— Я буду там через десять минут. Через семь. Дождись меня, хорошо?

— Хорошо, — всхлипывает она. — Рэм, мне страшно. Пожалуйста, не бросай меня.

— Никогда, малышка.

Кажется, я нарушаю все мыслимые и немыслимые правила дорожного движения. Просто везет, что до бара можно доехать окольными путями и я не нарываюсь на глаза полиции, потому что это было бы на долго и серьезно. На заднем сиденье лежит бейсбольная бита: купил ее в качестве сувенира для Влада, а вот же — пригодилась как нельзя кстати. Я почти рад, что мне придется пустить ее в дело, потому что уровень адреналина поднялся до критической отметки и продолжает расти, грозя сорвать мне крышу.

Я останавливаю машину на задней парковке, которая, несмотря на поздний час, почти полностью забита. Взвешиваю биту в руке, наслаждаясь ее тяжестью, и вхожу внутрь. Накурено так сильно, что даже мне, курильщику со стажем, становится дурно. Пару секунд привыкаю, а потом осматриваюсь по сторонам, выискивая свою малышку. За стойкой — толпа, и все столики заняты, а в дальней части зала, на некоем подобии танцевальной площадки, вообще не протолкнуться. Заведение выглядит приличным. Наверняка разборки с мордобоем здесь мало кого порадуют.

Я вижу Бон-Бон за одним из столов. Сидит, бледная, как испуганная мышь, но при этом пытается держать лицо. А рядом с ней трое мордоворотов. Вроде не трогают, но тот, что справа, слишком близко, и я замечаю, как он дергает ее за руку, когда она пытается отодвинуться. Придурки ржут, поднимают рюмки, соединяют так сильно, что выпивка расплескивается на стол, и синхронно выпивают.

Ладно, уебки, это был ваш последний шот[6] на сегодня.

— Ну-ка отвалили от нее, мудаки, — говорю я, поравнявшись со столом, разглядывая троицу с высоты своего роста. Хорошо, что я в равной степени хорошо владею и деловым, и разговорным английским, и в состоянии, при необходимости, покрыть их матами. Что и собираюсь сделать, если прямо сейчас они не включат мозги и не свалят. Поворачиваю голову на того, что удерживает Бон-Бон за запястье на столе. — А тебе вообще на хрен руки оторву. И до трех считать не буду.

— Рэм… — шепчет Бон-Бон, поднимая на меня взгляд с потеками туши под нижними ресницами. Она сдерживалась, поэтому темные кляксы едва видны, но я слишком хорошо помню, как выглядят ее глаза, когда она счастлива, и то, что я вижу сейчас, разрывает мое терпение в клочья.

Я убью за нее. Убью — и сяду. Но сейчас мне в общем срать на это, потому что ни одна тварь в мире не имеет долбаного права доводить до слез мою карамельную малышку.

Музыка взрывается с новой силой, огни цветомузыки хаотично и часто толкаются в узком помещении. Стробоскоп превращает мои движения — а двигаюсь я очень быстро — в замедленную сьемку с эффектом рывков. Заношу биту, держа ее сразу двумя руками и без сожаления вколачиваю ее «правому» прямиком в челюсть. Не убью, но на стоматолога он явно потратится, да и вывихнутую челюсть придется долго чинить.

Парень откидывается на спину даже не сделав попытки прикрыться. Его дружки вскакивают, Бон-Бон пулей вылетает из-за стола и прячется мне за спину. Слышу заглушенный ревом музыки чей-то крик. Парочка идет на меня, и краем глаза я замечаю кастет у того, что с бритой, словно яйцо, головой.

— Ключи в машине, — шепчу Бон-Бон. Называю отель и номер, стараясь не упускать из виду сладкую парочку моральных уродов. — Чтобы я через секунду тебя здесь не…

— Я никуда без тебя не уйду! — перебивает она. Решительно, так, чтобы я наверняка понял и не стал толочь воду в ступе.

К счастью — или, скорее, к сожалению — у меня нет на это времени, потому что мордовороты уже зашли с двух сторон и синхронно пошли в атаку. Одного я все-таки сшиб, словно кеглю, хотя удар вышел смазанным и в плечо, так что наверняка через пару секунд он встанет с колен еще злее, чем был. А вот второй, воспользовавшись тем, что я отвлекся, «догнал» меня кулаком в щеку. Алые искры брызжут из глаз, во рту появился металлический вкус крови. Блядь, давно не дрался, а то бы не дал так легко себя пометить.

