Шли годы. И каждый день был тяжелым испытанием для Эдит. Она вздрагивала, когда стучали в калитку, всюду ей чудились шпики. Любой полицейский агент, без смысла, без определенных намерений фланирующий перед домом иностранца, казался ей предвестником беды. Шорохи, ночные шорохи… шаги возле дома… они сводили ее с ума. Она кричала, что ни одного часа не останется больше «в этой мерзкой Японии». И оставалась. Бранко советовал ей на некоторое время уехать в Австралию или же в Данию. Эдит замкнулась в себе. Частыми скандалами с мужем, изнуряющим страхом перед полицейскими, тревогой за сына она довела себя до расстройства нервной системы.
Эдит замыслила побег. Любовь давно умерла, и оба это понимали. Бранко не мог отказаться от того, что стало смыслом жизни, бросить организацию и бежать, спасая спокойствие жены. Он презирал трусов. У него один путь и другого быть не могло. Не так давно он узнал, что брат Славомир сражается за свободу Испании в интернациональной бригаде. Молодец Славко! Ты настоящий коммунист и антифашист… Значит, те семена, которые бросал в юности Бранко, проросли. Сейчас Бранко и Славко делали одно общее дело: они дрались с фашизмом. Вукелич знал, что происходит в Испании. Зорге рассказывал о Германии, о портовых рабочих Гамбурга, которые создали нелегальную организацию и сообщали антифашистским центрам о гитлеровских военных транспортах. В западноевропейских портах созданы боевые группы патриотов-антифашистов, препятствующие продвижению этих транспортов в Испанию. Тысячи честных людей сражаются в интернациональных батальонах и бригадах на стороне Испанской республики.
Когда летом 1938 года Эдит потребовала развода, Бранко не удивился. Он еще пытался уговорить ее, растолковать, но натолкнулся на стену непонимания. Получив развод, Эдит уехала к сестре в Австралию.
Японская провокация у озера Хасан осенью того же года, события на реке Халхин-Гол восемь месяцев спустя — все это отвлекло Вукелича от мыслей о семейной трагедии. В качестве «гостя японской армии» он сперва побывал на стыке границ Советского Союза, Маньчжоу-Го и Кореи, где развернулись бои за высоту Заозерную, а когда японская армия напала на МНР, по поручению Зорге вылетел на монгольско-маньчжурскую границу.
На международной арене обстановка все усложнялась и усложнялась, поток информации захлестывал Вукелича.
Прошло два года с тех пор, как Эдит уехала в Австралию. За все это время она не написала ему ни строчки. Бранко скучал по сыну. Но он был молод, и к нему наконец пришла настоящая любовь. Она была японской студенткой Иосико Ямасаки. В начале 1940 года они поженились. А в следующем году, в марте, у них родился сын Хироси. Счастье их оказалось недолгим.
12 октября 1941 года Бранко Вукелича арестовали. При аресте присутствовала его жена. Когда в дверь постучали, Бранко сказал: «Око, посмотри, кого там принесло в такую рань». Сам он пил кофе.
«Я открыла дверь и увидела полицейских. Бранко продолжал спокойно пить кофе. Он лишь надел очки, чтобы получше разглядеть непрошеных гостей. Полицейский заговорил с ним по-японски. Из этого я сделала заключение, что ему о Бранко известно все. Бранко и в эту тяжелую минуту не покинуло чувство юмора, так присущее ему: он предложил полицейскому кофе. Тот отказался и дал распоряжение производить обыск. Потом Бранко простился со мной, поцеловал семимесячного Хироси. Бранко увели. Полицейские продолжали обыск. Они обнаружили радиостанцию…»
Примечательный факт: трое, составлявшие ядро организации «Рамзай», были правоведами: доктор государственно-правовых наук Зорге, доктор права Одзаки, выпускник юридического факультета Сорбоннского университета доктор Бранко де Вукелич.
Да, все трое в совершенстве знали юриспруденцию, хорошо представляли себе крючкотворство буржуазного правоведения.
