— Та-ак, пан, значит, думал?..

Чувствую, краснею, и все сильней. И никак это не побороть. А в ее глазах — смех.

— Значит, пан Владко, — сказала тихо, почти с нежностью, — пришел про Сашку спросить, так?

— Так.

— А мною пан вовсе не интересуется?

— Ну отчего же, тоже интересуюсь.

— Мною тоже, значит?

Глаза ее смеются. А мне так горячо, так жарко. Зачем я только сюда влез? Да я же посмешище для нее! Но все же говорю, непонятно зачем, тоже с «панной»:

— Да, панной тоже… Панна ведь говорила мне когда-то… в воскресенье… чтоб пришел когда-нибудь…

— Я слушаю пана внимательно.

— Чтоб приходил.

— Ага! Да, помню. И пан Владко нашел свободное время и пришел.

— Именно.

— Пришел меня проведать.

— Именно.

— Ночью.

— …Так.

— А для настроения пан Владко слегка выпил, так?

«Издевается», — думаю. Начинает во мне злость подниматься. Прямо прижала меня вопросами к стенке!

— Я всегда выпиваю! И что с того?

— Конечно! Пане Владзю — хлопец фартовый!

Хотел сказать, но Феля ладонью двинула — молчи, мол — и говорит:

— А может, пан Владзю всегда так: сперва выпьет, а потом к знакомым девушкам идет?

Вдруг чувствую: не могу себя сдержать. Хочу удержаться, смолчать, но не могу. И говорю, все запальчивее:

— А что, пане Феле так уж хочется знать, куда я по ночам хожу? Мне все равно, где панна Феля ходит, подвыпивши. И хлопцев ее не считаю!

— Да? — Феля подбоченивается. — Вот и хорошо! Очень хорошо!

— Спасибо за признание! А что панну Фелицию побеспокоил, так прошу прощения!

— Пожалуйста!

— Панна меня перебивает?

— Да уж извините.

— Пожалуйста!.. Я очень извиняюсь и обещаю панну Фелицию больше не беспокоить своей компанией.

— Это как пану захочется.

Смотрю на ее лицо: холодное, спокойное, мертвое почти. Удивительно. Вдруг замечаю на лбу ее длинную алую морщину. Только что ведь ее не было! «Что ж она мне напоминает?.. Ага, точно такая же есть у Сашки!»

— Доброй ночи панне!

— Доброй ночи пану!

Разворачиваюсь и уверенным скорым шагом покидаю помещение. А на дворе останавливаюсь. Горечь заливает мне душу. Зачем я говорил это все? Зачем? Она сперва в таком хорошем была настроении! Никогда не видел у нее таких веселых, игривых глаз! Ведь шутила же! А я оскорбился. Ну зачем, зачем? И что теперь делать? Идти просить прощения? Нет. Невозможно! Никогда такого не сделаю, никогда!

Смотрю в окна. Вижу, как она идет по комнате, на окна падает ее тень. Слышу, как отворяются двери в сени. Потом — по сердцу мне скрежещет засов. В избе делается темно.

Медленно обхожу дом. Сердце колотится в груди. Подкрадываюсь под окно, то самое. Снова смотрю сквозь щель между занавеской и подоконником.

Феля сидит за столом. Ладонью левой руки прижимает раскрытую книгу, правой рукой, стиснутой в кулак, бьет по столу. Лицо хмурое, глаза невеселые. Долго такое длится. Наконец, начинает читать… Вдруг захлопывает книжку, упирается локтями в подлокотники, ладони — на столе.

Смотрю в лицо ее, в глаза, и так мне жалко! Губы кусаю. Вдруг взгляд ее замирает. Неужели заметила? Но как же, из светлой комнаты в темноту? А может, взгляд ощутила?

Вижу: на лбу снова длинная алая морщина, а в глазах появляется хищное, злое выражение. Мне хочется отпрянуть — но стою. И вдруг Феля резко отдергивает занавеску! Но я мгновенно отклоняюсь в бок, в тень дома, отхожу тихонько. Отхожу на несколько шагов в глубь огорода, потом подхожу к изгороди, сажусь на траву.

Окно открывается. Вижу в светлом его прямоугольнике, как в раме, силуэт дивчины. Она наклоняется, старается что-то разглядеть в темноте. Прислушивается. Я долго не двигаюсь с места.

Потом окно закрывается, лампа гаснет.

Я встаю. Долго стою неподвижно. Месяц карабкается по небу. Ныряет торопливо в тучи, выбирается. Звезды смотрят выразительно и спокойно. И Большая Колесница без устали мчится на запад.

Перелез я через изгородь и пошел узким проулком. Ночь была светлая. Прохожих — ни одного. Когда подошел к Минской улице, заметил группку идущих навстречу людей. Разговаривали громко, смеялись. Пьяные. Когда подошел ближе, узнал голос Альфреда. Хотел отойти, но понял, что меня заметили, и пошел вперед.

