Госпожа Дарлассон не стала спорить, энергично пообещав напоить Юлию чаем и угостить чем-нибудь скучающих полицейских, вывела девушку из комнаты. Под таким конвоем барышне Гарышевой было решительно некуда деваться, пришлось покорно следовать за бывшей начальницей.

Едва за ними закрылась дверь, мировой судья потребовал самого подробного рассказа и, разумеется, получил его…

– Если господин Щеглов был той ночью в библиотеке, то все указывает на его виновность, – задумчиво произнес господин Рельский наконец. – У него имелись ключи, к тому же для оборотня сущие пустяки спуститься со второго этажа. Выходит, это мордварг?

– Что такое мордварг? – с трудом произнесла незнакомое слово госпожа Чернова.

– Юридический термин, означает убийство с отягчающими обстоятельствами и состоит из двух слов «убийство» и «волк», – пояснил мировой судья. – В данном случае вину усугубляет то, что преступление совершено оборотнем, к тому же ради покрытия иного злодеяния.

– Я не знаю, – София нахмурилась и в раздумье прикусила губу, – он ведь не сумасшедший, чтобы все так усложнять без всякой нужды. Одно дело – кража какой-то книги, о подлинной ценности которой никто и не догадывался, а совсем иное – душегубство.

– Полагаю, он рассчитывал, что его никто не заподозрит… – задумчиво произнес господин Рельский, глядя на огонь. – Барышня Гарышева полностью уверена в его невиновности, но это еще ни о чем не говорит. Возможно, он не собирался убивать, но потерял голову или что-то пошло не так, и он был вынужден применить силу…

Гадалка покачала головой, не соглашаясь. Ломая пальцы, она пыталась поймать ускользающую мысль.

– Я все вспоминаю то первое гадание, – вслух размышляла она, – когда я спрашивала о личности преступника и руны отвечали что-то непонятное. Я никак не могла понять, в чем дело. А потом, когда напали на госпожу Дарлассон, вы сказали: «Впоследствии не означает вследствие», помните?

Он кивнул, украдкой любуясь изящной фигурой госпожи Черновой, различимой даже в грубом обрамлении траурного платья. Поймав себя на этом, он нахмурился и отвернулся.

А София тем временем продолжала обдумывать новые сведения, пытаясь наложить их на уже известные обстоятельства.

– Мы сочли, что господина Ларгуссона убили ради кражи книги, но ведь это только предположение! Получается… – медленно произнесла она, пытаясь сформулировать догадку. – Руны обычно говорят столь сумбурно, если вопрос задан неточно. Что, если преступников было двое: оборотень украл книгу, а кто-то другой убил сторожа? Тогда все согласуется с рассказом Юлии!

– Возможно, – с сомнением проговорил мужчина, барабаня пальцами по гладкой поверхности стола, – а вероятно, что оборотень просто наговорил ерунды барышне Гарышевой, а она невольно обманула нас.

– Но это ведь все объясняет! – настаивала София.

– Возможно, – снова повторил мировой судья и заключил: – В любом случае, мне ничего не сообщили о появлении в окрестностях ульвсерка, следовательно, он находится здесь незаконно. Допросим его и выясним остальное.

– Но ведь это опасно! – воскликнула госпожа Чернова с тревогой.

Мужчина лишь пожал плечами. Возразить было решительно нечего, да и спорить не хотелось.

– Пожалуйста, не нужно так рисковать, – вдруг попросила молодая женщина. Подошла, коснулась рукава и тихо призналась: – Я волнуюсь за вас.

Он чуть повернул голову, всмотрелся в ее лицо, увидел непритворную заботу… Позволил себе несколько мгновений полюбоваться ее обликом, знакомым до последней черточки, и снова отвернулся. Дружеское участие злило, выводило из себя, подбивало делать глупости. Лучше уж равнодушие, чем вот так – стоять на грани и не сметь ее переступить.

Осторожно убрал ее ладонь, ответил сухо:

– Все будет в порядке.

Госпожа Чернова взглянула непонимающе, отстранилась и спросила уже совсем иным тоном:

– Шеранн пойдет с вами?

– Нет, – резко ответил он. – Дракон слишком заметен, лучше его пока не извещать.

