Вскоре последовала тихая свадьба этой во всех отношениях удачной пары. Невеста светилась от счастья, жених нежно сжимал ее руку и смотрел на нее так, будто боялся, что она передумает и исчезнет, а гости судачили, правда ли, что барышня Ларгуссон еще до помолвки выказывала чрезмерную благосклонность будущему нареченному. Словом, все сложилось к лучшему, и София от души порадовалась за молодоженов…

И только бессонница терзала ее по-прежнему. Стоило закрыть глаза, как перед внутренним взором возникал дракон, и молодая женщина вскакивала с криком. Микстура, прописанная аптекарем, и даже руны, которые она от отчаяния рисовала на ладонях, помогали мало, позволяли поспать не долее нескольких часов. Но она не жаловалась, терпеливо ожидая, когда рана хоть немного затянется, и твердила про себя, что со временем станет легче…

Память – это пытка сильных. Раз за разом перебирать минувшие события, со всех сторон их обдумывать, пытаясь что-то переделать в прошлом, вычеркнуть старые ошибки и переписать жизнь набело. Тщетно.

У нее вошло в привычку бессонными ночами устраиваться в кресле у окна и смотреть в ночь, освещенную лишь сиянием звезд и серебристым светом юноши Мани [58]. Она крутила в руках амулеты, подаренные Ферлай и старой шувихани, и думала, думала, думала…

Постепенно месяц возмужал, заматерел, потом стал седеть, затем умер. Снова народился и умер, и опять… А боль в груди Софии пошла на убыль…

Дни проходили за днями, недели складывались в бесконечную череду, и жизнь драконьей семьи вошла в обычную колею, и в семействе Шеранна также. Волнения встречи и торопливый пересказ новостей сменились домашними заботами и огорчениями. То разговор с учителем сына о плохих отметках юного шалопая, то обвал в дальней пещере, то еще какие-то мелкие неприятности.

Будто пойманные мелкие зверьки, дни хрустели на зубах, но не насыщали.

Как это обычно бывает, небольшие досадные события выводили из себя, заставляли вспыльчивого дракона горячиться. Теперь все было так, как он мечтал, когда прозябал в мире людей, и казалось, не на что жаловаться. Шеранн тосковал, ничего не в силах поделать с этой глухой хандрой, и оттого бесился. Прежнее размеренное существование тяготило его несказанно, Шеранну было невыносимо скучно, и то и дело накатывала ностальгия.

Дошло до того, что Шайрина устроила скандал, заявив, что не узнает мужа и что если уж ему так дороги люди, о которых он так часто рассуждает, то пусть с ними и живет.

С этими словами она забрала детей, хорошенько стукнула камнем, который прикрывал вход в пещеру, и отбыла к родителям.

Шеранн не бросился за нею, как это бывало обычно, а потерянно осел на каменный пол.

Последние недели он плохо спал, а сновидения были полны не морем, как это всегда бывало раньше. Ему виделась София, и оттого по утрам он бывал особенно мрачен и неразговорчив. Как ни странно, гадалка ни в чем его не упрекала и не винила. Она молча сидела в саду, и даже не отворачивалась, когда дракон, словно побитая собака, укладывался на скамейке подле нее и клал голову на ее колени. София гладила его волосы, как любила делать раньше, и отрешенно смотрела куда-то вдаль…

Эти сны заканчивались одинаково: появлялся Рельский и уводил ее в дом, и отчего-то Шеранн никак не мог этому помешать, хотя отчаянно пытался…

И пусть все хорошо, пусть он среди родных, пусть ровным счетом ничего не случилось… Такие доводы не помогали. Он все время хотел спать, то и дело проваливаясь в спасительный омут забытья, а в реальности мысли двигались медленно и лениво.

В каком-то жарком мареве прошло еще несколько дней (или недель?), тягучих и липких, и он ощущал себя мухой в вязкой массе минут. Такую тоску люди называли депрессией, и раньше Шеранн считал недостойным, невозможным для дракона подобное состояние. Теперь ему было все равно. Он тосковал с той же яростной самоотдачей, с которой раньше предавался радостям жизни.

Ему ничего не хотелось, даже жить. И теперь это было совсем нестрашно.

