Ближе к полудню господин Рельский расправился с первоочередными письмами и изнеможенно откинулся в кресле. Он привычно потер висок – последние месяцы все чаще болела голова – и позвонил прислуге. Спустя несколько минут ему принесли стакан бренди, прописанного доктором для таких случаев. Мировой судья, изнуренный болью, изредка прибегал к спасительной помощи, хотя не любил снадобья, ослабляющие самоконтроль.
Боль обручем сдавливала лоб, колола виски и путала мысли. Постепенно мучительное ощущение отступило, и мужчина, как это обычно бывало, тут же почувствовал небывалый подъем и готовность работать дальше.
Тут весьма кстати вернулся секретарь и подробно изложил все виденное. Госпожа Шорова своим рассказом привела общество в ажитацию, однако присяжные ограничились вердиктом: «Смерть господина Ларгуссона имела насильственный характер и воспоследовала из-за действий неустановленных по делу лиц или лица». Коронер графства был давним другом господина Рельского, а последний применил все свое влияние, дабы добиться столь обтекаемой формулировки. Конечно, обыватели остались весьма разочарованы, но мирового судью менее всего занимало их мнение.
Секретарь закончил доклад и почтительно уставился на патрона. Он походил на гриб: неизменная широкополая коричневая шляпа; накрахмаленная до хруста белая манишка; аромат ветивера и пачули, напоминающий мох, сосновые иголки и сырость…
Постукивая пальцами по столу, господин Рельский уточнил:
– Вы передали письмо инспектору?
Фергюссон тонко улыбнулся и ответил:
– Разумеется. Осмелюсь заметить, господин Жаров пришел в крайнее волнение и…
Он не успел договорить, распахнулась дверь, и доложили о приходе инспектора.
Полицейский взволнованно поздоровался и принялся мять в руках шляпу.
– Приветствую вас, – будто неохотно кивнул в ответ мировой судья. – Присаживайтесь, полагаю, наш разговор будет долгим.
Похоже, это известие нисколько не обрадовало полицейского, который с понурым видом опустился в кресло напротив.
Господин Рельский внимательно взглянул на гостя, от былой франтоватости которого не осталось и следа. Господин Жаров казался раздавленным. Так роскошное одеяние, намокнув, превращается в заурядную тряпку…
Мировой судья, хмыкнув про себя, велел секретарю:
– Фергюссон, вы мне пока не нужны. Займитесь проверкой баланса верфи «Ноатун» [30]
Дождавшись, когда секретарь покинет комнату, он обратился к инспектору:
– Давайте говорить начистоту. Вы не сделали ничего, о чем я вас просил. Полагаю, у вас были на то веские причины? Хотелось бы услышать ваши… аргументы.
Он в последний момент поменял слово «оправдания» на более нейтральное.
– Я все вам расскажу, – согласился инспектор безнадежно. Даже его холеные бакенбарды уныло обвисли. – Только дайте клятву, что оставите это в тайне!
– Хорошо, – медленно кивнул господин Рельский, – обещаю.
– Нет, – покачал головой инспектор. Отчаяние добавляло ему решимости. – Поклянитесь по всей форме.
Господин Рельский приподнял темные брови. Он был вправе оскорбиться, ведь полицейский усомнился в его слове джентльмена!
После некоторого раздумья он решил не спорить.
– Как пожелаете, – пожав плечами, согласился мировой судья.
Он взял лист бумаги, обмакнул перо в чернила и твердой рукой начертал:
Давно уже никто не станет резать руны на роге и камне, как того требуют давние традиции, ведь для той же цели сгодится бумага. Требования клясться непременно в полнолуние, писать заклятия кровью девственницы и тому подобная чушь являются лишь данью дешевому мистицизму.
Закончив, господин Рельский прочел заклятие вслух, затем достал из ящика секретера шило и, проткнув им палец, поставил кровавый отпечаток на своей подписи.
– Возьмите, – сказал он спокойно и протянул лист полицейскому. – Надеюсь, вы довольны?
