Особенно меня поразило его выступление на школьном празднике и чтение стихов собственного сочинения. Да каких! Антифашистских! Да-да, он всерьез в этих стихах предъявлял претензии всем присутствующим в том, что мы, мол, успокоились, живем припеваючи, а фашизм поднимает голову. Ну, положим, про Чили все знают, но в стихах Зверев упоминал и про Боливию, про Латинскую Америку. Там ситуация, конечно, непростая, но откуда четвероклассник может знать о международной политике? «Международной панорамы»[83] насмотрелся? Так Бовин эту тему там не затрагивал, там гриф секретности. В общем, у мальчика ярко выраженная антифашистская, я бы даже сказал, ультра-коммунистическая гражданская позиция.

Вы знаете, этот мальчик пишет совершенно взрослые стихи. И не про любовь или там лютики-цветочки, нет. Философские такие. И антивоенная тема там представлена достаточно ярко. Поэтому уж что-то, а внушить такому вот вундеркинду какую-то идею, на мой взгляд, практически невозможно. Но факт остается фактом — Максим Зверев московского периода и Максим Зверев днепропетровского периода — это два разных мальчика. И если не придерживаться версии о похищении мальчика инопланетянами и замене его на брата по разуму в оболочке советского школьника, то я, пожалуй, не могу пока что представить какую-то более-менее стройную версию.

— Зато я могу.

Все невольно посмотрели на скромного московского инженера Владимира Сафонова. О его истинной роли знали только два человека — старший лейтенант КГБ Сергей Колесниченко и майор КГБ Шардин. Но даже эти двое не имели полного представления о специфике секретного отдела Восьмого Главного управления Комитета государственной безопасности СССР, которое называлось в/ч 10003 и имело в наличии всего 16 человек личного состава. При грифе секретности «три ноля» о разработках этого отдела знали только первые лица государства и начальники силовых ведомств — КГБ, ГРУ, МВД. Ну и, конечно же, те, кто там работал. Колесниченко имел допуск с двумя нолями. Тем не менее, он знал, что речь идет о разработках психотронного оружия.

Сафонов сам был таким оружием. И о его возможностях Колесниченко тоже кое-что знал.

— У меня есть версия, которое многое может объяснить. Но я не имею права даже вкратце ее здесь озвучить. И вообще — прежде чем эту версию предоставить руководству и получить разрешение по ней работать, мне необходимо встретится с этим школьником. И поговорить с ним с глазу на глаз.

— С фиксацией разговора? — спросил Шардин.

— Нет. Никакой фиксации. Впрочем, даже если Вы захотите писать, у вас ничего не получится.

— Почему это?

— Потому что я засвечу вашу кинопленку. И остановлю звукозапись, — тихо сказал Сафонов[84].

И улыбнулся.

После своих «показательных выступлений» на так называемом «семинаре» Максим Зверев наконец-то понял, как он устал. И физически, и морально. Дело в том, что все эти тренировки, соревнования, драки свалились на двенадцатилетнего мальчишку. Нетренированное тело досталось сержанту Звереву. Неподготовленное. Поэтому в первую очередь отказывало именно оно — ныло, гудело, руки-ноги наливались свинцом, по утрам было трудно встать — такая была крепотура. Макс пытался расслабляться, медитировал, добросовестно отрабатывал таолу по тай-цзы, даже ходил в плавательный бассейн. Но тело настоятельно требовало сделать перерыв.

Но главное — Максим устал морально. Вот посадите взрослого человека в детский сад. Именно, как равноправного партнера малышей, а не как взрослого. Представьте себе — засунули вас в тело ребенка и посадили, скажем, в манеж. И соску в зубы. Каково вам будет? Вот и Максиму было не просто скучно с детьми — ему надо было вести себя с ними, как с равными. Не сверху вниз, не снисходительно похлопывая по плечу — а всерьез обсуждать их детские проблемы, играть в их детские игры. Иногда Зверь чувствовал себя, как в клетке.

