— Сэм, я пригласил тебя на этот ужин, потому что мне нужен твой совет. У меня неприятности, мне нужно принять важное решение и ты, наверное, можешь помочь мне… После этого не спеша отпивая кофе и не глядя на Петтерсона, Оливер рассказал ему все с самого начала — с того самого телефонного звонка Тони, — свой приезд на озеро, состояние ребенка, поведение Люси, наотрез отрицающей обвинения сына, признание Баннера, ну в общем все подробности этой драмы.

Оливер четко и размеренно произносил слова, методично излагая Петтерсону факты без всяких эмоций и оценок, как главный свидетель, дающий показания после аварии, как доктор, описывающий симптомы загадочной болезни специалисту, к которому обращается за консультацией.

Петтерсон слушал внимательно, лицо его было непроницаемо. Про себя он думал, что никогда еще ему не доводилось встречать человека, так педантично и скурпулезно продуманно излагающего такой драматичный период своей жизни. Оливер говорил о любви, желании и измене как докладчик на историческом семинаре по истории восемнадцатого века. И при этом Петтерсон, бесстрастно слушающий друга, вдруг почувствовал острый укол ревности при мысли о том, что если уже Люси в конце концов, выбрала кого-то, почему не его.

И ко всему этому примешивалось ощущение легкого удовлетворения. Оливер, который никогда не обращался ни к кому за советом, Оливер, самый самостоятельный и скрытый из его друзей, обращается к нему за помощью в момент терзаний и раздумий. Это придавало Петтерсону сознание собственной значимости, какого ему еще не доводилось испытывать в присутствии Оливера. И в то же время это откровение порождало совершенно новое чувство любви и сострадания к другу. Петтерсон отметил про себя, что никакая дружба не может считаться полноценной, пока друг не обратится к тебе за помощью в трудную минуту.

Сидя в укромном углу ресторана, вдали от других посетителей, Петтерсон внимательно вслушивался в размеренный и четкий голос Оливера. Он хотел и сам все разложить по полочкам, как будто стоял на пороге своей операционной, где малейшее сомнение или непонимание могут разделять жизнь и смерь; это был еще один случай, когда нельзя было ошибиться.

— …Я никогда и не думал, что с нами может произойти нечто подобное. Это просто не укладывается в голове, — говорил Оливер.

Петтерсон усмехнулся про себя, не меняя при этом выражения лица. Друг мой, подумал он, нет в мире ничего невероятного.

— И как именно это произошло, — продолжал Оливер. — Чертовски банально. С двадцатилетним гувернером! Это просто как в анекдоте, услышанном в курилке!

Петтерсон иронично решил про сея, что надо посоветовать Люси быть пооригинальнее в следующий раз. Выбрать, скажем, горбуна, или губернатора Южноафриканской провинции, или может негра, играющего на барабане. У ее мужа просто отвращение к очевидным вещам.

— Когда женщина хочет найти любовника, — вслух резюмировал Петтерсон, — она выбирает из подручного материала. И литературные ссылки здесь не при чем. Никто в такие мгновения не изображает из себя героиню старого анекдота.

— Что значит найти себе любовника? — резко отреагировал Оливер. — Ты хочешь сказать, что Люси искала любовника?

— Нет, — честно признался Петтерсон. — По крайней мере раньше.

— А теперь…

— После всего случившегося, это неудивительно.

— Что ты имеешь в виду? — в голосе Оливера проскользнули нотки враждебности.

— Измена, — тихо пояснил Петтерсон, — это форма самовыражения средней американки.

Некоторое время Оливер, старался подавить злость и раздражение. Затем он рассмеялся.

— Видно, я обратился как раз по адресу, — сказал он. — Ладно, философ. Продолжай.

— Ну давай на минутку посмотрим на все это ее глазами, — развивал мысль Петтерсон. — Что ты для нее делал со дня вашей свадьбы?..

