«Ждать больше нельзя», — подумал Дмитришин. Он оглянулся. Разведчики уже приготовились к броску. Рядом с Дмитришиным новичок из Бурятии, называвший себя забайкальским казаком. Тот уже поднял руку с гранатой. Дмитришин остановил его: побоялся — промахнется, и сам швырнул лимонку. Вышло неудачно — лимонка ударилась в край наката блиндажа. В этот же миг Азов послал гранату через приоткрытую дверь в блиндаж. Снайперский бросок! Фашисты не ожидали такого, они даже не успели прийти в себя, как разведчики очутились в блиндаже. Но офицер их все-таки сумел выстрелить в Дмитришина. К счастью, промахнулся: пуля лишь прорвала бушлат на плече. Дмитришин тут же полоснул по нему автоматной очередью.

К утру наши артиллеристы уже вели огонь по разведанным целям, и очередная атака врага была сорвана.

В районе Севастополя наступило затишье. Осажденный город, его гарнизон стойко сопротивлялись, нанося противнику большой урон. Как потом стало известно, только с 22 по 30 декабря 1941 года противник потерял несколько тысяч убитыми и ранеными.

По этому поводу газета «Правда» 31 декабря 1941 года писала:

Дмитришин хорошо знал, как проходят окопы противника по восточной стороне горы Гасфорт, но долго не мог установить расположение огневых точек. Пришлось организовать вылазку в ничейную зону целым взводом. Двинулись ночью, залегли на косогоре. Прошел час, второй, но ни одна огневая точка не давала о себе знать.

Что делать? Возвращаться обратно, не выполнив задания по выявлению огневой системы противника на этом участке? Но тогда последует решение провести разведку боем, или, как стали говорить, «разведку с кровью». Из-за беспомощности разведчиков будут гибнуть матросы. Нет, этого допустить нельзя.

И Дмитришин решил обойтись своими силами. Пустили в дело «карманную артиллерию». Взрывы гранат всполошили противника. Затарахтел пулемет слева, затем справа… И пошла перестрелка по всему участку.

Стреляя на ходу, разведчики кинулись вперед. Сбитые с толку солдаты противника заметались по ходам сообщения.

Дмитришин спрыгнул в траншею и натолкнулся на разведчика из группы захвата. Это еще молодой и малоопытный разведчик Гриша Токарев. Прижимая руку к груди, он вдруг тяжело опустился на дно траншеи. Дмитришин поднял его. У Гриши сквозное ранение в грудь. Сердце защемила тревога. Не хочется верить этому вещуну, что неустанно колотится в груди, но такое начало не сулило хорошего.

Еще несколько минут — и перестрелка утихла. Гитлеровцы оставили свои позиции. Они не знали, сколько морских «дьяволов» навалилось на них, поэтому не рискнули контратаковать. Не зря же говорят: ночью все кошки серы. Внезапный налет разведчиков, вероятно, показался солдатам противника атакой целого батальона… Но как быть дальше? Вызвать бы сюда роту, пусть закрепляются. Не отдавать же захваченные позиции без боя.

Оставив за старшего опытного разведчика Капланова, знающего немецкий язык, Дмитришин повел своих людей обратно, в свои траншеи. Гришу Токарева несли на палатке лицом к звездам, но он уже не видел их. Лишь временами пытался приподняться и просил пить.

— Грудь, грудь горит…

Дмитришин шел рядом с ним и видел, как белеет лоб юного разведчика. Умирал он молча, тяжело.

Токарева отнесли в санчасть, и Дмитришин явился в штаб, чтобы доложить обо всем, что произошло. Несмотря на ранний час, штаб батальона уже действовал. Ночь дается фронтовикам чаще не для отдыха, а для напряженной работы, особенно штабным командирам.

Около буржуйки сидели комиссар и начальник штаба Головин. Комиссар что-то объяснял, но, видно, заметив на лице Дмитришина тревогу, прервался:

— А-а, разведчик, садись и рассказывай, что там?