– Вполне!
Инспектор Жаров принял бумагу, аккуратно сложил и бережно спрятал в карман.
– Тогда я вас слушаю. – Господин Рельский обмотал палец белоснежным платком, извлеченным из кармана, и вопросительно взглянул на полицейского.
Тот глубоко вздохнул и принялся рассказывать…
Мировой судья молча слушал, ожидая признания в каких-нибудь тяжелейших грехах.
Когда инспектор закончил, Ярослав переспросил с недоверием:
– И это все?!
Господин Жаров молча кивнул и потупился.
– Вы хотите сказать, что побоялись признаться, что пишете книги? – Господин Рельский решительно ничего не понимал. Он потер висок – боль снова мстительно напомнила о себе, поморщился и взглянул на инспектора.
– Нет! – с жаром воскликнул тот и объяснил: – Вы не читали мои сочинения. Я пишу сентиментальные романы, в которых довольно откровенно обрисовываю общество Бивхейма. Книги издаются под псевдонимом «госпожа Одинцова», и вы должны понять, что огласка разрушит мою карьеру!
Мировой судья вынужден был согласиться. Мало того что полицейский, на досуге балующийся сочинительством (и чего? Романтичных книжонок!), вряд ли станет пользоваться авторитетом, к тому же ему не простят меткое описание местных нравов.
Представив этого дамского угодника в качестве автора слезливых мелодрам, господин Рельский не смог сдержать смех.
Отсмеявшись, он извинился:
– Простите, инспектор. Уверяю, я приложу все усилия, чтобы госпожа Шорова в дальнейшем не смогла вам навредить.
Полицейский безошибочно распознал намек. Он сдержанно, но от всего сердца поблагодарил мирового судью за понимание и доверие, еще раз покаялся, что вопреки собственному желанию вынужден был нарушить его приказ, после чего откланялся.
Господин Рельский задумчиво посмотрел ему вслед, отметив, что инспектор в одночасье воспрянул духом и даже помолодел, и со вздохом вернулся к делам.
Глава 8
После ухода гоблинши госпожа Чернова пыталась заняться рукоделием, но ее мысли были далеки от починки прохудившегося чулка. Поэтому она с облегчением отложила штопку, когда Лея доложила, что обед подан.
Как оказалась, молодая женщина слишком рано обрадовалась. Домовая воспользовалась тем, что хозяйке было не до нее, и приготовила рыбу! Кухарка расстаралась: кусочки, покрытые золотистой корочкой, были обложены по краям розами и лилиями из свеклы и лука.
– Лея! – позвала София, отодвигая злосчастное блюдо.
Обычно за столом госпоже Черновой домовые не прислуживали, им и без того работы хватало.
– Да, хозяйка! – всем видом демонстрируя простодушие, отозвалась та, появившись на пороге.
– Ты же знаешь, я терпеть не могу рыбу!
София настроилась на долгое, но, увы, заведомо проигрышное сражение. Всевозможных водных гадов она терпеть не могла, даже в детстве отказывалась купаться в реке, потому что отчаянно боялась ее обитателей.
– Доктор Верин говорит, что она очень полезна для здоровья! – не сдавалась домовая.
– Лея, – устало сказала София, вставая из-за стола, – мне совершенно безразлично, какую диету предписывает доктор своим пациентам. Я не больна и не собираюсь давиться этой гадостью!
– А ничего другого нет! – Лея независимо пожала плечами.
Надо сказать, что домовые крайне редко шли на открытые стычки, предпочитая слушать, для вида соглашаться, но поступать по-своему. При жизни господина Чернова его молодая жена не осмеливалась жаловаться, ведь он вырос на руках у Леи и Стена. Теперь вдова также ничего не могла противопоставить домовым – других слуг в доме не осталось, и нанять их не хватало средств.
30
Ноатун(от др. – исландского«корабельный двор») – мифологическое обиталище Ньёрда, бога моря и ветров.