— Как тебе, сынок, показался наш кадр? — смеясь, спросила Дарья Павловна, едва я переступил порог. — Извел небось добра молодца расспросами да допросами, всю прошлую жизнь выдавил из тебя, как сок из ягод!

— Было такое дело, — признался я, освобождаясь от полушубка, выделенного мне хозяйкой во временное пользование, до тех пор, пока не куплю своего. — Перетерпел, не растаял.

— Он у меня непробиваемый, — с гордостью оповестила хозяйку Любаша, кутаясь в пуховый платок, охотно подаренный Дарьей Павловной. Именно подаренный, а не выделенный временно, как

полушубок мне. — Его измором не взять… Одно слово — бывший «извозчик»…

— Извозчик? Это как же понимать прикажешь? Около лошадей приставлен был, что ли?

Проговорившаяся Любаша растерялась. Она такая же непутевая и нескладная, как и я — брякнет, а после подумает.

— Кличку она мне такую придумала, — бросился я на выручку. — Фантазерка, одно слово… Скажите, Дарья Павловна, как пройти к магазину?

— К чему тебе магазин-то? Вроде одеты, обуты, подхарчиться у нас есть чем… Зря швырять деньги — не след. Чай, они не найдены — тяжким трудом заработаны…

Хозяйки ничему не удивлялись. Приняли, как должное, выдумку| о грабителе, похитившем в поезде весь наш багаж, включая полушубки, шапки, шарфы. Поохали, не без того, посетовали на бандитов, у которых — ни совести, ни чести. Расспрашивать о подробностях не стали.

Дарья Павловна порылась в своем «гардеробе» и тут же снабдила постояльцев предметами первой необходимости.

А теперь удивляется — зачем нужен магазин?

— На вашем иждивении сидеть не будем, — сказал я, не дожидаясь обещания кормить, поить. — В первую очередь, как пройти к продовольственному магазину. Как он у вас именуется: универсам, гастроном?

— Один у нас. Как желаешь, так и называй. Там и вещи разные, и чего покушать имеется… Вот только цены кусаются злыми собаками, что ни день — выше да хуже… Ежели бы не огород, на моей пенсии да на приработках Дарьюшки — недели не просидишь, оголодаешь… Ну что ж, голубоньки, прогуляйтесь, поглядите на нашу лесную столицу. Магазея в самом центре находится, около конторы…

Вышли мы с Любашей, и медленно пошли по улице поселка к так называемому центру. Морозец — под тридцать, не меньше, но ветра нет, и он дрожи не вызывает. Зато так легко дышится, что забываешь о холоде.

Дома, закутанные в снежные шали, дремлют под серым небом. Широченная улица обозначена колеей, по которой, бодро попыхивая дымком, пробирается трактор, да двумя тропками для пешеходов.

Со всех сторон поселок стиснут дремучим лесом, огромным, таинственным, заповедным. Деревья-великаны заросли снежными кудрями и бородами, развели во все стороны ветки-руки, нагруженные белыми валиками. Будто защищают людей от непрошеного вторжения. Однако нам не до местных красот.

Липовые паспорта выдержали проверку на прочность, признаны настоящими. Предстоит проверить фальшивые деньги. Это намного опаснее — заподозрит продавщица либо кассир, и звякнет куда надо — мигом загремим под следствие. Пойди докажи, что, мол, попали пустышки случайно, на рынке одарили сдачей, в той же Чите… Кто поверит в этот вымысел?

Чем ближе магазин, тем чаще мы останавливаемся, нерешительно переглядываемся, оттягиваем страшное время покупок. С собой взяли немного — двадцать «бумажек», остальное спрятали под матрас, Тайник, конечно, для дураков, при обыске не спасет, но на душе спокойней.

Первым посетили отдел промышленных товаров. Не ходить же всю зиму в хозяйкиных вещах!

К окошку кассы я подходил на подгибающихся ногах. По спине сбегали струйки пота. Любаша осталась у прилавка, упаковывая купленные полушубки и валенки. Паковать положено продавщице — по-моему, Люба просто трусила, ее удерживал у прилавка страх перед немолодой, суровой кассиршей.

