Утром удивительная картина предстала его глазам: вокруг поезда теснились горы, горы высокие, никогда невиданные горы, как щетиной покрытые густым бурым лесом. Глубокие ущелья прорезывали их, и по этим ущельям, кипя и извиваясь, змеились быстрые горные реки, одетые белой пеной; через речки, от скалы к скале, висели узенькие бревенчатые мостики, по обрывам бродили козы, легко перепрыгивая с камня на камень.

«Вот он, Кавказ!» — думал Макар, загоревшимися глазами разглядывая невиданную картину.

Поезд быстро мчался и, наконец, выскочил из ущелья в широкую долину, которую пересекала мутно-зеленая речка. Городок лепился по холмам, а за ним неожиданно широко раскинулось море, — уже не бледное и серебряное, как Азовское море в Таганроге, но светло-зеленое, бурное, с косматыми гривами на волнах, могучее и всегда беспокойное Черное море!

Наш путешественник вышел на платформу маленького вокзала и первым делом направился, как обычно, искать Егоркину надпись. Он нашел ее без труда и, прочтя очень обрадовался. Егорка писал:

«Нанял лошадей, едет в свое имение Голубино. Нам удалось наняться к нему за носильщиков и рабочих, Любочка помогла. Поедем по шоссе в горы, на каждом перекрестке будем бросать стеклянные бутылочные черепки».

Следопыт совсем успокоился: коли дело так, то девочка из их рук не уйдет. Теперь догнать их не стоит большого труда. Он отправился на базар обедать и, кстати, посмотреть городок.

Туапсе понравилось ему: кривые улицы бежали вверх и вниз с холма на холм, подходили к самому морю и там переходили в набережную и мол. Большой пароход дымился у мола, люди грузили пеньку; неподалеку, правее, виднелся другой каменный мол, с двух сторон отгораживавший большой кусок моря, где покачивались шхуны — небольшие парусные кораблики; сюда заезжали также военные суда, и Макар долго глазел на подводную лодку, причалившую к молу; ее длинное рыбье тело до половины сидело в воде, мостик и обшивка сверкали чистотой; она была похожа на мирно уснувшее морское чудовище. Ужасно захотелось Следопыту проехаться на ней, нырнуть на самое дно морское. Но об этом нечего было и думать: возле лодки стоял часовой из бывалых матросов и никого даже близко к ней не допускал, не то — что внутрь.

Осмотревши порт, разведчик наш пошел закусывать. Посреди базарной площади тянулся большой навес на столбах, и под ним помещалось много ларьков и лавок: это был крытый рынок. Черноволосые греки и армяне тут же устроили закусочные, где можно было получить жареную рыбку-султанку, борщ, шашлык или чебуреки.

Макар решил попробовать шашлык и очень удивился, когда ему подали на оловянной тарелке длинную железную палочку, на которую были нанизаны жирные куски баранины с луком. Баба, сидевшая рядом с ним, объяснила ему, что палочка называется вертелом, и шашлык жарится прямо над огнем, без сковородки: в сковородку собирают только сок, который с него каплет.

«Век живи, век учись, — думал Макар. — И ест-то всякий по-своему: у нас на Украине шашлыка не найдешь. А жаль! Вкусная штука! Зато и у них вареников что-то не видать».

За обедом Макар обдумывал дальнейший план действий. Прежде всего предстояло решить, в каком виде отправляться дальше: в господском или в своем настоящем — мужицком платье. Если в господском, то надо нанимать лошадей до Голубина. А дальше что? Не лучше ли опять превратиться в крестьянского хлопчика и итти пешком? Это уж тем удобнее, что по дороге и сам не будешь стесняться, и встречные охотнее будут рассказывать про свое житье-бытье. Пятьдесят верст не штука: в два дня можно на месте быть; да и способнее как-то в своем привычном обличье.

Макар принялся расспрашивать о Голубине. Но, к его удивлению, никто и слыхом не слыхал об этом имении; называли ему разные деревни с чудными названьями: Псезуапсё, Ашё, Лазаревку и многие другие, но балдыбаевского жилья никто не знал.

