Тело почему-то не болело, и голова перестала кружиться. Вадим пружинисто вскочил.

Леха и Крейлис смотрели на него, как на ожившее после тысячелетней спячки чудовище.

— Ну что, граждане преступнички? — усмехнулся Вадим. — Слабо покончить со мной? Зря старались — ничего у вас не выйдет… Так на чем мы с вами остановились?

Леха первым пришел в себя. Он подобрал отвисшую челюсть и мелкими шажками стал приближаться к Вадиму.

— Не подходи, — предупредил Вадим. — Стрелять буду!

— Да он спятил, шеф! — обрадовался Леха и ухватил Вадима за воротник рубашки. — Откуда у этого фраера пушка?

Вадим старательно припомнил то, что узнал о Лехе ОТТУДА. И притронулся к руке «экспедитора».

ВЫСТРЕЛ!

Леха издал булькающий звук и рухнул на то место, где еще недавно лежал Вадим. Из его пробитой пулей головы струилась кровь.

Крейлис оцепенел, глядя на труп своего подручного. Когда Вадим шагнул к нему, он попятился, не в силах вымолвить ни слова.

— Деньги! — приказал Вадим. — Ну?!

Дрожащими руками, не попадая ключом в замочную скважину, Крейлис принялся отпирать большой сейф, стоявший в углу кабинета. Достал оттуда пачку банкнот, перетянутую резинкой, и швырнул ее к ногам Вадима.

Вадим поднял деньги и пересчитал их. Там оказалось намного больше, чем он просил.

— Будем считать, что в эту сумму входит компенсация и за мотоскутер, которого лишили меня твои подонки, и за моральный ущерб, — сказал он Крейлису.

Беспрепятственно покинув здание фирмы (как и следовало ожидать, Крейлис не посмел больше напускать на него своих головорезов), Вадим свернул за угол и, пройдя по бульвару Разоружения пару кварталов, вошел в будку телефона-автомата. Набрал домашний номер отца.

Однако трубку на другом конце линии никто не брал.

«Где же ты сейчас, папа? Куда, в какой темный угол тебя загнали страх и инстинкт самосохранения? И как мне отыскать тебя?»

Выждав несколько минут, Вадим позвонил в канцелярию суда. Строгий женский голос разъяснил, что Ивана Дмитриевича Бурина на месте нет и быть не ожидается. По той простой причине, что он подал заявление об увольнении. Что он сказал относительно причин своего поступка?.. Молодой человек, я вам не справочное бюро! Мало ли по каким причинам человек увольняется с работы?..

Вадим бросил трубку и прислушался к своим ощущениям. Нет, вроде бы всё в порядке. Отец еще в городе. Ему представилось, как в этот момент отец колесит на своей «Пантере» по городу, откликаясь на вызовы. Голодный. Лишившийся в одночасье крыши над головой. Как загнанный зверь, видящий в каждом встречном охотника на него…

Вадим снова услышал голос отца: «Я ведь еще столько людей спасти могу… Такая, видно, у меня судьба».

Спасти… Он сказал — спасти!.. Вот так частенько и бывает у людей в этом мире: им обязательно надо кого-то спасать. Даже если этот кто-то не желает, чтобы его спасали… И тогда в ход идут все средства. Один в страшных мучениях умирает от рака, но, вместо того чтобы избавить его от страданий, врачи прописывают ему усиленную химиотерапию, хотя знают, что он неизлечим. Другой всячески пытается добровольно покинуть этот мир, а его хватают и сажают в смирительную рубашку, под надзор дюжих санитаров, которые любят измываться над беспомощными душевнобольными. Третий, раскаявшись в совершенных преступлениях, просит привести вынесенный ему приговор в исполнение, потому что человек не может ждать смертной казни пять лет, а гуманное государство заменяет ему высшую меру наказания пожизненным лишением свободы!.. Четвертый, у которого отказывается работать сердце, несколько месяцев валяется на больничной койке в состоянии непрекращающейся комы, и я могу только представить эту непрекращающуюся пытку, когда при каждой очередной остановке сердца его долбят разрядами электрошока, сжигая кожу и плоть, и ломают ребра при силовом массаже грудной клетки, а душа несчастного в это время мечется между этим миром и ТЕМ, в который ее ни за что не хотят отпускать до бренькие спасатели…

Вадим невольно скрипнул зубами.