— Триста восемьдесят, — протянул я деньги, будто вручил просьбу о помиловании. — Дешевые у вас вещи, — неловко пошутил для того, чтобы отвлечь женщину от разглядывания купюр. — В Москве подобная покупка обошлась бы намного дороже…

— Наши полушубки только называются полушубками, а на самом деле — обычные рабочие ватники, — без тени улыбки ответила кассирша, укладывая в ящичек кассы мои фальшивки. — Валенки — не привозные — пимокатная фабричка рядом…

О, святая наивность! Женщина не подумала разглядеть наши «деньги», не заподозрила обман, отсчитала сдачу. Не фальшивками — настоящими рублями. Для нас они дороже всего подматрасного капитала!… Эх, если бы получить такую же сдачу со всего фальшивого капитала!!

Чувствовал я себя прескверно. Чем я отличаюсь от вора? Тот ворует, грабит, я, по сути, тоже… Стоит ли клеймить позором Тихона и Владьку, когда честный сын каменщика стоит с ними рядом?

В продовольственном отделе повторилась та же картина. С одной разницей — я подошел к кассе более спокойно, руки не дрожали, на ногах держался устойчиво. Опыт — великое дело!

Набрали продуктов на три сотни. Получили сдачу. Значит, имеется приличная сумма настоящих денег!

— Все! — решительно поставила точку Любаша. — С фальшивками временно завязываем, переходим на тощий, но зато настоящий, подножный корм… Посмотрим, как отреагирует на подделки банк… Ох, Коленька, чует мое сердце — недолго нам резвиться, посадят!

Возвратившись «домой», мы закрылись в выделенной нам утлой комнате, половину площади которой занимала огромная кровать.

Любаша первая разделась и нырнула под одеяло. Я последовал её примеру. Никак не мог прийти в себя после перенесенного стресса.

— Как ведёт себя твой «хулиган»? Не пора ли поставить его в угол?

Аллегория легко расшифровывается. Хулиганом Любаша именует, полюбившийся ей мой «инструмент». «Угол» — её лоно. Соскучилась, подружка, по моим ласкам, но сказать прямо не решается.

— Давно пора наказать бездельника! — согласился я, попытавшись перевернуть Любашу на спину. — Пусть посидит в «углу» всю ночь, подумает о своих прегрешениях…

— Нет, милый наездник, так не пойдёт! — отвела женщина мои руки. — Ты на мне долго ездил, я не возражала, подчинялась. Теперь пришла моя очередь покататься на тебе.

Я не успел возразить или согласиться, как Любаша оказалась на мне. Поёрзала, выбирая более удобную позу, одной рукой опёрлась на мою грудь, второй ввела в себя окаменевшую мужскую плоть.

— Поехали? Только не галопом — медленной иноходью. Говорят, самый злейший враг преферанса — скатерть. В сексе — торопливость. Возьми на вооружение, бычок.

Она медленно присела, потом выпрямилась, опять присела. Я попытался ускорить движения — не получилось. Наездница не позволила.

— Ну, как, скакун, нравится?

— Самая настоящая пытка!

— Так и быть, постараюсь исправиться. Крепче держись за мои бёдра!

Любаша так запрыгала в «седле», с такой скоростью опускалась и поднималась, что не прошло и трёх минут, как мы вместе разорвали финишную ленточку.

— Как ты себя чувствуешь? — заботливо спросила она. — Удалось мне снять стресс, или прикажешь повторить «лечение»?

— Обязательно повторим, только — вечером. Сейчас давай отдохнём, поспим…

Столярный цех — огромный сарай с замерзшими окнами и рельсовыми путями, по которым вывозят к машинам готовую продукцию. Станки — старые, изношенные — хрипят, сипят, но, не ломаются. Исправно прожевывают предлагаемые им брусья и доски. О вентиляции и удалении опилок можно только мечтать.

Зато столяры, как на подбор, солидные, бородатые, опытные, им ни руководителей, ни чертежей не нужно — сами собой руководят, знай только подсчитывай выработку.

Я забираюсь в свой угол, сажусь за письменный стол, качающийся, будто дерево под порывами ветра, и от нечего делать перебираю наряды и чертежи. Одновременно думаю над своими житейскими проблемами.

Дома, в Москве, конечно, паника. Ольга носится от родителей в милицию, от стройуправления к уголовному розыску… Пропал муж! Потерялся кормилец! Исчез! Что делать, как жить без него, где искать?