Внезапно вспомнились стихи Марины Хлебниковой…

«Еще повезло, что четвертый класс, а не первый. Мог бы вообще попасть в ясли. Кажется, у кого-то из авторов многочисленных книг про „попаданцев“ такое было…» — припомнил Макс.

Но ясли — не ясли, а школа здорово достала. Хорошо еще, что пару раз давали освобождение на соревнования и на сборы. Но после выступления на городском чемпионате по самбо и показательного боя на городских соревнованиях по боксу Максима включили в динамовскую сборную по самбо. А тренер объявил, что Максим может выступать в составе сборной города на области и даже на республике. Тренер по боксу его пока не трогал, но к маме приходил и о чем-то с ней поговорил. Мама после этого разговора как-то замолчала надолго и почти с ним не разговаривала.

Но Зверю было не до разговоров с родителями. Отец все чаще уходил из дому, похоже, с Татьяной Прокофьевной у него был серьезный конфликт. А если учесть, что они и работали вместе, в одной лаборатории, то Виктору Ивановичу приходилось несладко…

Так что родителям было не до Максима. Хотя он опасался разговора — и не потому, что мать могла как-то разоблачить его, нет. Он ведь, в сущности, не изменился. Точнее, внешне не изменился. Ну, стал заниматься спортом, ну, обнаружились таланты — и что? Бывает. Вряд ли кто-либо подробно объяснил Татьяне Прокофьевне, насколько серьезный уровень у ее сына. А общие фразы — «способный мальчик», «одаренный спортсмен», «перспективный боксер» — это все так, просто слова. Тренер по боксу, скорее всего, не рассказал, как он, Зверь, нокаутировал его учеников. Хорошо хоть, мать не приперлась на соревнования — он специально ей ничего не говорил. И в школе скрывал. Хотя постфактум, конечно, и стенгазеты были, и объявления, и на доске почета его повесили. Повезло, что слишком быстро все закрутилось, так что в школе пожурили его и пионервожатая, и комсомольские «боги» школы, но что поделаешь? Ну, не посмотрели соревнования — после будут другие…

Но Макс понимал, что других уже не будет. Неинтересно ему. Не та стояла задача. Область, Украина, союз… А дальше — Олимпиада? Чемпионат Европы? Мира? На фига? Положить всю жизнь на спорт? Это было уже, зачем повторять? Правда, заниматься в той, своей взрослой жизни единоборствами Максим начал уже после армии. А раньше пять лет он отдал скалолазанию и альпинизму, входил в сборную области. И что? Что ему это дало? А сколько лет он занимался ушу, каратэ-до, самбо и панкратионом? Нет, понятно, что это ему дало в плане развития, как духовного, так и физического, но и что? Закончил институт физкультуры, получил диплом, даже успел поработать учителем физкультуры и тренером. Но работал всю жизнь журналистом! И что теперь? Снова прожить точно такую же свою новую старую жизнь?

Нет уж, спасибо. Стать мастером спорта и снова в инфиз как-то не хотелось. Да и к журналистике душа не лежала, особенно к советской. «Стройными колоннами советские трудящиеся проходят мимо мавзолея, на котором видные деятели партии и правительства приветствуют демонстрантов…» Фу, бред какой-то!

Значит, все эти тренировки-соревнования — на фиг! Вот с оперативниками МВД и КГБ — вот это интересно. Там и соперники достойные, и его чему-то научат — он ведь не такой уж на самом деле крутой. Ну, знает какие-то техники из будущего — и что? Поделиться можно — и только. Потому что серьезных волкодавов он не сможет серьезно обучить. Ведь общая база, особенно борцовская, у него так себе. В ударной технике он еще может чему-то научить, прикладная база у него неплохая, тактически подкован. Но это — уровень среднего мастера. Вот если рассматривать боевые действия, то там кое-какой опыт имеется…