– Хорошо. – Она кивнула спокойно, отвернулась, разглядывая вышитую картину на стене.

Мужчина минуту поколебался, затем глухо произнес:

– Простите меня. Должно быть, я слишком тревожусь, что в окрестностях Бивхейма бродит оборотень.

– Я верю в вас, – сказала она тихо, но от этих простых слов веяло убежденностью.

Господин Рельский ответил долгим взглядом, затем поцеловал ее руку и отбыл, а Софии осталось лишь молиться…

Царин-парк ничуть не изменился с последнего визита господина Рельского и казался удивительно мирным, будто разморенным на солнышке. Разве можно безоблачным весенним днем поверить в зверя, который затаился в доме, будто в берлоге? Именно эта обыденность больше всего царапала, заставляла вздрагивать от каждого шороха и тут же краснеть за свою нервозность.

Все было вполне буднично: дворецкий распахнул дверь, увидел грозный отряд и стремительно побледнел.

Полицейские при полном параде, с жезлами констеблей и оружием в руках, а также господин Рельский при всех регалиях мирового судьи выглядели весьма грозно. Лишь дрожащая барышня Гарышева выделялась в этой команде бравых вояк.

Отодвинув почти лишившегося чувств слугу, инспектор Жаров резко спросил:

– Хозяева дома? Оба?

Дворецкий замедленно кивнул.

– Вот и хорошо, – вздохнул полицейский. – Скажи собрать всех на кухне, и пусть замкнутся изнутри, и туда же отправится барышня Гарышева. Пошли кого-нибудь запереть покои хозяйки. А ты, голубчик, проводишь нас в комнаты молодого господина. Справишься?

Тот снова кивнул, сдавленно позвал помощника, пересказал распоряжения, краем глаза нервно наблюдая, как незваные гости осматриваются вокруг.

Спустя каких-то десять минут он доложил дрожащим голосом, подобострастно кланяясь:

– Все исполнено, как вы велели.

Очевидно было, что дворецкий терялся в догадках и измыслил себе такие ужасы, что даже известие об ульвсерке показалось бы незначительным и почти нестрашным. Но господин Рельский не обольщался: полицейские тоже изрядно трусили, а толстяк констебль Лазарев просто обливался потом.

– Теперь веди нас к господину Щеглову! – приказал мировой судья, повелительно взмахнув рукой.

Слуга расширенными глазами посмотрел на него и, развернувшись, как сомнамбула двинулся на второй этаж.

По счастью, оборотень не подозревал о грядущей облаве, потому не успел ни подготовиться, ни сбежать. Даже двери в его покои не были заперты! Впрочем, слугам непременно показались бы странными закрытые посреди бела дня комнаты, пошли бы слухи…

Господин Рельский с невольным одобрением подумал, что ульвсерк прекрасно устроился среди людей, усыпив все опасения, но тем самым загнал себя в ловушку.

Искомый господин Щеглов обнаружился в своем кабинете, с томиком стихов в одной руке и бокалом портвейна в другой, являя собою образец скучающего джентльмена.

Ворвавшись в комнату, представители правопорядка выстроились перед ним цепочкой: с левого фланга – инспектор, правый занял мировой судья, а меж ними замерли констебли. Дворецкий проворно испарился.

Господину Рельскому подумалось, что в этот момент они выглядели нелепо, напряженно целясь в молодого человека, расслабленно развалившегося в кресле. Кабинет напоминал зефир: бело-розовое пышное великолепие, казалось, ощущалось приторно-сладким вкусом на языке. Господин Щеглов в темно-красном шлафроке [51]казался вишенкой, венчающей кремовый торт.

Юноша обернулся, оценил ситуацию. По его лицу пробежала тень, которая заставила посетителей судорожно сжать оружие (самое обычное – нелепы разговоры, что якобы на оборотней действует лишь серебро), но он сдержался, прикрыл глаза, спрятав их яростный блеск.

Поинтересовался подчеркнуто лениво:

– Чем обязан?

– Господин Щеглов, именем справедливого Тюра, я вас арестую, – голос господина Рельского звучал холодно. Мировой судья не испытывал удовольствия от исполнения своего долга, но и увиливать не собирался.