Твои слезы на моих щеках,

И я не в силах сказать тебе эти слова.

Все, что случилось, было в наших руках.

Только опять нам любить не судьба.

— Конечно же я плачу! — проговорила я, стараясь сдерживать себя не и не срываться на крик. — Что с тобой произошло?!

Мою вторую руку Тол по-прежнему прижимал к своей груди. Его сердце колотилось, как маленький воробей в тесной клетке, просящийся на свободу. Это пугало меня больше всего.

Подняв свободную руку к глазам, я попыталась подсушить и их, заметив, как на пальцах остаются следы туши. Ну и пусть! Ну и плевать! Сейчас не это главное! Я потянулась к сумочке, чтобы достать телефон и позвать сюда Антона, или хотя бы предупредить его, чтобы он не ждал меня, но Тол, услышав это, перехватил и вторую ладонь, вновь открыв глаза.

— Паршиво выглядишь… — прошептал он и тихо засмеялся.

Из-за происходящей истерики и радости от того, что Салтыков оставался собой, я тоже тихо засмеялась, легонько ударив его рукой. Наверное это хороший знак…

— Никого сюда не зови. — Продолжил он. — Не хочу никого видеть…

Нет, он никак не походил на умирающего человека… Покивав, я украдкой осмотрела комнату и увидела ответы на свои вопросы. На столе бутылка водки, на кровати блистер каких-то таблеток. Какой дурак будет это смешивать?! Ответ: тот, который сейчас лежал на полу. Это многое объясняло, но не его поведение с самого начала тура…

— Это что? — спросила я, разглядывая белые пилюли.

Толу даже не понадобилось посмотреть в ту сторону, куда я указывала, да и ничего бы ему это не дало. С пола он бы все равно ничего не увидел, тем более в такой темноте.

— Антидепрессанты… Я их… кхе-кхе… принимал… Давно. Тут вот нашел остатки и…

Ой дурак… Ой дурак! Теперь все стало ясно! Если ему их не выписали и он пил их как попало, ему могло стать плохо. Очень плохо! И пожалуйста! Вот результат! До чего же он себя довел…?

— И зачем…? — спросила я, начав поглаживать грудную клетку этого глупого ребенка через ткань майки. Я все еще продолжала плакать, но уже куда тише.

Салтыков вновь закрыл глаза и некоторое время молчал. Хорошо, что я все еще ощущала его сердце и то, как вздымалась его грудь, а значит он был жив и это уже хорошая новость. Потому я просто терпеливо ждала ответа, вглядываясь в черты его лица сквозь темноту… Такие грубые и такие тяжелые… Но такие прекрасные. Как же хорошо, что на свете есть такие красивые люди.

— Я… я просто заболел… Вот и решил подлечиться… Иначе бы выступать н-не смог…

Я устало вздохнула, потому что лечение Тола, судя по сложившийся ситуации, принесло ему больше вреда, чем пользы.

— Нет болезни, от которой такое назначают. Ты ее сам выдумал…

Я снова аккуратно прошлась пальцами, собирая с носа солиста остатки своей влаги. Каждый раз в эти моменты он снова закрывал глаза, будто наслаждаясь этой мимолетной близостью.

— Есть. Эта болезнь — ты…

Моя рука, скользнувшая вниз, коснулась потрескавшихся губ Тола и замерла, когда он произнес эти слова. Подушечки пальцев ощущали всю ребристость шелушившейся кожи губ, когда они слабо вытянулись чуть вверх, целуя моя руку из последних сил. Но я тут же одернула ее. Но совершенно не из-за того, что мне было неприятно. Мне стало очень-очень больно. Будто мою, склонившуюся над Толом спину, пронзил острый меч. Все мое лицо сжалось и я закрыла рот ладонью, буквально раздавливая челюсть, чтобы не закричать от этой самой боли. Слезы побежали сквозь мои пальцы, но падали теперь на мое платье. Я не проронила ни звука, молясь, чтобы Тол не открыл глаза.