Приблизившись, узнал: трое Алинчуков — Альфред, Альфонс и Альбин. До комплекта не хватало Адольфа и Амброзия.

За несколько шагов от них свернул, чтобы обойти. Они тоже свернули, чтобы дорогу мне загородить. Тогда я пошел вправо. И они пошли вправо. Альфред, покачиваясь, захихикал:

— А! Взяли фраерка! Это ж Фелин, — и тут он добавил парочку похабностей.

Чувствую: кровь мне в лицо бросилась, но не отвечаю, хочу обойти их. Но Альфонс подставил мне ногу, Альфред заскочил спереди.

— Чего хочешь? — спрашиваю у него.

— Морду тебе размять, жлоб!

— Чего с ним трепаться? Бей его! — заорал Альфонс, замахиваясь.

А я его тут же ногой в живот! Альфонс екнул и сел, скрючившись. Кинулись Альфред с Альбином. Сбили с ног. Тогда я выдернул из кармана револьвер, чью ручку уже давно держал в ладони. Альфред меня душил. Я дуло ему в ногу упер и нажал на спуск. Раздался выстрел. Альфред подскочил и тут же свалился наземь. Я вскочил и принялся его бить. Альбин отбежал и заголосил: «Полиция! Убивают! Полиция!»

Тогда я оставил Альфреда с Альфонсом и пошел назад. Альбин пошел за мной, держась вдалеке. Я развернулся, сделал несколько шагов к нему, выстрелил в воздух. Затем, уже без «хвоста», перешел улицу и двинулся к еврейскому кладбищу. Сзади слышались крики:

— Полиция! Убивают! Полиция!

— Держ-и-и!

Вдалеке засвиристел свисток.

Я не пошел домой, в поля направился. Затем, обойдя кругом все местечко, добрался до жилища Щура. Тот спал в сарае. Разбудил я Щура и рассказал про историю с Алинчуками.

— Что теперь делать? — спрашиваю.

— Задал ты им перца, да! Проучил хамов! Но худо теперь тебе, худо. Сдадут тебя полиции.

— А если я сам пойду в комиссариат да расскажу, как на меня напали?

— Ты что, с ума сошел? У тебя же свидетелей нет! Получишь и за оружие, и за выстрел. В следствии с год высидишь. Уж я-то знаю!

— Так что делать?

— Пока спрячься, а там посмотрим. Знаешь точно, куда ты Альфреда выцелил?

— В ногу стрелял!

— Стрелял в ногу, а попасть мог и в брюхо! Я поутру пойду, выясню, а ты пока помелинуй в сарае. Знаю я место поблизости. Там и год мелиновать можно. Никто тебя не найдет.

И пошли мы. Добрались до большого сарая на краю местечка. Дверь была заперта длинным тяжелым засовом с висячим замком. Залезли мы, отодвинули доску под дверью, а забравшись, задвинули доску на место.

В сарае было тепло и тихо. Темно, обширно и множество закутков.

— Да тут батальон солдат можно замелиновать! А тебя тут сам черт не найдет. Только не выходи наружу.

Щур оставил меня в сарае, а сам пошел в местечко. Вернулся через час, принес мне сетку папирос, бутылку спирта, несколько бутылок воды и много всякой снеди. Влез я на сеновал и там со Щуровой помощью соорудил себе глубокую нору. Затем Щур, пообещав проведать меня вечером, ушел.

Минули две недели. Уже середина сентября, золотой сезон начался. Граница ожила. Контрабандисты трудятся без устали. Есть группы, ходящие по три раза на неделе. А я все прячусь в сарае. Днями сижу один, много сплю. А вечерами и ночами делаю вылазки в местечко, стараясь, чтобы меня не узнали.

Назавтра после происшествия с Алинчуками узнал я от Щура: донесли они в полицию. Дескать, я напал на них на улице и подстрелил Альфреда. Рана легкая — левую ногу ему прострелил. Кость не задел. Кроме того, ударом ноги выбил ему несколько передних зубов.

— Золотые вставит! Как раз повод, — съязвил Щур.

Узнал я, что полиция меня ищет. Уже у часовщика Мужанского и у Юзефа Трофиды делали обыск, но я к ним и не ходил.

Щур всем в местечке рассказал, что на самом деле было между мной и Алинчуками, и что это они прицепились ко мне на улице. Почти все хлопцы были на моей стороне. Братья Алинчуки теперь на улице показаться не могли. Все их стыдили и угрожали поколотить. Щур с Лордом дважды вымазывали ворота их дома и оконницы дегтем. Обычно такое делают девчатам, на которых злятся. Значит такое, что в этом доме живет непорядочная девушка. Но поскольку сестер у Алинчуков нет, много нехорошего можно было про братьев подумать.