— Я не хочу, чтобы ребенок мужчины, которого я люблю, был вечным заложником этой стервы, — говорит Бон-Бон. — Она его отравит собой.

У меня нет ни единого слова против ее желания, тем более, что я сам только что подумал о том же. Совершенно ясно, что Ольга не оставит в покое ни нас с Бон-Бон, ни ребенка.

— Продолжай, малышка, — подталкиваю я, видя по ее глазам, что Бон-Бон есть, что сказать.

— Если ребенок все-таки твой, нужно попытаться забрать его. Хоть я не знаю пока, как это сделать.

Честно говоря, я немного растерян. Вот она — новая грань моей карамельной девочки. Она готова любить и сражаться за ребенка, потому что он мой. И не важно, от кого и при каких обстоятельствах был зачат. Уже сейчас в ее взгляде я вижу упрямство человека, готового идти до конца и сражаться за тех, кого она считает своим долгом защитить. Даже пока еще нарожденного ребенка.

Мне хочется ее обнять, но я отдаю отчет в том, что сейчас это может быть слишком болезненно. Меня буквально громит шквалом эмоций, как будто на голову обрушился камнепад.

— Ну скажи что-нибудь, — тушуется Бон-Бон, видимо сбитая с толку моим молчанием.

— Говорю: я женился на женщине, чье сердце размером с солнце. И оно такое же горячее.

Бон-Бон отставляет стаканчик с шипучкой, и с милой, капельку смущенной улыбкой переползает ко мне на колени. Да, мне не то, чтобы комфортно, но эта боль — ерунда в сравнении с теми эмоциями, которые дарит тепло ее тела.

— Она собирается играть не по правилам, Рэм. Можешь считать меня стервой и сучкой, но я не считаю нужным церемонится и быть честными, когда на кону стоит жизнь ребенка.

Я тянусь, чтобы поцеловать ее в кончик носа: дурацкая нежность не выходила у меня из головы весь наш сегодняшний ужин. Когда, блин, я успел стать таким романтиком?

— Ты сказала ей, что я стал инвалидом, — посмеиваюсь я.

— Не могла отказать себе в удовольствии посмотреть на ее рожу. Не знаю, любила ли она тетя, но перспектива быть женой калек ее не очень обрадовала.

Я молчу, потому что на языке вертятся только очень грубые матерные слова, а мне не хочется омрачать ими наш вечер.

— Сыграем на этом, — говорю я, жмурясь от того, как Ени ласково перебирает пальцами мои волосы. — Слава богу, журналистам дай только повод — они много чего додумают сами.

Мне нравится, что мы с Бон-Бон не просто муж и жена. Мы — одна команда. И ни у одного из нас не екает от мысли, что в этой игре с Ольгой придется мухлевать. Главное цель, а не средства, не так ли?

Как легко что-то внушить толпе, если правильно и в нужный момент подкинуть журналистам пищу для сплетен. Всего-то делов — пару раз «случайно» засветиться перед камерами. Такой был наш с Рэмом план. Правда, он так кривился, садясь в инвалидное кресло, что я с трудом сдерживала смех, прогуливаясь с ним по дорожкам ухоженного парка вокруг больницы.

Когда через неделю мужа выписали из больницы, все новостные каналы и полосы газет только то и делали, что обсуждали печальную и незавидную участь молодого богача Романа Даля. В особенности им нравилось смаковать подробности нашей интимной жизни в период медового месяца в больнице. Некоторые дешевые издания даже придумали, будто мы собираемся обратится за помощью к народным целителям или знахаркам. В общем, за время нашего отсутствия. Мир за пределами больницы ни капельки не изменился.

Мы не стали долго тянуть резину и сразу по возвращению Рэм позвонил Ольге, чтобы напомнить о тесте на отцовство. Не буду кривить душой — мне хотелось верить, что вся эта беременность была лишь фарсом, попыткой расстроить наши отношения и в ответ на предложение Рэма Ольга, наконец, сдастся и признается, что все выдумала. Этот вариант был бы самым идеальным, но идеального в жизни, как известно, мало. А с учетом нашего брака и чудесного спасения в аварии, которую уже окрестили самой ужасной автокатастрофой осени, надеяться на что-то еще с моей стороны было бы просто глупо. Поэтому я, вооружившись девизом «Не можешь изменить обстоятельства- изменись сам!» ждала предстоящих результатов теста на отцовство. А до этого времени Рэм проходил курс реабилитации, чтобы мы, наконец, отправились на наш чудесный остров.