Пока я пытаюсь стряхнуть головокружение, второй встает и с рыком, как бульдозер, несется в мою сторону. И тут до меня доходит, что я остался без своей «волшебной палочки», и могу рассчитывать только на кулаки. Собираюсь, вспоминаю навыки — и вламываю придурку кроссом[7] левой прямо в голову. Он шатается и вращает глазами, пытаясь понять, как упустил этот ключевой момент, а я использую замешательство, чтобы парой крепких ударов нокаутировать его напарника. Он пытается прикрываться, но я, блядь, слишком зол. А когда я зол, я даже не чувствую боли. Хоть наверняка мои кулаки мне за это спасибо не скажут.

— Рэм, бежим! — кричит Бон-Бон, но задерживается, чтобы одним рывком подобрать валяющуюся в ногах биту.

Умница, не растерялась, знает, что на бите есть мои «пальцы». Хоть сомневаюсь, что кто-то поднимет шум. Ну хотя бы потому, что заодно полиции придется рассказать почему в ночном кабаке оказалась девчонка без удостоверения личности, где бы было написано, что ей уже есть двадцать один год.

Бон-Бон хватает меня за руку и тянет к выходу. Не сразу, но поддаюсь. Мне все еще хочется выпустить кишки всем троим. Реально, даже и не вспомню, когда еще чувствовал себя таким бешеным.

И все же, ухожу.

Холодный ночной воздух немного отрезвляет, я на миг прикрываю глаза, а когда разлепляю веки, то понимаю, что сижу на пассажирском сиденье, а рулит Бон-Бон.

— Бля, что за липкая дрянь… — бормочу я, провожу рукой по губе и морщусь от боли. На тыльной стороне ладони остается кровавый след. Откидываюсь на спинку, снова закрываю глаза, прокручивая случившееся. — Они тебя не тронули, Бон-Бон? — спрашиваю, не поворачивая головы в ее сторону. Если она скажет «да» я просто, мать его, взорвусь.

— Нет, ты приехал вовремя, — отвечает она дрожащим голосом.

— Хорошо. — Зачем-то киваю, и подавляю новую вспышку боли. — Я думал, ты снова валяешь дурака, поэтому не брал трубку. Хуевый я брат.

— Ты мне не брат! — выкрикивает она и так резко дает по тормозам, что я чуть не прикладываюсь лбом о переднюю панель.

— Вообще больная?! — ору я.

— Да! — огрызается она, чуть не с «мясом» вырывает замок ремня безопасности — и переползает мне на колени. — Да, больная! Больная! — Хватает меня за волосы, словно мальчишку, резко заводит голову назад, нависает надо мной и все, что я вижу — ее полные слез глаза на фоне забрызганного яркими звездами индигового неба. — Больная! Твоя! Твоя, понял ты, идиот?!

— Моя, — повторяю, чувствуя себя счастливейшим придурком на свете. — Больная Бон-Бон говорит такие странные вещи. Ты экстези наглоталась? Ну-ка, тест на адекватность: ты же в курсе, что я не Тапочек и не твой боксер, и не милый безотказный Влад? Помнишь, что я херовый брат Рэм, которого ты ненавидишь?

Она так больно тянет за волосы, что я все-таки шиплю.

— Я в курсе, что ты — мой доберман, — говорит с неожиданной злостью, как будто не я десять минут назад спас ее от неприятностей размером с австралийский континент. — Так и будешь изображать из себя сломанного Буратино или, наконец, поцелуешь меня?

— Сломанный Буратино? — Хочется смеяться в голос, впервые за долгое время — от всей души. — Нет, малышка, на деревянного олуха я не согласен. Дай хоть к доберману привыкнуть.

— Я для тебя сотню прозвищ придумаю, — обещает Бон-Бон и наклоняется ко мне, уничтожая собой все, что существует за пределами моей машины, за пределами нас.

У нашего поцелуя вкус крови и боли, отчаяния и жажды. Я хочу выпить ее до самого дна, хочу упиться моей карамельной девочкой вдрызг. Как пацан, который впервые в жизни притронулся к коллекционному Хеннесси: пью и не могу остановиться, смакую, но жадно глотаю каждый вздох мне в рот, каждый гортанный стон. Мой или ее? Не все ли равно.