— Так, видно, дачка какая-нибудь пустяковая, — сказал один старичок из местных старожилов. — Никто тебе здесь дороги не покажет. Отправляйся по шоссе, куда глаза глядят; может — встречный какой поможет.

Даже извозчики пожимали плечами, услыхав названье «Голубино». Тогда Макар, скрепя сердце, решил последовать совету старожила и пойти наудачу по шоссе, убегавшему в горы.

Таких дорог было несколько. Следопыт надеялся, не оставили ли ему его приятели какого-нибудь знака. Выбрав шоссе, показавшееся ему наиболее интересным, так как оно от города поворачивало прямо в глубь страны, мальчик бодро зашагал по влажной от постоянного дождя дороге.

Какова же была его радость, когда у первого же проселка, отходившего от шоссе, он увидел осколок разбитой бутылки; другой, такого же цвета, лежал шагах в тридцати дальше по шоссе.

«Егоркин след», — решил Макар. — Они здесь ехали. Надо итти прямо.

Казалось, он не ошибся: возле второго и третьего проселка лежали черепки. Следопыт совсем повеселел: он прошел уже верст десять, когда завечерело. Сизые сумерки выползали из темных ущелий и медленно обволакивали горы. Из лесов близ шоссе начали раздаваться странные, то протяжные, то прерывистые звуки, похожие на плач ребенка. Раза два какие-то большие собаки, поджав хвост, перебегали дорогу, а в кустах там и сям загорались на миг чьи-то зеленоватые глаза. Дружок слезливо повизгивал, рычал и, весь ощетинившись, жался к ногам хозяина.

Макару стало не по себе. Никогда в жизни не слыхивал он в лесу такого жалобного, хватающего за душу воя.

«Что такое? — думал он. — Волки так не воют. Какие-такие звери? Не будь я красноармеец, право подумал бы: не леший ли там, в лесу, хохочет?»

Навстречу не попадалось ни души. Ночь становилась все темней, и мальчик уже с тоской начинал подумывать о ночлеге: знай он, что впереди такие глухие места, он бы ни за что не вышел из города перед вечером. Попался еще проселок, пересекавший шоссе, и Макар едва различил стеклянный осколок, лежавший уже не на шоссе, а шагах в пяти от него, на проселке.

«Свернули», — решил он и пошел по проселку. Но едва он прошел шагов двести, как дорога раздвоилась, и сколько ни искал Следопыт, ни единого стеклышка ни на одном, ни на другом проселке он не нашел: быть может, у ребят не осталось больше черепков, а может быть, они вовсе и не ехали здесь. Как бы то ни было, след был потерян!

Огорченный до слез Макар остановился в нерешительности и прислушался. Какие-то глухие звуки, будто нестройный далекий хор нескольких голосов, донеслись до него с правой дороги. Он двинулся туда. С каждой минутой крики становились ясней. И вдруг за поворотом дороги показался низкий каменный домик, в окнах которого мигал красноватый свет. В глубоком, таинственном молчаньи горной ночи неожиданно ухарски вспыхнула громкая песня, грянувшая за этими красноватыми окнами, и Следопыт явственно расслышал удалые слова, сразу всколыхнувшие ему сердце:

Звуки боевой песни, сначала обрадовавшие Следопыта, уже через минуту заставили его призадуматься: что — если это белые? Надо быть осторожным! Он спрятал в кусты свой узелок и тихонько подкрался к окну домишка.

Внутри, в низкой и прокуренной комнате, вокруг деревянного стола сидело несколько человек самого странного вида: по одежде они походили на бродячих торговцев или мелких лавочников, тут же в комнате валялись их тюки с мануфактурой и пестрыми платками. Но во всей их повадке, в лицах, обветренных, загорелых и грубых, во всклокоченных волосах и в песне, которую они выкрикивали во все горло, стуча кулаками по столу, — не было ничего напоминающего мирных коробейников. За стойкой в глубине комнаты стоял большезубый красивый черкес в папахе и с кинжалом на грязной, проношенной черкеске. Он старательно цедил вино из бочонка в стакан огромному дядьке со свислыми седоватыми усами и крючковатым носом. Все были изрядно пьяны; табачный дым сизой пеленой висел над пирушкой.