В ходе процесса над организацией в Токио японское правосудие не могло предъявить ее членам ни одного сколько-нибудь строго аргументированного обвинения. Сперва судьи кричали, что, по японским законам, все члены организации подлежат смертной казни. Но доводы Зорге, Одзаки и Вукелича сильно поколебали эту уверенность судей. Рихард Зорге взял под защиту товарищей. Судьи натолкнулись на железную логику его аргументов и были растеряны. Вукелич вообще считал, что японский суд неправомочен привлекать его к ответственности, и отказался отвечать на вопросы. Бранко хорошо знал законы. Вопреки букве закона, движимые патологической ненавистью к антифашистам, судьи приговорили Зорге и Одзаки к смертной казни. Но это было сделано именно против закона, это было надругательством над правами человека. И все-таки победа осталась за членами организации. Моральная победа.
Больше всего судей раздражало, приводило в неистовство поведение Вукелича. Его били, пытали, морили голодом, не давали ему воды, но он оставался тверд. Презрительно улыбаясь, говорил, что его убеждения — это его личное дело и он не обязан отчитываться перед японской полицией. Почему они свои убеждения считают эталоном для всех остальных людей? Японские секреты его никогда не интересовали. Или, может быть, у судей есть веские доказательства? Но доказательства как раз и отсутствовали. В своих посмертных записках Вукелич указал на причины, побудившие его активно помогать Зорге:
«Успешное строительство социализма и сохранение мира всегда были для меня наиболее желанными целями, и именно эти цели лежали в основе моего согласия работать в секретной организации. Я надеялся, что мои усилия получат соответствующее признание и в будущем мне разрешат поехать в Советский Союз, чтобы испытать счастье мирной и культурной жизни в мире социализма, в строительстве которого я участвовал сам своей секретной работой».
Бранко Вукелича обрекли на пожизненное заключение и бросили в страшную тюрьму Сугамо, где он находился до июля 1944 года. Неожиданно Иосико разрешили свидание с мужем. Она взяла трехлетнего Хироси и отправилась в тюрьму. Свидание продолжалось всего несколько минут. Их разделяла решетка. Бранко протянул руки к сыну. Стражник отвернулся. Разговаривать приходилось громко, обязательно на японском. Вид Бранко был ужасен. Он почти совсем ослеп, остались кожа до кости. Но держался с присущей ему бодростью, острил и делал вид неунывающего человека. Иосико понимала, какие вести его интересуют больше всего, и сказала по-английски: «Советские войска подходят к границам Германии».
Время истекло. Это была их последняя встреча. Вскоре Бранко Вукелича сослали на каторгу в Абасири (северная часть острова Хоккайдо). Нет в Японии более мрачного места, чем Абасири. Зимой здесь бывают сорокаградусные морозы. В начале весны здесь неделями стоят густые туманы, часто наступает сильное похолодание. Заключенные, которых поместили в дощатые бараки, спали на оледенелых циновках. Потому-то с приходом зимы в Абасири умирали сотнями от воспаления легких и других болезней.
Как известно, Вукелич в совершенстве владел разговорным японским языком, но письма жене и сыну писал на английском, так как запомнить несколько тысяч иероглифов он не мог. Тюремные цензоры переводили его письма на японский и только после этого отправляли адресату. Потому-то Иосико получала весточки от мужа с большим запозданием. Бранко скоро догадался, почему задерживаются письма, и всерьез занялся иероглифами, катаканой и хираганой.
Бранко пережил Зорге и Одзаки всего лишь на два месяца. В Абасири он не избежал участи многих: заболел крупозным воспалением легких.
Почувствовав, что смерть близка, он в конце декабря 1944 года отправил жене в Токио свое последнее письмо.