Все это время он так старался отстраниться от меня, избегать лишних встреч, создавать вокруг сугубо рабочую атмосферу, а сам заедал все это таблетками… Потому что… он не бездушное чудовище, он просто не умеет любить иначе… И он не знал. Он не знал, что я тогда как дура в него влюбилась, в ту же секунду, когда он поцеловал меня в коридоре в мой первый рабочий день. Я боялась признаться сама себе в том, как сильно я погрузилась в этого человека, а теперь боюсь признаться в другом…

— Я мудак… я знаю… — говорил Тол, продолжая покашливать. Я хотела принести ему воды, но знала, что сейчас он бы точно отказался. — Я вел себя ужасно… Я… Я просто никогда и н-никого не… любил… Я испугался сам себя… И вот…

— Замолчи! — вскрикнула я и, согнувшись максимально, упала на грудь Тола так, что голова его теперь касалась моего плеча, громко заплакав.

Я просто не выдержала всех этих слов и всего того, что копилось внутри меня все это время. Глупый, глупый Тол! В нем сейчас не было сил даже для того, чтобы поднять руки и обнять мою шею. Я просто рыдала, сжимая его изо всех сил, пытаясь защитить от всего того, что происходило. Прямо как в той песне… В ней было еще много правды о случившемся, слишком много…

— Я… кхе-кхе… Я отшил Аллу… Послал ее к чертям…

У меня уже началась гипервентиляция легких и я, как могла, старалась сдержать этот порыв и выровнять свое дыхание. Холодные пальцы музыканта коснулись моих предплечий. Это был максимум, который он мог дать мне прямо сейчас. Я так хотела поколотить его, но во мне словно тоже не осталось сил…

— Ну и… ну и дурак! — сквозь слезы прикрикнула я. — Ты мог бы быть счастлив!

Тол закашлялся и снова тихо засмеялся, услышав мои слова.

— Нет. Ведь она не ты…

Каждое новое слово… Каждый его вздох… Будто ножом по моему телу… Я не могла… не могла его слушать! Мне становилось горячо от осознания всего, словно меня жгли раскаленными палками, оставляя шрамы не только на коже, но и на душе. Я так хотела, чтобы он прекратил! Потому что все это…

— Я ведь л…

Я не дала закончить ему эту фразу. Я знала, что он хочет сказать. То есть, я конечно же могла ошибиться, но в тот момент мне казалось, что я знаю все. Знаю, понимаю и чувствую. Но я не могла позволить ему сказать это. Просто не могла! Ради его же блага. Мне казалось, что я спасаю дорогого мне человека.

Вскинув голову, я чуть отодвинулась назад и снова опустила ее, прильнув своими губами к губам Тола. Резко, но мягко, чтобы не навредить ему. Не сейчас, мой хороший, не сейчас… Не говори этого, пожалуйста. Это просто разобьет твое сердце! Ты ведь такой хороший, просто еще сам не знаешь этого… Прости… Прости меня! Но я не знала, как еще закрыть тебе рот!

Застыв так на несколько мгновений, я отстранилась от Тола, слегка улыбнувшись, сделав над собой огромное усилие ради растяжения губ. Он тут же открыл глаза, словно в один миг ему стало куда легче. Словно с его плеч стащили камень.

— Ты пьян и тебе плохо… Просто поспи, пожалуйста, а потом мы со всем разберемся…

И этот удар в свое сердце я нанесла себе сама. Последний. Можно сказать добивающий. Глядя в его усталые, но такие блестящие глаза.

Наверное Толу было очень плохо как морально, так и физически, а возможно наоборот — он почувствовал сильное облегчение от того, что я сейчас нахожусь рядом с ним, потому что он даже не стал сопротивляться. Послушно закрыв глаза, он попытался уснуть и вышло у него это очень легко. Я чувствовала, что спина моя сейчас переломится, потому что все это время я сидела, согнувшись над ним. Мне не к чему было прислониться и я боялась, что если пошевелюсь, то потревожу зыбкий сон солиста «ДНК».

Не знаю, сколько времени прошло, но я ушла лишь когда убедилась окончательно, что Салтыков уснул достаточно крепко. Стащив с кровати подушку, я придержала его голову, а затем положила ее на мягкий предмет. Везде расстилался ковер, так что за температуру пола я не переживала. Взяв с кровати одеяло, я накрыла им спящего на полу и даже нашла в себе силы слегка прибраться в его номере, конечно же забрав и выбросив все таблетки, после чего оставила на рецепции заказ на завтрак, потому что этот дурачок конечно же не позаботился об этом.