Дмитришин доложил в первую очередь о том, что выбили боевое охранение фашистов на горе Гасфорт.

Головин тут же позвонил в резервную роту и приказал выслать на высоту взвод с двумя пулеметами.

Прошло около часа. Вдруг в штабную землянку ввалился здоровенный немец. За ним с автоматом на груди показался разведчик. Это он привел пленного.

Осматривая занятые позиции, Капланов обнаружил в глубокой нише спрятавшегося фашиста. Тот, видать, был не из храброго десятка и, отстав от своих, побоялся вылезти из ниши — чего доброго можно угодить под пулю.

Комиссар батальона приступил к допросу. Фашист вел себя вначале нагловато. Он старался выразить презрение к окружающим. Но вид горе-вояка имел жалкий. Голова его была обмотана каким-то женским платком, на шинель он напялил гражданский пиджак — то ли раздел убитого, то ли ограбил живого.

Постепенно пленный разговорился. Он попал на Крымский фронт и был рад, потому что кто-то ему сказал: в России всюду Сибирь, и только Крым — курорт…

Вскоре позвонили из бригады и приказали доставить пленного туда. Его повел комиссар вместе с дежурным матросом.

Но вот еще один сюрприз.

Перед входом в землянку часовой позвал разводящего.

— Что случилось?

— Да вот какие-то солдаты забрели, — ответил часовой.

Через несколько минут в дверях землянки появился улыбающийся часовой, а следом — незнакомый человек в немецкой шинели, длинный и тонкий, как жердь. Он хотел было поднять руки вверх, но некуда — землянка для него низкая. Позади стоял еще кто-то.

Видя, что никто на них не кричит и не угрожает оружием, чужаки успокоились. Это были два румынских солдата. Начальник штаба потребовал от них документы. Первый из них скорее догадался, о чем идет речь, и, расстегнув верхнюю пуговицу шинели, вытянул розовый лист бумаги.

Это была наша советская листовка, в которой рассказывалось об успехах Красной Армии под Москвой. В листовке говорилось также о том, что сдавшимся в плен будет сохранена жизнь.

— А где ваши солдатские книжки?

Они и это поняли без перевода, с готовностью достали свои солдатские документы.

Дмитришин угостил румын «беломором», пытаясь жестами и с помощью нескольких немецких слов объясниться, поговорить, но ничего из этого не вышло. По-немецки румыны знали, как выяснилось, только одно слово «капут». Их отвели в штаб бригады.

Однако ночь сюрпризов не кончилась. Вернулся из нейтральной зоны разведчик Азов.

— Командир, — сказал он Дмитришину, — есть возможность пополнить наши боевые запасы немецкими минами.

— Как?

— Пойдем, покажу.

С наступлением рассвета Дмитришин и Азов разглядели, что немецкие саперы устроили целый склад мин в извилистой промоине у подножия горы Гасфорт. Склад охраняет всего один часовой. Подобраться к нему нетрудно: есть скрытые подходы. Созрел план: ночью снять часового и прибрать склад к рукам. Этот план Дмитришин доложил командованию.

— Ну что ж, действуйте, — сказал комбат.

Наступила ночь, и Дмитришин вывел свой взвод за передний край.

Погода благоприятствовала замыслу. Низкие облака окутали высоту до самого подножия. Темнота и морось, хоть глаз выколи. Разведчики, следуя за Азовым, вдруг остановились.

— Что случилось? — спросил Дмитришин.

— Фашист… — ответил Азов.

Приглядевшись, Дмитришин увидел немецкого солдата, который ходил невдалеке, закинув автомат за спину, и что-то мурлыкал себе под нос. Ходил он вдоль ящиков, накрытых брезентом. Его беспечность говорила о том, что он еще не бывал в настоящих переделках. По-кошачьи мягко Дмитришин приблизился к часовому. Но — треснула ветка. Фашист насторожился.

— Хальт!.. — видимо, с испугу крикнул он в темноту ночи.

Дмитришин одним прыжком подмял под себя часового, не дав ему пикнуть.