Вот его содержание:
«Извини, что это письмо задержано. Это произошло потому, что пришлось отложить его на 4-е воскресенье. Я получил письмо нашего мальчика, и, конечно, оно доставило мне большую радость. Ты, конечно, представляешь себе, как я восхищаюсь и вместе с этим беспокоюсь о твоей напряженной жизни. Прошу тебя: хорошенько позаботиться о себе ради меня, ведь я так люблю тебя. Как ты писала, от моральных сил зависит многое. Мне очень нравятся твои родители. Пожалуйста, будь к ним добра. Теперь для начала позволь мне ответить на твои вопросы. 1) Серебро необходимо возвратить. Его оставляли нам на сохранение. 2) Почтовый бювар я получил, но пользоваться им мне пока не разрешают. 3) Я хорошо разбираю и читаю твои письма, но, поскольку время на них ограничено, пиши как можно четче и яснее (теперешний стиль и почерк меня вполне устраивают). Я хочу, чтобы ты описала когда-нибудь в одном из своих писем твой полный день, с утра до вечера, в присущем тебе интересном стиле. 4) Отвечай мне в письмах на все мои вопросы. Если что-нибудь не разберешь в моем письме — спрашивай. 5) Мне кажется, ты очень, хорошо справляешься с воспитанием нашего сына в таких трудных условиях… Что касается его способностей, то я считаю, как и все родители, что он талантлив. На фотографии он выглядит таким, как я, когда был ребенком, но намного лучше и интереснее, чем его папа. Что же касается почерка, то я начал писать первые буквы значительно позже. Может быть, здесь сыграла свою роль кровь Ямасаки, но я больше всего отношу это за счет твоего отличного воспитания. Я, например, воспитывался большей частью по принципу «оставьте его в покое», подобно маленькому домашнему животному, поскольку этот метод воспитания считали в наше время наилучшим методом. Даже тогда, когда мои родители заметили, что у меня плохой почерк, они реагировали на это очень просто: «Его почерк станет лучше после того, как он повзрослеет. Зачем надоедать ему с этим сейчас?» Может быть, я еще не совсем повзрослел? А может быть, это является результатом пренебрежения начальным воспитанием, недостаточно настойчивым исправлением плохих привычек и т. п. Кстати, относительно слишком мягкого характера нашего сына. Пока в нем не проявляется отсутствие интереса или нелюбовь к работе, тебе не о чем особенно беспокоиться. Главное — привей ему привычку выполнять какую-нибудь работу, не вторгаясь, однако, в священный мир детских игр. 6) Что касается моей матери, то при отсутствии у тебя препятствий к этому пошли ей рождественские поздравления. Однако не торопись с этим, посмотрим, может быть, я получу разрешение послать поздравление сам, хотя опасаюсь, что в этом случае оно может слишком запоздать, жизнь сейчас такова, что для моей старой больной мамы, возможно, лучше было бы умереть, чем продолжать жить. Но если весточка от меня придет к ней вовремя, я уверен, это будет для нее большим утешением. Когда ты заботишься о своих родителях, вспомни об этих моих чувствах. Мне хотелось бы позаботиться о твоих родителях даже больше, чем о своих, но я вынужден был разочаровать их всем этим, что они, должно быть, называют божьим наказанием. 7) В отношении моего здоровья не беспокойся так сильно. В течение последнего месяца рецидивов не было, и я быстро поправлюсь. Кроме того, я переношу холод гораздо лучше, чем ожидал. (Вот только мой почерк становится от него хуже, чем обычно.) Мы вполне можем рассчитывать на встречу в будущем году. Печка, которую я так долго ждал, наконец установлена, с ее появлением я сразу же вообразил себе картину: мы вдвоем. Жарится сакияки. Ребенок спит. В печке огонек… тепло так же, как сейчас… 8) Ты должна больше писать мне о своем здоровье. Тебе тоже нужно сходить к врачу. Пожалуйста, пришли мне свою фотографию и фото нашего ребенка. Может быть, мне разрешат посмотреть на них. И конечно, напиши мне письмо. Извини, что я не могу преподнести тебе никакого новогоднего подарка. Я посылаю лишь свои благодарности. Исторически этот новый год должен быть самым важным и самым трудным для Японии так же, как и для всего мира, и для нашего ни в чем не повинного маленького сына. Мысли о вас придают мне сил. Пожалуйста, расскажи нашему маленькому мальчику, как я был рад его письму. Позаботься о своем здоровье, я постараюсь быть бодрым.