— Очень многое, — перебил Оливер. — Я заботился о ней каждую минуту все эти пятнадцать лет. Может, это звучит самонадеянно, и я никогда не скажу ей это в глаза, но она слишком хорошо жила все это время, без всяких забот и хлопот, и как бы мне туго не приходилось временами, я и словом ей об этом не обмолвился. Господи, да она единственная женщина в этой стране, которая понятия не имеет о том, что мы пережили Депрессию. Она по сей день не может толком заполнить чековую книжку и не помнит, когда нужно платить за электричество. Я скажу тебе, что я сделал для нее — снял с нее всякую ответственность, — рассержено заключил он, будто Петтерсон защищал против него интересы Люси в суде. — Ей тридцать пять лет, и она не имеет ни малейшего представления о тяготах жизни двадцатого века. Пятнадцать лет она вела образ жизни школьницы на каникулах. И не спрашивай, что я сделал для нее. Чему это ты так киваешь?..

— Именно, — подтвердил Петтерсон. — Именно это я и говорил.

— Что значит, ты это и говорил? — Оливер начал повышать голос.

— Ну на меня-то нечего сердиться, — добродушно сказал Петтерсон. -Это же не я сплю со студентами.

— Неудачная шутка, — обиделся Оливер.

— Послушай, — начал Петтерсон. — Ты обратился ко мне за помощью, не так ли?

— наверное так, — сказал Оливер. — Конечно.

— И единственное чем я могу помочь, это попытаться выяснить, почему она сделала это.

— Я знаю почему, — злобно ответил Оливер. — Она… — Он осекся и покачал головой. Потом вздохнув закончил: — Нет, она совсем не такая. Продолжай. Я буду молчать.

— Ты всегда принимал все решения, — говорил Петтерсон. — Ты лишил ее работы…

— Ее работа, — презрительно хмыкнул Оливер. — Возня в грязной лаборатории с каким-то идиотом по имени Стабс. Слышал о нем?

— Нет.

— И никто больше о нем не слышал. Если бы она проработала бы у него лет двадцать, то может быть, им удалось бы написать какую-то статеечку, неоспоримо подтверждающую, что водоросли зеленого цвета.

Петтерсон ухмыльнулся.

— Тебе смешно, — сказал Оливер. — Но так и есть. Что это меняет, это же не Галилей с его микроскопом. Человечество все равно выживет, даже если она не будет приходить каждое утро в свою лабораторию пять дней в неделю. Она ничем не отличалась от других девушек. Суетилась просто, делая вид, что занимается карьерой, а на самом деле искала случай поудачнее выйти замуж. Город просто кишит такими.

— Не в этом дело, — возразил Петтерсон. — Я говорил с ней. Она ненавидит Нью-Йорк.

— Если бы каждая женщина, которая не может жить в Нью-Йорке, изменяла бы своему мужу из-за этого… — начал Оливер. Он негодующе покачал головой и допил остаток вина в стакане. — А я? — спросил он. — Думаешь, мне хочется жить здесь? Думаешь, мне нравится этот печатный бизнес? Самый несчастный день в моей жизни был, когда я приехал сюда после смерти отца, посмотреть на все эти книги, и понял, что все это дело погибнет, если я не возьму все в свои руки. В течение десяти лет всякий раз, проходя через ворота фабрики, я чувствовал, как все внутри сжимается от этой нестерпимой скуки. Но я не вымещал это на своей жене…

— Разница в том, — осторожно вставил Петтерсон, — что решение принял ты. А ей пришлось подчиниться.

— Боже, но это было более десяти лет назад!

— За десять лет можно столько накопить в себе. За десять лет можно почувствовать свою бесполезность.

— Бесполезность! — Оливер скатывал маленькие хлебные шарики из оставшихся на столе крошек и щелчком направлял их, целясь в бутылку вина. — Она заботилась о сыне, о доме…

— А тебя бы устроило только и делать, что воспитывать сына и вести хозяйство всю жизнь? — спросил Петтерсон.

— но я не женщина.

Петтерсон усмехнулся.

— А что полагается делать мужчине? — сострил Оливер. — Организовать женский клуб? Интересный проект для женщин, которым нечего делать между тремя и пятью часами дня. — И он подозрительно посмотрел на Петтерсона. -А ты откуда все это знаешь? — спросил он. — Она с тобой откровенничала?

— Нет, — ответил Петтерсон. — Зачем?

— А твоя жена? — перешел в наступление Оливер. — Как насчет Катрин?