Вот Антон и таскается за мной, бедный. Ни ему это не надо, ни мне.

А слово не воробей…

Я возвращалась домой после Рождества. И чувствовала себя прекрасно. Я уговаривала себя, что все у меня хорошо. И сама в это верила. А про Розины слова думать не хотелось.

Я уже давно заметила: когда вокруг много народу, то все эти бабкины заморочки, порчи-заговоры, отвороты-привороты кажутся мне смешными предрассудками. А гадальные карты – простыми картинками, напечатанными в обычной типографии…

Да и любимица моя – астрология кажется мне иногда настолько мудреной, что она уже сама в себе не может разобраться. А ведь все зависит от трактовки. Астрология – точная наука, а расшифровка – искусство. Иногда я ужасно устаю от построения чьего-либо гороскопа. И тогда мне хочется относиться к небесным светилам как в старой песне – «Луна, словно репа, а звезды фасоль». И никаких сложностей.

Так легче. Меньше знаешь – крепче спишь.

Но это не про меня. Про меня другое: много будешь знать – скоро состаришься. Рыбы вообще считаются зодиакальными стариками. Ими замыкается круг созвездий. В них сосредоточены мудрость, врожденное знание и глубинная интуиция.

А интуиция громко подсказывает, что верить надо. Что мир гораздо сложнее, чем кажется. Но навязывать свою точку зрения я никому не собираюсь. Мне уже хватило всех этих скептических восклицаний моих однокурсниц. Ника так просто открыто со мной скандалила.

– Ты же умная, Гелка! Неужели ты веришь во всю эту чушь! Ты сама подумай!

Ну что с ней разговаривать, если мои слова для нее такая же дичь, как страшилка про черную руку.

Не видела она, как к бабке из города привозили одну девицу с изрытым нарывами лицом. Она нам в глаза не смотрела. Рассказывала ее мать, нервно поглаживая дочь по голове, как младенца. Звали ее Кристина. Помню потому, что когда бабка уже шептала, то раз сто, наверное, прозвучало ее имя.

Кристина, молодая и нагловатая, не уступила в автобусе место какому-то старику. Подумала, что девушка мужчине не обязана уступать. Тем более что рядом сидел молодой парнишка. Но старик разорался, разбрызгался слюной и пальцем своим крючковатым тыкал в ее сторону. И от этого пальца все у нее внутри выворачивалось.

– Расселась, барыня! Стыд потеряла, а рожа, как у свиньи! – А когда она собралась выходить, плюнул ей вслед и крикнул: – Чтоб мужики от тебя шарахались! Лярва! Чтоб ни один за всю жизнь тебе места не уступил и дверь не открыл!

Она попыталась забыть об этом. Но голос все звучал в ушах. А через неделю катастрофически начала портиться кожа. Из хорошенькой девушки она превратилась в невесту Франкенштейна. Родители, не бедные люди, таскали ее по врачам да по косметологам. Но становилось все хуже и хуже. Кто-то надоумил найти бабку. Так через десятые руки в Мешково и приехали.

Я бабке тогда помогала. И видела все сама.

Порчу бабка снимала яблоками.

– Яблочко спасское в руки беру, яблочком спасским сглаз уберу. Сглаз девичий, сглаз мужичий, сглаз бабий, сглаз жабий, сглаз змеиный, поддел чертиный. Яблочко по телу белу катится, чертово дело и поддел с девицы скатится. Черт дело спортил, черт дело забрал, поддел поддельнику отдал. Кто зависть на девицу напустил, тот от зависти дух испустил.

У нас ушло восемь яблок. По всему телу катали их и видели, как наливные яблочки подергиваются гнилью.

На следующий день девочке надо было снести их на кладбище, найти могилу с именем Кристина, оставить на ней яблоки и не оглядываясь уйти. А потом никаких яблок сорок дней не есть. Бабка особенно настаивала на том, чтобы та ни при каких обстоятельствах не оглядывалась. Даже если кто-нибудь окликнет.

Они приезжали к нам еще раз. Благодарить бабку. Кристина почти совсем поправилась. Лицо зажило, остались только небольшие следы. Но это, сказала бабка, дело времени.

Денег баба Нюра никогда не брала. Говорила: «Нельзя брать! Грех зачтется, дар отымется». Так ей подарки привезли: конфеты и электрический чайник.