«Тот Дар, который достался моему отцу, — по существу, такая же уродливая мутация, как сиамские близнецы, — думал он. — А он наивно принимает его за чудо и благо для человечества!..

Он слеп, и мне жаль его, как было бы жаль любого незрячего. Вот почему я смогу «выстрелить» в него, когда встречу.

Теперь-то мне понятно, что мое невидимое оружие срабатывает только против тех, кого мне действительно жалко…

Однажды какой-то болван сказал: «Жалость унижает людей». Может быть, не спорю, некоторые из тех, кого жалеют, и чувствуют себя униженными и оскорбленными. Но зато она, несомненно, возвышает тех, кто жалеет, — хотя бы в собственных глазах…

А интересный казус получается. Ведь в этом мире действует железный принцип: убивать надо только тех, кто умножает зло. Тех, кто стал преступником. За преступление обязательно полагается наказание. С общей точки зрения то, что собираюсь делать я, — бессмыслица, бред сумасшедшего!.. Потому что я буду нести смерть тем, кто не совершил ни единого греха, но сам пострадал от несправедливости, судьбы или чьей-то злой руки. И доказательством того, что этот человек заслуживает любви или жалости, будет выстрел из невидимого пистолета, который вложен в мою руку самим мирозданием…

Ладно, хватит философствовать и рефлексировать. Пора начинать действовать».

И тут же чей-то робкий голос внутри его опасливо осведомился: «Что — уже? Вот так вот сразу?..»

«А ты как думал? — возразил Вадим этому трусливому голоску. — Какой смысл тянуть время? Как говорят коллеги Крейлиса, „чем раньше сядешь, тем раньше выйдешь“. Тебе же не хочется надолго застрять в этом теле и в этом мире? Значит, начнем…»

Он присмотрелся к людям, которые нескончаемым потоком текли по тротуару. Кого из них выбрать первым?

Он стоял, спрятав руки в карманы, и глядел на прохожих.

Стайка девчонок, бегущих куда-то вприпрыжку и хохочущих во все горло…

Счастливая молоденькая мамаша, толкающая перед собой коляску, из которой доносится писк новорожденного…

Сытые, лоснящиеся мордовороты в расстегнутых до пупа рубахах, прущие сквозь толпу напролом, зажав в потных лапах полуопорожненные бутылки с пивом…

Расфуфыренная дамочка с равнодушным лицом, ведущая на длинном поводке кобеля размером с теленка…

Жадно целующиеся на ходу влюбленные, не замечающие никого и ничего вокруг себя…

Девица в мини-юбке и с длинными «фирменными» ногами, высокомерно поглядывающая на всех окружающих сквозь черные очки…

«Кто из них мог бы заслуживать жалости? Кто? Не вижу».

И тут Вадима вдруг прошибла холодным потом одна простая мысль.

Как могла та Сила, что поручила ему столь ответственную миссию, положиться на его критерии определения достойных любви и жалости?

Помнится, еще Сократ пытался найти днем с огнем истинного человека. Не уготована ли и ему такая же участь?

А может быть, его сомнения нелепы и напрасны? Что, если ЭТО будет происходить автоматически, под воздействием каких-нибудь подсознательных импульсов? Вон, Славика-то он приложил, вовсе не думая о том, достоин он жалости или нет…

Он наконец стряхнул с себя оцепенение и решительно влился в гущу толпы.

Первая кандидатура подвернулась довольно быстро.

Это была немощная старушка, стоявшая в подземном переходе с картонкой, на которой чернильным карандашом от руки было нацарапано: «ПОМОГИТЕ МНЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ПРОЖИТЬ!» На старушке было глухое черное платье до пят, по крайней мере сорокалетней давности, стоптанные мужские ботинки и утратившая первоначальный цвет вязаная кофта.

Вадим истолковал призыв на картонке совершенна однозначно.

Дождавшись, пока в переходе никого, кроме него и старушки, не останется, он подошел к ней и протянул правую руку, сжатую в кулак. Подслеповато мигая из-под очков, старушка подставила свою сухую ладошку, приговаривая: «Спасибо, сынок!.. Дай тебе бог здоровья и долгих лет жизни!»