные звери, акробаты танцевали на канатах, а иллюзионисты разворачивали фантастические зрелища, обращая шляпы зрителей в тропических птиц или создавая вокруг морок морского дна, срывая бурю аплодисментов… Но я видела перед глазами не это, а шатёр баньши и видения, представшие моему взору в хрустальном шаре. Кружившие голову вихрем догадок и вопросов, на которые я не находила ответа.