И еще возбужденно рассказывали, как трудно было найти могилу с редким именем Кристина. Добрались до Литераторских мостков. Там только и нашли. Яблоки положили и ушли. А сторож, откуда-то взявшийся, за ними, и все окликает: «Гражданочка! Подождите! Вы перчатки оставили! Да что же это за наказание! Что я за вами гнаться должен?» Перчатки подруга из Англии привезла. Такие красивые были, из змеиной кожи. Мать хотела обернуться, но дочка ее одернула и скорей потащила к выходу.

Чем больше негодовал сторож, тем страшнее ей становилось, что опять она получит в спину проклятие.

Я вернулась в Питер утром. У людей заканчивались новогодние каникулы. Светило солнце. В городе было никак не меньше двадцати градусов мороза. Под Псковом тот же мороз ощущался совсем по-другому. Влажный воздух Питера с противным невским ветром делал этот мороз невыносимым. Нос отмерзал, глаза слезились. Аж дыхание перехватывало.

Когда я ввалилась в свою дверь, меня встретил сонный коридор. Свет еще никто не включал. Наверное, спят.

Я на цыпочках добралась до двери, тихонько открыла ее ключом, чтобы никого не разбудить. И оказалась в своей светлой комнатке с двумя высокими окнами, выходящими в желтый двор-колодец. Светло у меня потому, что этаж последний. Впереди только разномастные крыши, покрытые блестящими листами железа. Сейчас они нестерпимо сверкали на солнце. И мне вдруг показалось, что уже весна.

Надо с чего-то начинать. Я чувствовала в душе нестерпимый порыв поменять в своей жизни все. А если такой порыв чувствуешь, его нельзя упускать. Этому нас учила на курсах астрологии наша преподавательница Эль-га Карловна. Потому что порыв души возникает при передвижении планет в нужном направлении. Нужно идти, куда глаза глядят, и ловить все отправленные тебе послания судьбы. Сейчас пойду. Только чаю попью, чтобы согреться.

Я взяла чайник со стола и собралась пойти на кухню. Но у двери наткнулась на старый пакет с мусором. Я забыла его вынести на помойку, когда в спешке отбывала в Псков. Прошлогодний мусор. Его, как старую жизнь, нужно было оставить в прошлом году. Я взяла со стола забытую обертку от конфеты, раскрыла пакет и засунула ее внутрь.

В нос шибанул ужасный запах гнили. Я поскорей завязала его опять. М-н-да… Надо было выбросить до отъезда. Я поставила чайник на плиту. Накинула свою белую кроличью шубку, взяла мусорный мешок и вприпрыжку поскакала вниз по лестнице.

После темного подъезда солнце совсем ослепило. И я с размаху налетела на кого-то, кто собирался войти в дверь.

– Ой, извините, – рассмеялась я, ничего не видя.

Настроение было весеннее. Но тут я увидела знакомую до боли бритую голову, пускающую мне в глаза зайчиков. С удручающим выражением лица передо мной стоял Антон Альбертович Дисс.

– Ну? – требовательно спросил он.

– Ты, наверное, хотел сказать: «Здравствуй, с Новым годом»? – подсказала я.

– Нет. Не хотел, – упрямо ответил он. – Если б я хотел, я бы сказал. Мне надо с тобой поговорить. Срочно! Давай к тебе поднимемся. Ты меня кофе угостишь. Холодно так стоять.

– А ты парик купи. Теплее будет, – посоветовала я искренне. – Правда!

– Я подумаю, – сдержанно пообещал он.

– Кстати, а какого цвета у тебя волосы? Были… – добавила я злорадно.

– От природы я жгучий брюнет, – поклонился Антон, сверкнув черепом, потом выразительно поднял и опустил длинные абсолютно белые брови. На этом веселье закончилось. И он поторопил: – Давай скорее – туда или сюда!

– Только не сюда. Возвращаться – плохая примета. Давай туда. – Я махнула рукой в неопределенном направлении.

– А чего еще от тебя ждать… – проворчал он и вытащил из кармана куртки ключи от машины. Джип, как большой пес, взвизгнул и приветливо подмигивая фарами. – Садись. Только по твоим делам я тебя никуда не повезу. Учти. Я – не таксист.

– Я в курсе, – снисходительно кивнула я, усаживаясь в теплую и удобную машину. – Антон, какая ты все-таки… – хотела сказать «сволочь», но передумала: – Экстравагантная личность.