Странную отрешенность прервал лишь визит дяди. Окинув взором разбросанные по пещере вещи и неподвижно сидящего на полу племянника, Шайдирр крякнул, стремительно подошел к Шеранну, ухватив за плечи, поднял и сильно тряхнул, так, что зубы лязгнули.

– Ты что с собой сделал? Совсем не в себе? Где Шайрина?

Младший мазнул по нему взглядом, молча пожал плечами и отвернулся.

– Понятно, – протянул защитник. Задумчиво прикусил губу, достал из кармана письмо (оба дракона были в человеческих ипостасях) и велел: – Прочти.

Шеранн апатично взял протянутый лист и принялся читать, с первого взгляда узнав заковыристую подпись Ярослава.

«Милостивый сударь защитник, – говорилось там, – после всего произошедшего я намеревался порвать с Вами всякое общение, однако, поразмыслив, решил все же написать.

Хочу сообщить, что я собирался продать пароходную компанию, дабы в будущем больше не иметь с драконами никаких дел.

Однако моя невеста, госпожа Чернова, меня отговорила, поскольку, как и я, уверена в блистательном развитии технического прогресса, и в частности, пароходного дела. К тому же моя будущая жена высказала твердую убежденность, что известный поступок Вашего родственника никоим образом не пятнает остальных детей стихии. Я счел ее мнение решающим.

Потому все прежние договоренности между нами остаются в силе, по крайней мере с моей стороны. Хочу лишь просить Вас в дальнейшем представить мне иного посланника драконов, поскольку я твердо расположен прекратить знакомство с Вашим племянником.

С уважением, искренне Ваш Ярослав Рельский».

Молодой дракон смял в кулаке письмо, даже не обратив на это внимания. Он невидящим взглядом смотрел в стену перед собой, изукрашенную тысячами самоцветов, которые сияли и переливались от малейшего солнечного луча, проникающего через дыру в потолке чуть поодаль. Зрелище было изумительное: разноцветные камни сочетались в изысканном, неповторимом узоре, являя собой наглядное воплощение власти и богатства драконов.

Впрочем, все без исключения драконы могли позволить себе украшать свои жилища роскошными камнями, так что ничего необыкновенного в этом для Шеранна не было.

– Но это еще не все, – нарушил вдруг тишину Шайдирр. Он тихо радовался, поняв, что сумел расшевелить племянника. – В конверт также был вложен пакет на твое имя. Думаю, этот почерк принадлежит даме…

Шеранн нетерпеливо вырвал из рук дяди небольшой сверток, надпись на котором, действительно, была сделана изящной женской рукой и разительно отличалась от четкой и угловатой, с обратным наклоном, хотя и весьма аккуратной манеры писать господина Рельского.

«Господин Шеранн, – начиналось письмо без обычных вежливых расшаркиваний, – из-за Вашего поспешного отъезда я не имела возможностей объясниться, потому нынче вынуждена писать.

Думаю, Вам уже известно, что скоро я сделаюсь женой господина Рельского. В свете этого, а также с учетом иных обстоятельств, возвращаю Ваш подарок – я не вправе принять столь дорогие вещи от постороннего.

Прощайте – уверена, мы никогда более не увидимся.

P.S. Ненавижу Вас!

София Чернова».

Дракон бездумно высыпал на ладонь из мешочка десяток прекрасных сапфиров.

С минуту он слепо смотрел на камни, затем в ярости отшвырнул их в сторону, даже не взглянув, куда они упали.

Неужели он ревновал? Отчаянно ревновал человеческую женщину?! Нонсенс!

Это всего лишь увлечение!

Наверное, это наваждение. Обманутая гадалка могла отомстить, наложить мансег, привязать неверного! Шеранн успокаивал себя, что это лишь преходящая тяга, которая со временем сгорит в драконьем пламени, как неизменно случалось со всеми заклятиями. И в глубине огня, который заменял драконам душу, знал, что это пустые отговорки: госпожа Чернова никогда не замарала бы руки приворотом.

Он чувствовал себя обиженным и уязвленным, более того, мысль, что София станет супругой господина Рельского, вызывала у него отчаянное неприятие. Нелепо, ведь, уезжая, Шеранн прекрасно понимал, что она найдет утешение в объятиях его бывшего друга, и, казалось, нисколько не угнетался этим, теперь же, когда его расчеты оправдались, это вдруг привело дракона в ярость.