– Что?

– Ну, что я не могу читать тебе нотации, не могу учить жизни, что у тебя и так все получается! Может, от зависти, а?

– Не все у меня получается, – вздохнул Юрайдех. – Вот про эти ядовитые стрелки мог бы сразу догадаться, мог бы защиту придумать… А вы… Это не от зависти…

– Тогда от чего?

– Знаете, это, наверное, в нас древний звериный инстинкт пробуждается. Когда у детеныша появляются признаки взрослого – у саблезуба клыки, у человека – усы, в родителе просыпается неосознанная агрессивность, желание отделить, прогнать. А у взрослого детеныша – желание держаться подальше, быть самостоятельным и независимым. – Сын помолчал немного и закончил признанием: – Вы, Семен Николаевич, иногда тоже меня раздражаете.

– Спасибо за откровенность, – усмехнулся отец. – Логично излагаешь – и по дарвинизму, и по тотемизму. Есть предложения?

– Конечно! – оживился Юрайдех. – Целая куча! Вы нас отселите!

– Не понял?!

– Ну, и Тобик, и другие наши мамонты уже почти взрослые. Им больше нельзя с родителями оставаться. Вот мы вместе с ними и пойдем жить туда, где вы этой зимой были. Там же местных мамонтов очень мало, правда? Вот и будем те края осваивать! За тигдебами с их быками там присмотрим, и за рекой – вдруг еще какие-нибудь придурки приплывут! А еще я хочу… – Юрайдех смущенно умолк, но Семен кивнул поощряющее:

– Давай-давай, излагай!

– А вы не будете смеяться? Ну, если с переселением получится… Я хочу с кем-нибудь из ребят перейти реку и пожить у скотоводов. А еще хочу через их земли пробраться к тому источнику, где вы соль выпаривали!

– Это еще зачем? – поинтересовался вконец обалдевший Семен.

– Там, по-моему, должны быть еще месторождения, – с важным видом заявил Юрайдех и вдруг хитро подмигнул: – Нельзя такое богатство без догляду оставлять!

– В общем, идут по земле лоурины… – пробормотал Семен.

– Пилигримы, – поправил сын и продолжил:

… За ними поют пустыни,
вспыхивают зарницы,
звезды горят над ними,
и хрипло кричат им птицы…

– Красиво… Ты что же, стихи сочиняешь? Про странников-богомольцев и пустыни, которых в этом мире еще нет?

– Что вы! Это же Бродский! Его стихи Митяев с Марголиным на музыку положили, и получилась песня. Вы же знаете слова:

…и хрипло кричат им птицы:
что мир останется прежним,
да, останется прежним!
Ослепительно снежным
И сомнительно нежным.
Мир останется лживым,
мир останется вечным,
может быть, постижимым,
но все-таки бесконечным…

– Ты уж сначала напой, – попросил Семен. – Я подзабыл что-то…

– Да, – кивнул парень, – вначале там сложная вязь из слов, но я все помню:

Мимо ристалищ, капищ,
мимо храмов и баров,
мимо шикарных кладбищ,
мимо больших базаров,
мира и горя мимо,
мимо Мекки и Рима,
синим солнцем палимы,
идут по земле пилигримы…

Пока Юрайдех пел, Семен откинулся на свою импровизированную подушку в полном изнеможении. Мыслей у него было только две: «А он не фальшивит!» и «Я больше не могу!». Он так и сказал вслух, когда певец умолк:

– Все! Я больше не могу! Колись! Колись, откуда слова знаешь! И не говори, что из моей памяти! Нету их там!! Я всего несколько строчек когда-то слышал – в гостях у приятеля!

– А вам не дует, Семен Николаевич? – потупился сын. – Может, окно закрыть?

– Я что сказал?!

– Так ведь бульон остынет… Поешьте, а? Эльха придет и ругаться будет – она велела вас сразу кормить, когда проснетесь…

– Еще раз повторяю: ОТКУДА СЛОВА ЗНАЕШЬ?!