В тот же день мы едем в клинику, торчим там битых два часа, но Ольга так и не появляется. И на звонки Рэма тоже не отвечает. А когда мы отправляемся к ней домой, то застаем там взбешенное семейство — я жутко боюсь того самого контуженого генерала! — которое наперебой лезет к Рэму с претензиями, куда он дел их дочь.

К счастью, с нами поехал и Влад и его трезвая голова и удивительная способность сгладить абсолютно все острые углы хоть немного, но усмиряет чокнутое семейство.

— Еще раз, но спокойно и без нервов, — говорит Влад, когда нас, наконец, приглашают войти в дом, — где Ольга? Она должна была появиться в больнице еще несколько часов назад, но не приехала и перестала отвечать на звонки.

Рэм демонстративно скрипит зубами, изо всей силы вцепившись в подлокотники инвалидного кресла.

— Она пропала! — визжит мать Ольги, зачем-то тыча мне в лицо какой-то скомканной бумажкой. — Ты ее довел!

— Дайте мне это чуртову писульку, пока я окончательно не взбесился, — рычит Цербер, и я мысленно молю его не делать глупостей и не вскрывать наш обман раньше времени.

— Лучше отдать ему письмо, иначе диалога не получится, — смягчает злость брата Влад.

После минутного колебания мать Ольги отдает Рэму письмо. Он читает его, хмурится и плотно сжимает губы, а потом молча передает мне.

Что в этом письме? Обычный истеричный бред о том, что она должна побыть одна, потому что не выдерживает прессинга и давления, и недоверие ее убивает. Короче, бла-бла-бла высоким слогом, с надрывом и плохо расставленными запятыми, вся суть которого в том, что ее, невинную овечку, довели чуть ли не до края жизни и она должна побыть одна. «Не ищите меня, потому что я буду очень далеко!!!» — написано в самом низу листа. Я морщусь, разглядывая три восклицательных знака, как явный признак отчаяния.

И дураку понятно, что Ольга не хочет делать тест на отцовство, иначе почему не сбежала «в глушь, чтобы забываться», скажем, неделю назад? Стоит ли это расценивать, как безмолвное признание в том, что ребенок не от Рэма?

А еще через пару минут у матери Ольги звонит телефон и так мы узнаем, что ее дочь только-что попала в аварию, потому что сидела за рулем вдрызг пьяная. И прежде, чем полиция забрала ее в участок, она успела сказать на чью-то камеру, что Роман Даль — животное, которое ее насиловало, унижало и оскорбляло. И что наш с Рэмом брак недействительный, потому что на момент вступления в брак со мной, он уже был женат. И женат до сих пор.

— Нет, Ени, — говорит Рэм твердо.

— Бляяяя, — тянет Влад, и смотрит на нас с видом человека, который понимает в чем дело.

— Что, мать твою, происходит? — низким сухим голосом спрашивает Рэм, и мне приходиться встать рядом и положить руки ему на плечи, чтобы напомнить, что он вроде как калека и вскакивать с кресла будет не самой хорошей идеей. Он так сильно напряжен, что кажется, готов взорваться. — Влад!

Брат Рэма морщится, но я вижу, что ему есть, что сказать. Он смотрит на меня с немного озадаченной улыбкой человека, который пытается понять, где же прокололся. В эту минуту мне очень хочется врезать ему как следует, чтобы перестал корчить из себя невесть что, ведь его затянутое молчание не добавляет спокойствия Рэму, а если мой любимый Цербер плюнет на все и встанет — плакал наш план по обличению змеи Ольги.

— Ну я вроде как тоже… женился, — говорит Влад с видом человека, который и сам не решил, радоваться или грустить по этому поводу.

— Вроде как женился? — угрожающий шепотом переспрашивает Рэм. — И какого хрена, скажи пожалуйста, конец твоей холостяцкой жизни лезет в мою семейную?

— Ты женился на Ольге? — Я не верю в это, потому что тогда бы брат моего мужа очень конкретно упал в моих глазах, а ведь, между нами говоря, я считала и читаю его куда более рассудительным, чем Рэм.