Это была моя первая ходка. Шло нас двенадцать: я и еще девять хлопцев под грузом, а вел через границу, машинистом[1] нашим был старый опытный Юзеф Трофида. Приглядывал за товаром еврей Лева Цилиндер. Носки[2] мы тянули легкие, по тридцать фунтов каждая, но уж очень большие. Товар был дорогой: чулки, платочки, перчатки, подтяжки, галстуки, гребни…

Сидели в темноте, в длинном, узком и сыром тоннеле под высокой насыпью. Сверху шла дорога от Ракова к границе, на юго-восток. Позади мигали огни Поморщизны. Впереди ждала граница.

Мы отдыхали перед нею. Укрывшись в тоннеле, хлопцы перекуривали напоследок перед границей, пряча рукавами огоньки папирос. Курили обстоятельно, жадно затягивались. Особо торопливые успели докурить первые и затянули по второй. Сидели вместе, кучкой, упершись в мокрые стенки тоннеля здоровенными, прицепленными ремнями за плечи, будто школьные ранцы, носками.

Я сидел с краю. Рядом со мной, уже в конце тоннеля, маячил на темном фоне неба неясный силуэт Трофиды. Юзеф повернул ко мне бледное пятно лица и прошептал хриплым, простуженным голосом: «За мной смотри… Понял? И того… если нас пугнут, ну… носки не кидай! Тикай с ноской. Большевики сцапают без товара — хана. Шпионом будешь. Загнобят».

Киваю в знак того, что понял.

Через несколько минут пошли дальше — крадучись, гуськом по лугу вдоль русла высохшей речушки. Впереди шел Трофида, останавливаясь время от времени. Тогда останавливались все, вглядывались и вслушивались в темноту вокруг.

Вечер выдался теплый. На черной завесе неба мерцали тусклые звезды. Я старался держаться поближе к проводнику. Ни на что больше не обращая внимания, изо всех сил старался не потерять из виду серое пятно носки на плечах Трофиды: вокруг-то ничего больше не мог различить. Вглядывался что есть мочи, но даже расстояния в темноте прикинуть толком не мог и не раз утыкался грудью в Юзефа.

Впереди блеснул огонек. Трофида стал, я оказался рядом с ним.

— Что такое? — спрашиваю тихо.

— Граница… близко уже… — прошептал он.

К нам подошли еще несколько хлопцев. Остальных не видно было в сумраке. Уселись на мокрой траве. Трофида исчез — пошел разведывать проход. Когда через несколько минут вернулся, сказал тихо и, как мне показалось, весело: «Ну, братва, шуруем дальше! Масалки[3] кемарят себе».

Двинулись дальше. Шли быстро. Мне немного не по себе было, но не боялся вовсе — наверное, и не понимал толком, в какой опасности нахожусь. Здорово все это, азартно даже: темень, мы в ней крадемся таясь, и само слово завораживает — граница!

Вдруг Трофида встал. Я тоже замер. Несколько минут так и стояли, не двигаясь. Наконец, махнул рукой, будто ночь рассек с юга на север, и бросил мне тихо: «Граница». Шагнул вперед. Я поспешил следом, вовсе не чувствуя тяжесть носки. Только и думал, как бы серый прямоугольник Трофидовой носки из виду не потерять.

Пошли медленнее. Мне почудился в том признак новой опасности, но какой именно, понять не мог.

Проводник встал. Долго вслушивался. Потом пошел назад, мимо меня. Я хотел было следом, но Юзеф шепнул: «Жди!» Вскоре вернулся вместе со Щуром, среднего роста, щуплым контрабандистом, очень смелым и ловким. Щур шел без носки — ее взял на время кто-то из ребят. Оба задержались рядом со мной.

— Логом пойдешь, — шептал Трофида. — Речку перейдешь по камням.

— У Кобыльей головы? — спросил Щур.

— Так. На той стороне подождешь.

— Дело, — ответил Щур и скрылся в темноте.

Через минуту двинулись и мы. Трофида выслал Щура как «живца». Когда б попался, должен был или удрать, или, будучи пойманным, такого шороху наделать, чтоб мы все услышали и вовремя удрали.

Переправы всегда отличались опасностью. На них чаще всего устраивали контрабандистам засады. На переправах засесть проще, потому что хороших мест для них мало, пограничники хорошо их знают и частенько стерегут. Конечно, вброд много где перебраться можно, но глубоко заходить и мокрыми идти захочет не каждый. Предпочитали рискнуть и перейти в опасном, но удобном месте.

Мы продрались сквозь широкую полосу густого ивняка у реки, изрядно нашумев. Послышался плеск воды на камнях, и вот мы оказались на обрывистом берегу. Крепко держась за лозовые прутья, я стал рядом с Трофидой. Он лег на берег и начал потихоньку сползать вниз. Через минуту послышался голос, приглушенный плеском воды: «Ползи сюда! Живо!»

Лег и я на берег, спустил ноги вниз, заболтал в воздухе. Трофида помог соскочить вниз. Потом, держа меня за плечо, медленно пошел к другому берегу. Я то и дело поскальзывался на камнях — они ехали под ногой, отскакивали.

Наконец, переправились. Когда стали в кустах лозняка на другом берегу реки, ожидая, пока переправятся остальные, я увидел: из темноты кто-то лезет. От неожиданности чуть не свалился в воду, но Трофида меня удержал:

— Ты что? Это ж свой!

Это был Щур, который, перейдя речушку, отошел на пару сотен шагов от нее и теперь возвращался.

— Все по фарту, — сказал Трофиде. — Можно дальше дыбать.

Когда все переправились, пошли дальше. Двигались теперь быстро, почти не осторожничая.

Тучи чуть разошлись, стало виднее. Теперь почти без усилий я мог разглядеть силуэт идущего впереди. Заметил, что он время от времени сворачивает то в одну, то в другую сторону, но не мог понять зачем.

Мы шли все быстрее и быстрее, я вымотался вконец. Ноги болели. Сапоги мои были дырявые, на переправе попало в них изрядно воды. Охотно бы попросил Трофиду остановиться, передохнуть малость, но стыдился. Только зубы стиснул, пыхтел да в отчаянии переставлял ноги.

Вошли в лес. Темень стала кромешная. Мы лезли на крутые склоны, сползали в овраги. Ноги мои путались в густых зарослях папоротника, цеплялись за кусты, спотыкались о корни деревьев. Я уже будто и не усталость чувствовал, а оцепенение во всем теле. Шел на автомате.

Наконец, выбрались на край огромной поляны. Там Трофида остановился:

— Стоп, хлопцы!

Контрабандисты побросали с плеч носки и полегли наземь, опираясь о них спиной и головой. И я торопливо скинул с плеч широченные, плетеные ремни, да и улегся, как все.

Лежал, глядел вдаль и жадно глотал холодный воздух. В голове была только одна мысль: «Хоть бы повременить чуток, не сразу опять на ноги!»

Трофида придвинулся ко мне.

— Что, Владку, замахался?

— Не… не-а.

— Ну, не надо. Я ж знаю: сначала всем трудно.

— Сапоги у меня никудышние. Ноги болят.

— Сапоги новые купим. Хромовые, на ать-два! Красавец будешь на сто с лишним!

Хлопцы говорили вполголоса, курили.