– По радио исполняли, – вздохнул Юрайдех. – Оно все время на кухне тихонько играло, но я расслышал и запомнил…

– Та-а-ак… – сказал Семен и начал елозить, пытаясь сесть. Это ему почти удалось, но в последний момент подвели руки – локти разом подломились, и он плюхнулся на спину, тюкнувшись затылком о стену. Наверное, именно этого ему и не хватало, чтобы цепь замкнулась. Вспышка боли с предельной резкостью высветила картину недавнего прошлого – со всеми подробностями и деталями, упущенными зрением, не воспринятыми сознанием. Старейшины и вождь над безжизненным телом сына. Он – Семен – смотрел тогда только на его лицо, изо всех сил стараясь уловить движение век, признаки дыхания. И ни до чего больше ему дела не было.

…Медведь привычно потрогал артерию, пощупал ребра и дал прогноз:

– Оклемается!

– Куда ж он денется! – согласился Кижуч. – Но что бы это значило?

– Это значит, – сказал вождь, – что парень не Волк и не Тигр. Похоже, он с Семхоном одной крови.

– Да, – кивнул Кижуч. – Первозверь.

– А что я вам говорил?! – самодовольно ухмыльнулся Медведь. – Это ж не человек, а настоящий Зверь!..

Вот теперь Семен во всех подробностях вспомнил, как стянули с парня рваный меховой балахон, как озадаченно переглянулись старейшины, как слегка пожал плечами Черный Бизон. А затем было дано заключение о родовой принадлежности посвященного – в этом мире появился второй человек Первозверя.

«Что такого увидели главные лоурины?! Почему сразу поняли, что парень в мистическом родстве со мной – человеком из будущего?! Да ничего особенного… Смешно даже… Просто…

Просто ЮРКА БЫЛ В ТРУСАХ!

И не в каких-нибудь, а в широких семейных, с белыми ромашками на голубом фоне. Такие у меня были на пятом курсе института. Уезжая по распределению, я забыл их дома в шкафу, как, впрочем, почти весь запас носков. Потом пришлось покупать новые. Только всего этого вождь и старейшины не знали – они просто опознали вещь из будущего…»

– Больно? – участливо поинтересовался Юрайдех. – Я бы помог…

– Больно, – признался Семен. – Как там мама?

– Ольга Степановна? Нормально, кажется… Говорит, никогда не верила, что вы погибли…

– Рассказывай! – приказал Семен. – Все рассказывай. Медленно и с подробностями – вплоть до пятен на обоях!

– Не буду! – не менее решительно отреагировал сын. – Пока бульон не съедите, ничего не скажу!

Впрочем, он тут же устыдился и спросил немного смущенно:

– Ничего, что на «вы» и по имени-отчеству? Знаю, что в русских семьях не принято, но я так привык… И потом, мы ведь не только русские, правда?

– Правда. Миску давай!

Семен полулежал на своем жестком топчане и слушал. Вначале он задавал вопросы, уточнял детали, довольно неловко пытался ловить рассказчика на противоречиях. Потом бросил это дело и просто слушал. Желание пустить слезу умиления постепенно таяло, расплывалось в размытую неопределенность, из которой начинали сгущаться совсем другие чувства и мысли.

«Доказательств более чем достаточно. То, что он побывал в моем мире, можно считать научным фактом. Каким образом он мог там оказаться? Простора для фантазии мало – переброску и возвращение устроили инопланетяне. Трусы – это случайность? Или знак, сигнал, напоминание – мне? Строго говоря, я ведь мог и не узнать, что парень побывал в их лапах… И что это значит? Решили поманить меня обратно? Напомнить, чего я лишился? Или это такой юмор: вы, мол, тут корячитесь, мир спасаете, а мы на вас смотрим сверху и хихикаем? Сволочи бледнолицые! Вот бы мне кого-нибудь из них – живьем! Того же Пум-Вамина… И пальмой его так легонько-легонько, так вежливо-вежливо… Р-раз, и готово! Кстати, надо спросить у Юрки, куда трусы потом делись…»